старые знакомые, на первом месте потомок гранда и почитатель энциклопедиста Мауры. Последний визит Кадиксу. Приморский бульвар. Улица герцога Тетуан с окнами игорных клубов. Памятник Морету. Английская сервесерия. Библиотека, где тихо работает книжный червь. Почта, откуда послано столько писем и телеграмм.
Возвращались вечером на парусной лодке. Море разыгралось в течение получаса. Вода хлестала справа и слева, обдавала спину и заливалась в ботинки. «Монсерат» показался после этого близким и надежным.
На следующее утро. Покидаем через час последний испанский порт. Пароходик доставил группу новых пассажиров. На палубе его провожающие. Солнце печет прекрасно. Чиновники компании с бумагами. Шпик маячит на пристани.
Прощай, Европа!.. Но еще не совсем: испанский пароход – частица Испании, его население – частица Европы, главным образом, ее отбросы.
Новые пассажиры. Англичанин-гигант. Молодая и скорее привлекательная рожа. Широк в плечах. Ходит – шатается – в огромных туфлях. За ним увиваются два почитателя. Исповедует ницшеанские теории. Племянник Оскара Уайльда. Делает неглупые замечания. Профессия? Боксер, только под чужой фамилией. Но отчасти и французский писатель, по матери-француженке. О своих компатриотах по материнской линии отзывается презрительно: Наполеона они неспособны создать во второй раз. Их герой – возьмите Жоффра – честная посредственность. Они ударились в американизм вчерашнего дня. Америка же мечтает о Людовике XIV. Боксер прямо из Барселоны, где дрался с Джонсоном и был побит. В Кадикс ехал по железной дороге, чтоб избежать Гибралтара и английской ревизии. Этот, по крайней мере, открыто называет себя дезертиром: он создан для арены цирка, а не для поля брани.
– Видите, французский художник с фальшивой головой Иисуса? Это мой коллега. Он тоже дезертир, только у него папаша с миллионом.
Атлет знает английский, французский, немецкий, итальянский, древнегреческий языки (да как!), изучает испанский, занимается музыкой. Он очень оптимистически беседует о возможностях «работы» в Америке с французом-бильярдистом, который оказывается сверх того и чемпионом фехтования.
Впервые узнаю пароходного кюре в этом весельчаке, в куцем вицмундире над законченными округлостями тела, в синем форменном картузе над круглым, крепким, бритым лицом, с папироской в зубах и руками в карманах. Он производит впечатление шефа кухни, знатока в папиросах, винах и других вещах. По воскресным и праздничным дням облачается в рясу и служит мессу. Французский кюре со скромным ужасом глядит на его папиросу и колышущийся от хохота живот.
От Барселоны до Кадикса и от Кадикса далее, в течение первых восьми – десяти дней погода стояла прекрасная: солнечная, ровная, по ночам душно, несмотря на открытое окно каюты. Это – в конце декабря и начале января. Испанское солнце, Гольфштрем!..
Опытные путешественники, заменяющие в дороге старожилов, предсказывали на послезавтра, потом на завтра резкие перемены в температуре воды и воздуха. Но на «завтра» и на «послезавтра» погода становилась еще лучше вчерашней, и опытные путешественники, с ссылками на помощника капитана и метр-д’отеля, утверждали, что это ненормально и что Гольфштрем оказывается шире, чем ему полагалось быть… Тем не менее, матросы натянули по бортам верхней палубы защитную парусину, к великому недоумению публики. Но когда проехали Новую Землю, погода дрогнула, – ветер, затем дождь, корабль закачало серьезнее, кое-кто перестал обедать. А дальше пошло все хуже. «Монсерат» трещал и захлебывался. На палубе встречаются одиночки. Боксер качается и блещет афоризмами.
– Что такое океан? Сферическая пустота, наполненная взбунтовавшейся холодной соленой водой… Французский поэт назвал океан старым холостяком. Пусть так! Но от него мутит, тошнит и рвет.
Большинство пассажиров лежит вповалку.
Воскресенье, 13 января 1917 года. Въезжаем в Нью-Йорк. В три часа ночи пробуждение. Стоим. Темно. Холодно. Ветер. Дождь. Причалил к нашему почтовый пароход. Оборвалась веревка. Столкнулся с нашим и чуть не расшибся. Крики. Светает. В порту, опустевшем за время войны, все же много судов. Серое небо над серой зеленой водой. Сверху каплет. Тронулись снова. Берег в тумане. Зимние деревья, портовые здания. Все подсказывает громадину, которая пока еще скрывается в сумерках туманного утра.
На этом Испания заканчивается.
VIII. В Соединенных Штатах Северной Америки
Бетман-Гольвег жаловался во время последней сессии рейхстага на то, что враждебные правительства не хотят отдать себе отчет в «военной карте», как она сложилась в течение 22 месяцев войны. И он угрожал им, что всякая новая перемена этой военной карты будет происходить только в ущерб державам Согласия. У самого Бетмана есть достаточно оснований стремиться к миру – не меньше, чем у его врагов. Именно поэтому имперский канцлер, нимало не отказываясь от «разумных» аннексий, с такой неожиданной в эпоху «гражданского мира» яростью выступил против крайних германских аннексионистов и вызвал этим великий энтузиазм в лагере достаточно потрепанных событиями немецких социал-патриотов. Силен германский милитаризм, но аппетиты германских империалистов несравненно сильнее!
Мы уже писали здесь о том, как из многомесячной стратегии застоя политически выросла для всех участников необходимость движения. За последние месяцы мы были свидетелями этих «движений», которые развернулись только для того, чтобы оправдать пословицу: – «plus ca change, plus ca reste la meme chose» (чем больше перемен, тем больше все остается по-старому). На успехи турок против англичан в Месопотамии были ответом русские успехи в Армении. Трапезунд против Кут-Эль-Амары! Австрийское наступление на итальянском фронте, сведшее на нет годовые усилия и жертвы итальянской армии, вынуждено было приостановиться, прежде чем успело внести серьезные перемены в общую картину войны. Для параллелизма открылось успешное русское наступление по галицийскому фронту. Имелось или не имелось полное равновесие потерь в морском сражении у Ютландии, но ясно, что оно ничего по существу не меняет в соотношении сил германского и англо-французского флотов. Наконец, непрерывные бои под Верденом остаются наиболее чудовищным выражением стратегической и политической безвыходности. Plus ca change, plus ca reste la meme chose. Правящие группы и партии Европы за последние месяцы снова сосредоточили свои взоры на Америке. Вмешательство Соединенных Штатов должно было, по замыслу одних, дать их группировке непосредственный перевес военной силы, или, как надеялись другие, ускорить заключение мира на основах, отвечающих действительной «карте войны». Но Вильсон не дал ни того, ни другого. Американский капитал устроился сейчас слишком хорошо, чтоб у его правительства могли быть основания для слишком торопливого и рискованного вмешательства в европейские события. Рузвельт,[283] тяжеловесный американский Тартарен,[284] поднял знамя немедленного вмешательства в войну на стороне держав Согласия и был жестоко наказан республиканской партией за свой авантюристский «идеализм»: молчаливый и осторожный верховный судья Юз почти без усилий уложил своего соперника на обе лопатки. Юз[285] – не германофил и не франкофил, он не за войну и не за мир, – он находит, что и так хорошо. Европа разоряется, Америка обогащается. Будет ли переизбран Вильсон, или же на смену ему придет Юз – положение не изменится.
«Наше Слово» N 138, 15 июня 1916 г.
Л. Троцкий. ПОВТОРЕНИЕ ПРОЙДЕННОГО
В истории было не раз, что религиозные или политические идеи, исчерпавшие себя в Европе, переселялись на почву Америки, где в течение некоторого времени еще находили себе источники питания. И так как Америка – страна без традиций и по возможности без идеологии, то переселявшиеся сюда учения сразу принимали обыкновенно упрощенную форму.
То же самое происходит сейчас с «идеями» войны. Все европейские правительства вступали в бойню с освободительными словами на устах. Правящая Германия собиралась освободить народы России. Французское правительство предлагало немецкому народу руку помощи против прусского милитаризма. Царь спешил освободить народы Австрии. Англия взяла на себя задачу освободить всю Европу от немецкого засилья. Гогенцоллерн пламенел любовью к восставшим ирландцам. Сазоновы и Милюковы ночей не спали, беспокоясь о горькой участи турецких армян. Словом, все ответственные участники и руководители войны только для того и оттачивали кривые ножи, чтобы кого-нибудь «освободить» – по ту сторону границы. И все проповедовали свободу народов, больших и малых, свободу экономического развития, свободу морей, свободу проливов, свободу заливов и еще с полдюжины других свобод.
За два с половиною года военного опыта освободительные лозунги окончательно износились в Европе, и хотя патриотические политики, особенно из отставных социалистов, продолжают с упорством шарманки повторять старые слова, почти никто уже не верит им…
И вот мы видим, как износившиеся легенды, сотканные из подлости одних и глупости других, поспешно переселяются через океан, не потревоженные немецкими подводными лодками, и пытаются зажить новой жизнью на почве Соединенных Штатов.
Почему готовится эта страна ко вмешательству в войну? Потому что надо спасать «свободу человечества». Потому что необходимо отстоять нормы «международного права». Потому что попранная «мировая справедливость» взывает к спасителю – Вильсону. Патриотический журналист макает перо в чернильницу и выводит на бумаге все те широковещательные слова, которые в Европе успели набить оскомину самому невзыскательному обывателю захолустья.
А как же с военными поставками, которым грозят немецкие подводные лодки? А как же с миллиардными барышами, срываемыми с истекающей кровью Европы?.. О, кто смеет об этом говорить в час великого национального энтузиазма! Если биржа Нью-Йорка готова к великим жертвам (нести их будет народ), то разумеется не во имя презренного чистогана, а ради вечных истин… как бишь это называется?.. морали. И не вина биржи, если служение вечной справедливости приносит ей 100 и больше процентов барыша!
Возьмите европейские газеты конца июля и первых дней августа 1914 года, – и вы поразитесь, до какой степени ученически здешняя пресса повторяет то, что говорилось тогда на всех языках человеческой лжи. Поистине американская пресса не открывает Америки! Вся ее кампания, с начала до конца, есть «повторение пройденного».
С начала до конца! Пока что мы наблюдаем только начало; но не нужно пророческого дара, чтобы предсказать продолжение и конец.
Сейчас задача сводится к тому, чтобы внушить народу, что война ему навязана противной стороной. Для этого необходимо во всем блеске представить миролюбие правительства Соединенных Штатов. Какой незаменимой фигурой является тут для империалистических заговорщиков президент Вильсон! Уж если этот патентованный «пацифист», с его ангельским незлобием, порвал дипломатические сношения с Германией, стало быть, вина целиком на ее стороне. Таким образом и от пацифизма никакого вреда, кроме пользы.
Пока еще биржевая пресса не смеет поднимать прямую травлю против немцев и всего немецкого: иначе слишком явно обнаружилось бы, что шакалы только и дожидались своего часа. Нет, нужно дать народу небольшой срок, чтобы освоиться с кризисом. Нужно на переходное время оставить массам некоторую надежду на мирный исход. А когда подготовительная работа мобилизации душ будет завершена, тогда из дипломатического центра будет дан сигнал, – и дьявольская музыка шовинизма развернется вовсю.
Мы это все пережили в Европе. Мы знаем эту музыку и ее нехитрые ноты. И наш долг – ваш долг, передовые рабочие! – ответить правящим нашей собственной музыкой:
