революции.
Когда мы писали и говорили, что коалиционное правительство обречено на бесплодие внутренней борьбой противоположных классовых сил, нас обвиняли в демагогии. Когда мы утверждали, что нельзя серьезно покушаться не только на 100, но и на 50 % прибыли путем сотрудничества с Коноваловым и Шингаревым, что невозможно руководить аграрной революцией рука об руку с кн. Львовым, нас обвиняли в пробуждении «темных инстинктов» массы, в демагогии и травле. А когда кадеты вышли из правительства, хлопнув дверью, меньшевики и эсеры, защищаясь от кадетов и изобличая их, оказались вынуждены подтвердить все то, что мы неустанно повторяли с самого возникновения коалиционного министерства. Возьмем для примера «Рабочую Газету», как издание, ведшее наиболее ожесточенную борьбу с большевизмом.
«После того, – писал орган меньшевиков 13 июля, – как 2 месяца Временное Правительство отказывалось приступить к борьбе с ужасающим экономическим развалом, Коновалов счел нужным уйти сейчас же, когда новое Правительство объявило о необходимости регулирования экономической жизни. И что же, нужно было удержать Коновалова, нужно было ради него отказаться от единственного средства борьбы с экономической разрухой?»
Разумеется, не нужно было. Это мы и доказывали в свое время.
«Товарищи г. Милюкова по министерству из партии народной свободы, – продолжает „Рабочая Газета“, – всецело поддерживали его внешнюю политику и те же представители министерства всеми своими действиями свидетельствовали о солидарности с г. Коноваловым».
Совершенно верно: именно это мы и говорили.
«Г. Шингарев оставался глух ко всем заявлениям делегации Совета в общегосударственном продовольственном комитете о необходимости регулирования экономической жизни, – продолжает орган меньшевиков. – А министерство промышленности и торговли, во главе с кадетом г. Степановым, продолжало оставаться после ухода г. Коновалова оплотом капиталистов в их борьбе и против рабочих, и против регулирования экономической жизни».
Совершенно правильно: именно так мы характеризовали роль «министров-капиталистов» в составе коалиционного министерства.
«А затем, – говорит «Рабочая Газета», – революция встретила у этих же элементов противодействие ее попыткам уладить острые национальные противоречия – в вопросе об Украине, а также попыткам остановить анархическое расхватывание помещичьей земли крестьянами усилением власти земельных комитетов в распоряжении землей и регулировании земельных отношений.
«Могла ли она тут уступить кадетам и г. Львову? Должна ли она была вместо уступок украинцам усмирять их оружием или вступить в вооруженную борьбу с крестьянской массой вместо того, чтобы немедленно, хоть отчасти (!), пойти навстречу ее стремлениям?»
Таким образом, «Рабочая Газета» откровенно признает, что «министры-социалисты» не могли хоть отчасти (!!) пойти навстречу стремлениям крестьянства, потому что им не позволяли этого «министры-капиталисты». Но ведь именно это мы и говорили рабочим массам, и именно за это нас обвиняла в демагогии вся пресса «порядка»: от «Нового Времени» до «Рабочей Газеты».
На Всероссийском Съезде Церетели брал на себя ответственность за все правительство в целом. Официальные докладчики внушали делегатам, что ни одна мера, предлагавшаяся «министрами-социалистами», не отклонялась буржуазным большинством. Пешехонов сообщал, что «сопротивление буржуазии сломлено». Скобелев заверял Съезд, что отставка Коновалова вызвана «личными» мотивами и отнюдь не означает противодействия со стороны организованного капитала экономической политике демократии. Все это было неправдой. Делегатов, как и весь народ, вводили в заблуждение. А когда мы пытались раскрыть действительное положение вещей и говорили то, что теперь вынуждены говорить «Рабочая Газета» или «Дело Народа», нас обвиняли в демагогии и подрыве авторитета революционного правительства.
Если под демагогией понимать сообщение массам неверных сведений и заведомое укрывание от них важнейших фактов, с целью создать в массах такими искусственными средствами настроение, благоприятное для политических планов определенных партий и групп, то демагогией была политика центров руководящих групп советского большинства.
И если полагать, вместе с Лассалем,[163] что революционная политика начинается с высказывания «того, что есть», то наша политика была революционной.
Петроградские массы стучались в двери Совета неоднократно с требованием более решительной внутренней и внешней политики. Они встречали полное невнимание и враждебность. Им отвечали, что они служат делу контрреволюции. А между тем массы не могли же не знать, что все органы контрреволюции ведут самую ожесточенную травлю против большевиков, петроградских рабочих и кронштадтцев. «Новое Время», «Русская Воля», «Петроградский Листок», «Маленькая Газета»,[164] «Речь» подхватывали каждое слово меньшевиков и эсеров против большевиков, печатали портрет Церетели, как «сокрушителя ленинцев», плели из столбца в столбец паутину отвратительной клеветы против революционных интернационалистов, систематически прикрываясь авторитетом Совета и социалистических министров.
Весьма вероятно, что крайние черносотенные авантюристы примазывались к большевистской организации, чтоб «использовать» ее выступление в том же смысле, в каком царские громилы в старые годы не раз пытались превращать наши революционные манифестации в черносотенные погромы. Но этим еще не создавалось никакой идейной связи между большевизмом и реакцией. Наоборот: одной из задач наемников контрреволюции являлось скомпрометировать крайний левый фланг, как наиболее серьезное препятствие на пути реставрации{17}. И эти авантюристские покушения в подполье дополнялись не формальным, но тем более действительным политическим блоком всей реакции с меньшевиками и с.-р. – против большевиков. Нельзя же в самом деле закрывать глаза на то, что каждая антибольшевистская статья «Рабочей Газеты» или «Дела Народа» немедленно перепечатывалась всей черной и желтой печатью, и что «Маленькая Газета», задолго до «разоблачений» Алексинского и других шантажистов, требовала в каждом номере ареста т. Ленина. Попытки свалить большевиков в одну кучу с «темными силами» тем более возмутительны, что именно большевики, в лице своих официальных представителей, настойчиво указывали центрам демократии на растущую контрреволюционную опасность и неутомимо требовали радикальной чистки всех черносотенных гнезд. В этом именно духе рабочая секция Петроградского Совета приняла резолюцию в трагический день 3 июля.
Выход кадет из правительства и немедленно же прорвавшиеся наружу разоблачения о внутренней природе «коалиционного» министерства показали петроградским рабочим и солдатам, что они были правы в своем понимании того, что происходило на верхах. Ничего не было предпринято против анархии в производстве, потому что представители локаутчиков в правительстве этого не позволяли. Ничего не было сделано в аграрном вопросе, потому что не позволял Львов. Ничего серьезного не удалось предпринять в деле борьбы за мир, потому что вся внешняя политика революционной России удерживалась на старых империалистических рельсах. Все это подтвердилось 2 июля целиком. Два месяца коалиционного правления стояли перед глазами массы, как черная дыра. Сколько неоценимого времени было упущено, израсходовано на парадное многословие, на скрывание от масс того, что есть, и… на травлю большевиков…
Петроградская рабочая и солдатская масса – именно потому, что она стояла впереди всей остальной народной массы и ближе ее к событиям – не могла не испытывать стремления немедленно вмешаться в развязку кризиса. У массы не было доверия к тому, что официальные вожди демократии сделают, наконец, необходимые выводы из создавшегося положения и прибегнут к героическим мерам. «Объединяйтесь с нами, а не с капиталистами!» Вот что хотела крикнуть революционная масса ответственному центру революции, заседавшему в Таврическом дворце.
Ни одна из революционных партий или ответственных организаций не вызывала массы 3 июля на улицы, тем более с оружием. Это было официально установлено в объединенном заседании Исполнительных Комитетов докладчиком Войтинским. Наоборот: большевики, как и все другие партии, призывали солдат и рабочих не выходить на улицы. Тем не менее массы вышли, и вышли с оружием в руках.
Какую роль сыграла в этом контрреволюционная провокация или германская агентура? Сейчас трудно сказать об этом что-либо определенное. Пресса «порядка» подняла вокруг событий 3 – 4 июля такие тучи злобного вранья, сквозь которые не видно ни фактов, ни людей. Остается ждать результатов подлинного расследования, не того, конечно, которое двусмысленные жрецы юстиции вели в общей упряжке с Алексинским. Но и сейчас уже можно сказать с уверенностью: результаты такого расследования могут бросить яркий свет на работу черносотенных банд и на подпольную роль золота, немецкого, английского или истинно-русского, либо, наконец, того, другого и третьего вместе; но политического смысла событий никакое судебное расследование изменить не может. Рабочие и солдатские массы Петрограда не были и не могли быть подкуплены. Они не состоят на службе ни у Вильгельма, ни у Бьюкенена, ни у Милюкова. Наемные прохвосты могли с большим или меньшим успехом пытаться сорвать их движение для своих целей; но само движение было подготовлено войной, надвигающимся голодом, поднимающей голову реакцией, безголовьем правительства, авантюристским наступлением, политическим недоверием и революционной тревогой рабочих и солдат…
Буржуазная правительственная пресса говорит о «вооруженном восстании», которое было подавлено «верными революции» войсками. В этой уже ставшей официальным шаблоном характеристике событий 3 – 4 июля нет ни слова правды. Лозунг демонстрации был «вся власть Совету!». Демонстранты дефилировали перед помещением Совета. Против кого же восстание? Фальсификаторам приходится поневоле говорить о попытке «захватить» власть. Кем? В чем эта попытка выразилась?
В качестве уличающих обстоятельств приводили покушение демонстрантов на арест Керенского, Церетели и Чернова. Кто-то утверждает, будто какая-то группа хотела арестовать Керенского, но слишком поздно пришла на вокзал. Часть путиловцев буйно требовала, чтоб Церетели вышел из дворца и ответил на заданные ему вопросы. Наконец, банда подозрительных субъектов, преднамеренно занявших место у входа в Таврический дворец, действительно сделала попытку – за спиною массы – задержать Чернова. Но стоило громогласно посвятить в эту попытку демонстрантов, как вся затея ничтожной полу-хулиганской кучки рассыпалась прахом и Чернов получил возможность свободно вернуться во дворец. Вот и все. Десятки тысяч демонстрантов не имели к этому никакого отношения, а руководители демонстрировавших заводов и полков, несомненно, узнали впервые о «покушениях» на арест из газет.
Несмотря на все газетные выдумки, лже-свидетельские показания и контрразведочные фантазии, остается неоспоримым тот факт, что многие десятки тысяч вооруженных солдат и рабочих, почти безраздельно господствовавших на улицах Петрограда 3 – 4 июля, не сделали ни одной попытки захватить какие-либо органы власти или политические учреждения. И это одно с полной очевидностью показывает, что тут не было и намека на политически подготовленное «восстание». Взбудораженная масса вырвалась на манифестацию, на протест. Если она взяла с собой оружие, то потому, что боялась вооруженной атаки со стороны контрреволюции. Отвратительная травля предшествующих месяцев настроила рабочих и солдат крайне подозрительно по отношению к Невскому проспекту и тем вооруженным элементам, которые имеются в его распоряжении. Единственной мыслью демонстрантов было – устрашить видом оружия контрреволюционное подполье и расчистить, таким образом, дорогу для своего шествия.
Тем не менее, выстрелы раздались, кровь пролилась, пали жертвы. Какое ружье разрядилось первым, этого не выяснить никогда. Нет, однако, сомнения, что были выстрелы, заранее оплаченные – немецкими марками, английскими шиллингами, или истинно-русскими целковыми. Обнаглевшая подпольная провокация, твердо рассчитывавшая на безнаказанность, сыграла в событиях 3 – 5 июля роковую роль. Беспощадно осветить эту роль – задача следствия. Но и здесь, опять-таки, следствие, если б
