и сельским хозяйством: крестьянство тем добровольнее и успешнее станет на путь коллективизации, чем щедрее город способен оплодотворить его экономику и культуру.
Существует ли, однако, достаточная для преобразования деревни промышленность? Ленин и эту задачу выводил за национальные границы. «Если взять вопрос в мировом масштабе, – говорил он на IX съезде советов, – такая цветущая, крупная промышленность, которая может снабдить мир всеми продуктами, имеется на земле… Мы кладем это в основу своих расчетов». Соотношение промышленности и сельского хозяйства, несравненно менее благоприятное в России, чем в странах Запада, до сего дня остается основой экономических и политических кризисов, угрожающих в некоторые моменты устойчивости советской системы.
Политика так называемого «военного коммунизма», как ясно из сказанного, вовсе не была рассчитана на построение социалистического общества в национальных границах: только меньшевики, издеваясь над советской властью, приписывали ей такие планы. Для большевиков дальнейшая судьба спартанского режима, навязанного разрухой и гражданской войной, стояла в прямой зависимости от развития революции на Западе. В январе 1919 года, в разгар военного коммунизма, Ленин говорил: «Мы основы своей продовольственной коммунистической политики отстоим и донесем их непоколебимыми до того времени, когда придет пора полной и всемирной победы коммунизма». Вместе со всей партией Ленин ошибся. Продовольственную политику пришлось переменить. Сейчас можно считать установленным, что, если бы даже социалистический переворот в Европе произошел в первые два-три года после Октября, отступление на путь НЭПа было бы все равно неизбежно. Но при ретроспективной оценке первого этапа диктатуры становится особенно ясно, до какой степени методы военного коммунизма и его иллюзии тесно переплетались с перспективой перманентной революции.
Глубокий внутренний кризис на исходе трех лет гражданской войны означал угрозу прямого разрыва между пролетариатом и крестьянством, между партией и пролетариатом. Понадобился радикальный пересмотр методов советской власти.»…Мы должны экономически удовлетворить среднее крестьянство и пойти на свободу оборота, – объяснял Ленин, – иначе – сохранить власть пролетариата в России, при замедлении международной революции, нельзя…» Не сопровождался ли, однако, переход на НЭП принципиальным разрывом связей между внутренними проблемами и международными?
Общую оценку открывавшегося этапа Ленин давал в своих тезисах для III конгресса Коминтерна: «С точки зрения всемирной пролетарской революции, как единого процесса, значение переживаемой Россией эпохи состоит в том, чтобы практически испытать и проверить политику пролетариата, держащего государственную власть в своих руках, по отношению к мелкобуржуазной массе». Уже самое определение рамок НЭПа начисто снимает проблему социализма в отдельной стране.
Не менее поучительны те строки, которые Ленин записал для самого себя в дни обсуждения и выработки новых методов хозяйства: «10–20 лет правильных соотношений с крестьянством и обеспеченная победа во всемирном масштабе (даже при затяжке пролетарских революций, кои растут)». Цель поставлена: приспособиться к новым, более длительным срокам, которые могут понадобиться для созревания революции на Западе. В этом, и только в этом смысле Ленин выражал уверенность в том, что «из России нэповской будет Россия социалистическая».
Мало сказать, что идея международной революции не подверглась пересмотру; в известном смысле она получает теперь более глубокое и отчетливое выражение. «В странах развитого капитализма, – говорит Ленин на Х съезде партии, выясняя историческое место НЭПа, – есть в течение десятков лет сложившийся класс наемных рабочих земледелия… Где этот класс достаточно развит, переход от капитализма к социализму возможен. Мы подчеркивали в целом ряде произведений, во всех наших выступлениях, во всей прессе, что в России дело обстоит не так, что в России мы имеем меньшинство рабочих в промышленности и громадное большинство мелких земледельцев. Социальная революция в такой стране может иметь окончательный успех лишь при двух условиях: во-первых, при условии поддержки ее своевременно социальной революцией в одной или нескольких передовых странах… Другое условие – это соглашение между… держащим в своих руках государственную власть пролетариатом и большинством крестьянского населения… Только соглашение с крестьянством может спасти социалистическую революцию в России, пока не наступила революция в других странах». Все элементы проблемы связаны воедино. Союз с крестьянством необходим для самого существования советской власти; но он не заменяет международной революции, которая одна только и может создать экономическую базу социалистического общества.
На том же Х съезде поставлен особый доклад: «Советская республика в капиталистическом окружении», продиктованный затяжкой революции на Западе. В качестве докладчика от ЦК выставлен Каменев.»…Никогда мы не ставили своей задачей, – говорит он как о чем-то для всех бесспорном, – построить коммунистический строй в одной, изолированной стране. Мы оказались, однако, в таком положении, что нам необходимо удержать основу коммунистического строя, основу социалистического государства, Советскую пролетарскую республику, окруженную со всех сторон капиталистическими отношениями. Разрешим ли мы эту задачу? Я думаю, что это вопрос схоластический. На этот вопрос в такой постановке ответить нельзя. Вопрос стоит так: как при данных отношениях удержать советскую власть и удержать ее до того момента, когда пролетариат в той или другой стране придет нам на помощь?» Если идеи докладчика, который, несомненно, не раз согласовывал свой конспект с Лениным, находились в противоречии с традицией большевизма, то как же съезд не поднял протеста? Как это не нашлось ни одного делегата, который указал бы, что по самому основному вопросу революции Каменев развивает взгляды, не имеющие «ничего общего» со взглядами большевизма? Как никто во всей партии не заметил ереси?
«По Ленину, – утверждает Сталин, – революция черпает свои силы прежде всего среди рабочих и крестьян самой России. У Троцкого же получается, что необходимые силы можно черпать лишь на арене мировой революции пролетариата». На это противопоставление, как и на многие другие, Ленин ответил заранее. «Ни на минуту мы не забывали и не забываем, – говорил он 14 мая 1918 года в заседании ЦИК, – слабости русского рабочего класса по сравнению с другими отрядами международного пролетариата… Но мы должны остаться на этом посту, пока не придет наш союзник – международный пролетариат». В третью годовщину октябрьского переворота Ленин подтверждал: «Наша ставка была ставкой на международную революцию, и эта ставка безусловно была верна… Мы всегда подчеркивали, что в одной стране совершить такое дело, как социалистическая революция, нельзя». В феврале 1921 года Ленин заявлял на съезде рабочих швейной промышленности: «Мы всегда и неоднократно указывали рабочим, что коренная, главная задача и основное условие нашей победы есть распространение революции, по крайней мере, на несколько наиболее передовых стран». Нет, Ленин слишком скомпрометирован своим упорным стремлением «черпать» силы на мировой арене: обелить его невозможно!
Подобно тому как Троцкий противопоставляется Ленину, сам Ленин противопоставляется Марксу, – и с таким же основанием. Если Маркс предполагал, что пролетарская революция начнется во Франции, но завершится не иначе как в Англии, то это, по Сталину, объясняется тем, что Маркс не знал еще закона неравномерного развития. На самом деле Марксов прогноз, противопоставлявший страну революционной инициативы стране социалистического завершения, построен целиком на законе неравномерного развития. Во всяком случае сам Ленин, не допускавший недомолвок в больших вопросах, никогда и нигде не устанавливал своего расхождения с Марксом и Энгельсом относительно международного характера революции. Как раз наоборот! Если «дела сложились иначе, чем ожидали Маркс и Энгельс», говорил Ленин на III съезде советов, то только в отношении исторического чередования стран: на долю русского пролетариата выпала ходом вещей «почетная роль авангарда международной социалистической революции, и мы теперь ясно видим, как пойдет далее развитие революции: русский начал, – немец, француз, англичанин доделает, и социализм победит».
Дальше нас подстерегает довод от государственного престижа: отрицание теории национального социализма «ведет, – по словам Сталина, – к развенчанию нашей страны». Одна эта невыносимая для марксистского уха фразеология выдает всю глубину разрыва большевистской традиции. Не «развенчания» боялся Ленин, а национального чванства. «Мы являемся, – учил он в апреле 1918 года на заседании Московского Совета, – одним из революционных отрядов рабочего класса, выдвинувшимся вперед не потому, что мы лучше других… но только и только потому, что мы были одной из самых отсталых стран в мире… Мы придем к полной победе только вместе со всеми рабочими других стран, рабочими всего мира».
Призыв к трезвой самооценке становится лейтмотивом ленинских речей. «Русская революция, – говорит он 4 июня 1918 года, – вовсе не особой заслугой русского пролетариата, а ходом… исторических событий вызвана, и этот пролетариат поставлен волей истории временно на первое место и сделан на время авангардом мировой революции». «Первая роль пролетариата России в мировом рабочем движении, – говорит Ленин на конференции завкомов 23 июля 1918 года, – объясняется не хозяйственным развитием страны; как раз наоборот: отсталостью России… Русский пролетариат ясно сознает, что необходимым условием и основной предпосылкой его победы является объединенное выступление рабочих всего мира или некоторых передовых в капиталистическом отношении стран». Октябрьский переворот вызван, конечно, не только отсталостью России, и Ленин это хорошо понимал. Но он сознательно перегибает палку, чтобы выпрямить ее.
На съезде советов народного хозяйства, т. е. органов, специально призванных строить социализм, Ленин говорит 26 мая 1918 года: «Мы не закрываем глаза, что нам одним социалистической революции в одной стране, если бы она была даже гораздо менее отсталой, чем Россия… своими силами всецело не выполнить». Предупреждая и здесь будущие голоса бюрократического ханжества, оратор поясняет: «Это не может вызвать ни капли пессимизма, потому что задача, которую мы себе ставим, это задача всемирной исторической трудности».
На VI съезде советов, 8 ноября, он говорит: «полная победа социалистической революции немыслима в одной стране, а требует самого активного сотрудничества по меньшей мере, нескольких передовых стран, к которым мы Россию причислить не можем…» Ленин не только отказывает России в праве на свой собственный социализм, но демонстративно отводит ей второстепенное место при построении социализма другими странами. Какое преступное «развенчание нашей страны»!
В марте 1919 года, на съезде партии, Ленин одергивает зарывающихся: «У нас есть практический опыт осуществления первых шагов по разрушению капитализма в стране с особым отношением пролетариата и крестьянства. Больше ничего нет. Если будем корчить из себя лягушку, пыхтеть и надуваться, это будет посмешищем на весь мир, мы будем простые хвастуны». Кому-нибудь это покажется обидным? «А разве, – восклицает Ленин 19 мая 1921 года, – кто-либо когда-либо из большевиков отрицал, что революция может в окончательной форме победить лишь тогда, когда она охватит или все, или, по крайней мере, некоторые из наиболее передовых стран!» В ноябре 1920 года, на московской губернской конференции партии, он снова напоминает, что большевики не обещали и не мечтали «силами одной России переделать весь мир… До такого сумасшествия мы никогда не доходили, а всегда говорили, что наша революция
