подготовке, никто не должен был беспокоиться о его уроках. Он всегда делал больше, чем от него ожидали» [61] .
Шпенцеры воспроизводили и привлекательный внешний облик своего питомца: загорелое лицо с резкими, но правильными чертами, живой взгляд близоруких глаз, блестевших за стеклами очков, густая грива черных, всегда аккуратно причесанных волос, жизнерадостный, бойкий вид.
Не все в этой характеристике было точным (и к девочкам, и к физическим упражнениям Лев проявлял интерес, будучи нормальным, не оторванным от жизни подростком). Но главное здесь было передано верно – уже в те годы формировалось желание, стремление во всем быть первым, выделиться из окружающей среды и осознавалось, что для этого требовалось приложить большие усилия. К чести Шпенцеров, рассказывая о жизни Левы в их семье, они не утаили и весьма компрометирующей детали: однажды юный воспитанник попросту украл несколько книг из библиотеки своих родственников и продал их, чтобы купить конфет [62] . Может быть, это была первая произведенная будущим революционером Троцким экспроприация? По крайней мере, соученик Льва по Одесскому реальному училищу Скорчелетти оставил рукописные воспоминания [63] , как некий школьник Кологривов в уличном разговоре в присутствии Бронштейна сказал, что дворянство – это «ноги, на которые опирается гигантская Россия», Лев в ответ запальчиво возразил: «Наверное, у этих ног ступни из глины – они рассыпятся, и вся Россия пойдет к чертям» [64] .
И влюбленный тогда в Троцкого Истмен, и сам Троцкий, и в какой то мере Скорчелетти идеализировали (естественно, с ретроспективной или даже коммунистической точки зрения) его детские «социальные проявления». Но возможно, некий фундамент будущего участия в политических бурях, порой доходившая до театрализованного публичного вызова личная отвага постепенно закладывались в те ранние годы, точно так же, как и тяга к книге и получению знаний в самых различных областях. Хотя, проявляя разнообразные интересы и обладая великолепной памятью, Лев не формировал глубоких познаний ни в одной области [65] .
Несмотря на свое еврейское происхождение, ущемлений по национальному признаку в училище Лев не ощущал. Ведь нельзя же считать таковыми «покачивание попика головой по поводу еврейчиков» [66] . Однако враждебное отношение к полякам, тем более католикам, и придирчивость учителя француза к немцу остались в памяти. «Национальное неравноправие послужило, вероятно, одним из подспудных толчков к недовольству существующим строем, но этот мотив совершенно растворялся в других явлениях общественной несправедливости и не играл не только основной, но и вообще самостоятельной роли».
Очень любопытно, что мемуары, рассказывающие о годах, проведенных в реальном училище, косвенно подтверждают все более растущие гуманитарные интересы и склонности Троцкого. Мы встречаем на страницах воспоминаний рассказы об уроках литературы, о столкновениях с учителем иностранного языка и т. п., но ни слова нельзя обнаружить в них о тех предметах, которые составляли сердцевину обучения в реальных училищах России последней трети XIX в. А ведь гуманитарные предметы в них считались в лучшем случае второстепенными, если вообще не находились на задворках. Главными же являлись предметы действительно «реальные» – таковыми считались черчение (ему уделялось непропорционально большое время) и естествознание (рассматриваемое, однако, не с научной, а с чисто практической, профессиональной точки зрения). Для Льва Бронштейна этих предметов как будто не существовало. Видимо, он относился к их изучению формально, как к неизбежному злу, лишь бы получить удовлетворительную оценку.
Вместе с подготовительным классом Лев провел в Одесском реальном училище семь лет. Седьмого класса, который был необходим для дальнейшего продолжения образования, в училище не было. Между тем отец сохранял желание дать Льву высшее образование и решил отправить его в другой город, в Николаев, где Александровское реальное училище имело седьмой класс, в который попасть не представляло особой сложности, несмотря на существование процентной нормы, так как это учебное заведение особым престижем не пользовалось. Так в 1896 г. Лев Бронштейн в стремлении получить аттестат, пригодный для поступления в университет, оказался в значительно более провинциальном, нежели Одесса, Николаеве. Но этот год стал переломным в его жизни.
К сказанному можно добавить, что в начале 20 х гг. Одесское реальное училище, в котором учился Лев, было переименовано в трудовую школу имени Троцкого, и она носила это название до того времени, пока Троцкий не был изгнан из СССР.
2. Политический сад Швиговского
Покидая Яновку, как оказалось, почти навсегда (только осенью 1896 г. он приехал к родителям с кратким последним визитом), Лев Бронштейн поначалу представлял себе свою будущую карьеру почти так же, как о ней думал его отец. Хотя Лев увлекался литературой и пытался писать, но в соответствии с представлениями, господствовавшими и в окружении отца, и в семье Шпенцер, литература была вещью интересной, но естественные науки, инженерное дело, а возможно, математика с практической точки зрения были несравненно предпочтительнее. В 17 лет Лев поселился в семье неких Дикштейнов. Познакомившись с книготорговцем Галацким, он стал брать у него вначале пропущенные цензурой книги, а затем и некоторые нелегальные издания (скорее всего, книги Лев получал в пользование за умеренную плату). Так он познакомился с той народнической литературой, которая рассматривалась в кругах политически одержимой молодежи как своего рода социальное Евангелие.
Постепенно зрели теперь уже не стихийные, как в Яновке и в Одессе, а более или менее сознательные, подкрепляемые авторитетами идеи социального протеста. Любопытно, что в числе тех книг, которые были его «учителями», Троцкий не называл «Что делать?» Н.Г. Чернышевского, видимо по той причине, что к этому автору он, в отличие, скажем, от Ленина, относился весьма критически из за ригористичности и низкого художественного уровня упомянутого романа.
Формированию и укреплению новых идей способствовали молодые люди, с которыми Лев познакомился случайно, когда вместе с соучениками забрел к садовнику Францу Швиговскому, запомнившемуся как человек «с длинной бородой и большими бровями» [67] , чеху по происхождению, арендовавшему один из городских садов (скорее скверов), где он построил избушку и то ли от скуки, то ли из неких идейных соображений собирал приезжих студентов, бывших ссыльных и местную молодежь. Швиговский произвел на Льва огромное впечатление. «В его лице я видел впервые рабочего, который получал газеты, читал по немецки, знал классиков, свободно участвовал в спорах марксистов с народниками» [68] . Можно полагать, что через 30 с лишним лет, работая над воспоминаниями, Троцкий невольно или сознательно существенно преувеличил личность своего первого «учителя по социализму», тем более что в воспоминаниях вообще ничего не говорится о мировоззрении Швиговского, который был, скорее всего, неким эклектиком, человеком оппозиционного склада ума, тяготевшим к народничеству, но в основном довольствовавшимся революционными разговорами. Однако для пытливого юноши важно было другое – общение с людьми, которые то ли сами встречались с героями народовольцами – Андреем Желябовым, Софьей Перовской, Верой Фигнер, – то ли слышали о них от своих старших товарищей.
Лев зачастил в сад Швиговского, который Истмен удачно назвал «садом идей» [69] . В летнее время он и его товарищи собирались под яблоней, рассаживались вокруг самовара и, с аппетитом поглощая скудную пищу, купленную в складчину, толковали о возможностях усовершенствования человеческого общества. Школьные занятия он запустил, уроки часто пропускал, да и в тех случаях, когда ходил в училище, делал это скорее для того, чтобы привлечь в «сад идей» новых приверженцев социальных изменений, а не для завершения образования. Однажды на квартиру, где Лев снимал комнату, явился школьный инспектор, чтобы выяснить причину неявок в класс. Троцкий вспоминал: «Я чувствовал себя униженным до последней степени. Но инспектор был вежлив, убедился, что в семье, где я жил, как и в моей комнате, царил порядок, и мирно удалился. Под матрацем у меня лежало несколько нелегальных брошюр» [70] . Школьное начальство особенно не интересовалось, чем занимались великовозрастные «реалисты» вне школы.
Лев жадно поглощал революционную литературу, исторические труды, произведения по социологии, логике и эстетике – Джона Стюарта Милля, Юлиуса Липперта, Огюста Минье, Чернышевского (но не роман «Что делать?»). В то же время Лев с интересом читал и даже изучал книгу мыслителя, далеко отстоявшего от его политических взглядов: «Эристику» Артура Шопенгауэра, но по совершенно иной причине. Эта небольшая книга, название которой можно перевести как «Искусство спорить», трактовала вопрос о способах победить противника в споре, независимо от того, какая из спорящих сторон занимает верную позицию [71] . Искусство победить в споре любой ценой вполне могло заменить любые тома глубоких трактатов.
Газеты и журналы Лев стал читать «под политическим углом зрения», стремясь создать себе представление о политической системе в Западной Европе и США. Наибольшим авторитетом пользовалась большая либеральная газета «Московские ведомости».
С тех пор среди мемуарных источников, дающих представление о Льве Бронштейне, наряду с различными вариантами его собственных воспоминаний появляется еще один, написанный человеком, ставшим позже политическим оппонентом Троцкого. Им был Григорий Зив, уроженец Николаева, в то время студент медицинского факультета Киевского университета, приехавший в родной город на рождественские каникулы 1896 г. К этому времени, учитывая наступление зимы, компания, собиравшаяся в саду Швиговского, переместилась в его хижину, которая стала «салоном» радикально социалистической молодежи. Жаркие споры шли по вопросам, возможен ли в России капитализм, суждено ли ей пойти по стопам Западной Европы, или же стране уготован какой то особый путь. Постепенно выделились «марксисты» и «народники», хотя принадлежность к тому или другому направлению носила скорее эмоциональный, а не идеологическо теоретический характер. С политической точки зрения, однако, споры были совершенно невинными, призывы к «ниспровержению» не раздавались [72] .
В городе «сборища» в саду Швиговского пользовались страшной репутацией, их считали центром политических заговоров. Скорее всего, в этой группе молодых людей постепенно формировались не два: марксистское и народническое, а большее число оппозиционных политических направлений – наряду с теми, кто позже признал необходимость мирной эволюции, стал на либерально демократические позиции; сюда приходили и люди, оказавшиеся затем в лагере крайних революционных радикалов. «Ходили туда, как в клуб, где все чувствовали себя хорошо, уютно и непринужденно. Времяпрепровождение далеко не ограничивалось одними спорами на указанные серьезные темы: там веселились, дурачились, встречали Новый год» [73] .
Лева Бронштейн был самым смелым и решительным спорщиком, принимал участие во всех дискуссиях в «салоне» Швиговского, обдавал противника безжалостным сарказмом, был всегда уверен в своей победе. «Ему казалось, что его устами говорит сама непреоборимая и неутомимая логика. Интонацией и всей манерой спора он как бы говорил упрямому противнику о бесполезности борьбы против неотразимой силы железных силлогизмов» [74] . В действительности, однако, его знания были гораздо слабее, чем можно было бы предположить на первый взгляд, слушая казавшиеся весьма убедительными выступления Льва. Скорее речь шла о природных дарованиях. Бронштейна мало
