оппозиционерами заключались в следующем. Первые, ссылаясь на политическую неграмотность 60 – 70% рядовых коммунистов, стремились на словах, да и то произносимых неофициально, полушепотом, сохранить незыблемой диктатуру партийных органов во главе с ЦК. В их понимании речь шла не о диктатуре пролетариата и даже не о диктатуре партии, а о власти небольшой группы партаппаратчиков, имевшей свои полностью послушные ответвления на местах в виде руководителей губкомов и окружкомов партии. Именно на эту группировку опирался Сталин в своем неодолимом стремлении к обеспечению личной власти. Вторые выступали за участие во власти всей партии, правда при условии контроля со стороны «верхов». Для аппаратчиков это было неприемлемо, они боролись против оппозиции привычными методами: искажая высказывания, напоминая о прежних ошибках, обвиняя в отходе от большевизма и наклеивая политически компрометирующие ярлыки, все чаще квалифицируя оппозицию как социал демократический уклон от большевизма. Это было весьма дискредитирующее определение для оппозиции, имея в виду отрицательное отношение Ленина к социал демократии.
Сам факт возникновения объединенной оппозиции был до поры до времени прикрыт завесой секретности в силу того, что острые споры происходили негласно, а сами оппозиционеры, Троцкий прежде всего, обычно предваряли свои заявления в Политбюро и ЦК надписью «Совершенно секретно». Секретная замкнутость становилась все большим нормативом, общепринятым способом общения в кругах правившей элиты. Одновременно возникала и секретность второго уровня, когда по тем или иным причинам от Троцкого и других оппозиционеров скрывались разного рода текущие материалы, которые они должны были получать в силу своего официального положения, но которые оппозиционерам не выдавались, так как с точки зрения аппаратной верхушки они могли ослабить позиции сталинского большинства или усилить оппозиционеров.
На этом фоне выдвигались и распространялись всевозможные легенды, которые Троцкий вынужден был разоблачать, не имея на руках первоисточников (например, о том, что он считал британскую компартию «реакционной организацией», по поводу чего Троцкий 3 июня 1926 г. направил обращение в Политбюро) [463] . Когда же Троцкий запросил стенограмму доклада секретаря Московского губкома партии Н.А. Угланова [464] на пленуме Замоскворецкого райкома, где оппозиционеров подвергли резкой и несправедливой критике, секретариат затеял нудную бюрократическую переписку и доклад Троцкому в конечном итоге так и не предоставил [465] .
Все эти споры, однако, вышли на поверхность на долгом объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б), происходившем 14 – 23 июля 1926 г. На этом пленуме обсуждались вопросы о международном положении, о хлебозаготовках, о перевыборах Советов, о жилищном строительстве, а также доклад ЦКК о «продолжавшейся фракционной антипартийной деятельности оппозиции» в связи с так называемым «делом Лашевича».
Накануне пленума Зиновьев от своего и Троцкого имени обратился через Сталина к членам Политбюро в связи с предстоящим обсуждением на пленуме «острых вопросов внутрипартийной жизни». Оппозиционеры обращали внимание на резкое расхождение между официальными заявлениями о стремлении избежать дискуссии и назначенными одновременно с этим на ближайшие дни собраниями московских партийных ячеек, контролируемыми секретариатом Сталина, на которых предполагалось принять резолюции, направленные против оппозиции и поддерживающие большинство ЦК [466] .
Было очевидно, что Сталин планирует использовать пленум для нанесения по оппозиции решающего удара. В связи с безвыходностью ситуации Троцкий и его единомышленники приняли вызов. Тринадцать оппозиционеров, в том числе Троцкий, Зиновьев, Каменев, Крупская, И.П. Бакаев [467] , Лашевич, Муралов и Пятаков, обратились к членам ЦК и ЦКК с обширным заявлением [468] , ставшим первым наброском постепенно формировавшейся оппозиционной платформы, ибо в нем выдвигались те требования, которые затем фигурировали во многих новых документах. В их числе была критика бюрократизма партийного аппарата, который «чудовищно вырос в период после смерти Ленина и продолжает расти», предложение повысить зарплату рабочих за счет сокращения расходов на бюрократический аппарат, ускорить темп развития промышленности, усилить налоговый нажим на капиталистические элементы, активнее поддерживать международное революционное движение.
В заявлении содержалось обвинение по адресу Сталина и его группы во фракционности и приводились тому доказательства. Речь шла о фракционной «семерке», куда входили шесть членов Политбюро и председатель ЦКК Куйбышев, об участии в тайных заседаниях «семерки» членов ЦКК Ярославского и Янсона, которые на словах вели «беспощадную борьбу» против «фракций» и «группировок», а на деле сами потворствовали их функционированию, об организованных партаппаратом секретных собраниях в Москве, Ленинграде, Харькове и других крупных городах, где читались секретные документы, за несанкционированную передачу содержания которых исключали из партии. «Утверждение, будто «большинство» не может быть фракцией, явно бессмысленно, – отмечалось в документе. – Истолкование и применение решений съезда должно совершаться в рамках нормальных партийных органов, а не путем предрешения всех вопросов правящей фракцией за кулисами нормальных учреждений. В правящей фракции есть свое меньшинство, которое ставит фракционную дисциплину выше партийной».
Оппозиционеры обращались к пленуму с «предложением», как было сказано в документе, восстановить в партии режим, который позволил бы разрешать спорные вопросы в соответствии с партийными традициями, «с чувством и мыслями пролетарского авангарда». Нечего говорить о том, что «партийный демократизм» был в заявлении невероятно переоценен и идеализирован. Однако то, что на заре большевистской власти кровавое подавление воли народа сочеталось с «демократическим централизмом» в самой партии, голоса ее членов были слышны, а существование оппозиции допускалось, было фактом. Правда, конец всему этому был положен резолюцией X съезда при участии Ленина, Троцкого и других ныне входивших в оппозицию большевиков. Так что ссылки оппозиционеров, включавших вдову Ильича, на авторитет Ленина звучали не слишком убедительно. Тем не менее на Ленина ссылались: «Вместе с Лениным, который ясно и точно формулировал свою мысль в документе, известном под именем «Завещания», мы на основании опыта последних лет глубочайшим образом убеждены в том, что организационная политика Сталина и его группы грозит партии дальнейшим дроблением основных кадров, как и дальнейшими сдвигами с классовой линии».
К основному тексту оппозиции спешно было дописано «Дополнительное заявление» в связи с тем, что так называемое «дело Лашевича», внесенное в порядок дня пленума, было решением ЦКК от 20 июля превращено в «дело Зиновьева» [469] . Оппозиционеры видели в этом реализацию давно намеченного и систематически проводимого плана – «отсечь ряд работников, принимавших участие в руководящей работе при Ленине, и заменить их новыми элементами, которые могли бы составить надлежащую опору для руководящей роли т. Сталина». Первым шагом на этом пути они считали перевод Каменева из числа членов Политбюро в кандидаты. Теперь, по мнению оппозиции, начался новый этап «очищения» руководства от противников Сталина.
Оппозиционеры напоминали, что непосредственно после съезда в различных городах, прежде всего в Москве и Харькове (Харьков являлся тогда столицей Украины), была открыта кампания против Троцкого. «В этот период вопрос о предстоящем изъятии тов. Троцкого из Политбюро обсуждался в достаточно широких кругах партии, не только в Москве, но и в ряде других мест». Дело Лашевича не внесло ничего нового в этот план «реорганизации» партруководства, но побудило сталинскую группу подумать о некоторых изменениях в способах проведения плана. Ближайший удар было решено теперь нанести по Зиновьеву, предварительно его скомпрометировав [470] , что было не сложно хотя бы из за опубликованного Троцким документа о позиции Зиновьева и Каменева в октябре 1917 г. «Вопрос идет о руководстве партии, о судьбе партии, – взывали оппозиционеры. – Ввиду изложенного, мы категорически отклоняем фракционное и глубоко вредное предложение Президиума ЦКК». Этими словами завершалось их «Дополнительное заявление».
В чем же состояло «дело Лашевича», которому было уделено столь большое внимание на июльском пленуме и на которое очень часто ссылались Троцкий и другие оппозиционеры? Как было объявлено, группа лиц, принадлежавших к оппозиции, во главе с кандидатом в члены ЦК Лашевичем, в то время занимавшим должность первого заместителя наркомвоенмора и председателя Реввоенсовета СССР Ворошилова, устроила 6 июня 1926 г. в лесу в дачной местности по Савеловской железной дороге «нелегальное собрание», на котором весьма критически обсуждалась деятельность высшего партийного руководства. Скорее всего, речь шла о лесной прогулке группы оппозиционно мысливших единомышленников, во время которой звучали нелицеприятные разговоры о Сталине и его окружении. Во всяком случае, никаких «нелегальных акций» в полном смысле слова Лашевич и другие участники этого «лесного сборища» (в основном здесь были военные среднего ранга) не замышляли. Тем не менее установление этого факта агентурным путем (кто именно донес о «собрании в лесу» – неизвестно) стало серьезным козырем в руках сталинской группы в ее борьбе против объединенной оппозиции [471] . Не случайно в «Дополнительном заявлении» Троцкого, Зиновьева и других, включенном в общий текст заявления оппозиционеров по поводу июльского пленума, основное внимание фиксировалось не на самом «деле Лашевича», а на попытке сталинской группы притянуть к нему Зиновьева, хотя Зиновьев никакого отношения к собранию в лесу, разумеется, не имел.
Оппозиционеры внесли тогда на пленум проект еще одной резолюции [472] – о ненормальном режиме в партии: «В целях борьбы за единство партии пленум требует от всех партийных организаций, комитетов и контрольных комиссий принятия действительных мер для введения режима внутрипартийной демократии. В пределах программы и устава партии и решений ее съездов каждый член партии имеет право свободно отстаивать свои взгляды внутри партии». Однако ни один из лидеров оппозиции, в том числе и Троцкий, даже этот, до предела осторожный проект, не подписал, чтобы не ставить себя в невыгодное положение организаторов или, по крайней мере, защитников «конспиративной деятельности», от которой все оппозиционеры отрекались. В то же время Троцкий, Зиновьев, Каменев, Крупская, Пятаков, Муралов, Лашевич и член ЦКК ВКП(б) Альвина Августовна Петерсон, в 1926 – 1927 гг. являвшаяся членом объединенной оппозиции [473] , обратились к пленуму с заявлением, обосновывавшим их отказ голосовать за резолюцию, внесенную Молотовым и Кагановичем по вопросу о перевыборах Советов [474] . Оппозиционеры сводили эту проблему к неверной оценке резолюцией ситуации на селе, в частности в области сельскохозяйственной кооперации, которая, по их словам, оказалась в руках деревенских верхов, что обязано превратить кооперацию из орудия социализма в орудие капитализма. (Совсем недавно Троцкий выступал на заседании Политбюро в ином духе, вполне терпимо относясь к ситуации с кооперацией на селе.) Скорее всего, проект был делом рук Зиновьева и Каменева, к которым из солидарности или из нежелания разрушить только что сколоченную оппозицию присоединился Троцкий.
На июльском пленуме Троцкий выступил также с заявлением по поводу предложений наркома труда В.В. Шмидта о заработной плате [475] . Лидер оппозиции обращал внимание, что внесенный Шмидтом проект касался не столько зарплаты, сколько интенсификации труда на промышленных предприятиях. Рабочие оказывались в таком положении, которое возвращало трудовые отношения к «довоенному типу», то есть к капиталистической эксплуатации довоенного времени. Резолюция Шмидта, в частности, ничего не говорила о реальном понижении зарплаты и