принципиальной вредности «теории и практики фракционности». Троцкий считал рискованным подписывать такой текст, ибо он сковывал бы его и его единомышленников в случае принятия решения о возобновлении оппозиционной борьбы. В поправках Бухарина, утвержденных Политбюро, указывалось также, что оппозиция нарушила постановление XIV съезда о недопустимости всесоюзной дискуссии. На самом деле такого постановления не существовало. Фракции были запрещены, но дискуссии постановлением съезда не запрещались; и Троцкий требовал внесения в этот вопрос полной ясности. Были и другие спорные моменты, на которых останавливался Троцкий. Но главное состояло в том, что Троцкий уступал только под давлением, демонстрируя партийному активу, что оппозиционеры отступают лишь во имя партийного единства. Весьма показательными были заключительные слова заявления Троцкого: «Мы, разумеется, полностью признаем, что подчинение ЦК партии предполагает в известных случаях со стороны меньшинства открытую защиту таких взглядов, с которыми это меньшинство не согласно. Если Политбюро считает, что мы обязаны принять поправки, формулированные тов. Бухариным, в порядке партийной дисциплины , то мы подчинимся и подпишем всякое заявление, какое ЦК найдет отвечающим интересам партии в настоящий момент. Но в этом случае необходимо формальное постановление Политбюро, обязующее нас такого рода заявление подписать».
Было ясно, что речь идет только о временном, тактическом отступлении оппозиционеров, необходимом для собирания сил, перестройки и укрепления авангардных рядов, о поисках новой, более четкой аргументации с целью не допустить или, по крайней мере, свести к минимуму отступничество, о привлечении новых сторонников из числа тех членов партии, которые по разного рода причинам не были удовлетворены курсом «правых», каковыми Троцкий считал Бухарина, Рыкова и Томского, и центристов, к которым он относил в это время Сталина вместе с его ближайшим окружением.
С самого начала формирования объединенной оппозиции за ней было установлено пристальное наблюдение не только партийных, но и карательных органов. Подготовленное совершенно секретное «Информационное письмо о состоянии и перспективах оппозиционного движения» предписывало документ этот «хранить наравне с шифром». Это была высшая форма секретности для тиражируемых текстов. «Письмо», датированное 1928 г., представляло объемистую брошюру и было помечено как № 44. Подписан документ был заместителем председателя ОГПУ Ягодой, заместителем начальника секретно оперативного управления ОГПУ Т.Д. Дерибасом [499] и заместителем начальника секретного управления ОГПУ Я.С. Аграновым [500] . Начало деятельности оппозиции «Письмо» относило к октябрю 1926 г. Особое внимание уделялось тому факту, что после заявления руководителей оппозиции о прекращении фракционной работы и роспуске фракции из состава объединенной оппозиции вышла группа децистов во главе с Сапроновым, стоявшая за продолжение оппозиционной активности.
Тем не менее, по данным ОГПУ, «политический центр» оппозиционеров не прекратил существования и продолжал обсуждать все вопросы, стоявшие на повестке ЦК ВКП(б). Оппозиционеры утверждали тезисы для выступлений, намечали тактическую линию. Хотя фракционная работа не велась, о происходящих событиях оппозиционеры друг друга конечно же информировали [501] , причем в аналитической записке ОГПУ эта достаточно естественная форма человеческого общения преобразовывалась в формально бюрократическую деятельность «политического центра», которого на самом деле не существовало. Были лишь связи между оппозиционерами в центре и на местах.
Важным средством активизации своих сторонников, привлечения новых приверженцев, донесения своих взглядов до всех членов партии и до той части беспартийных, которая интересовалась политическим курсом ВКП(б), Троцкий считал новую партийную дискуссию. Он надеялся, что в ходе ее сможет рассеять те произвольные, а порой намеренно извращенные клеветнические оценки его взглядов, которые распространяли бухаринцы и сталинцы, действовавшие в тот период вместе. Проведение дискуссии, как Троцкий полагал, позволило бы ему перевести пропаганду своих взглядов в легальное русло. В октябре 1926 г. именно этому вопросу Троцкий посвятил целый ряд своих документов (статей, тезисов, заявлений, записок).
В статье под названием «Нужна ли дискуссия?» [502] Троцкий настаивал на проведении таковой немедленно, уже накануне партконференции. Он предлагал обсудить вопросы о падении реальной заработной платы рабочих, о товарном голоде и отставании промышленности, о снижении удельного политического веса пролетариата и его опоры в деревне – деревенской бедноты, то есть был обеспокоен прежде всего усилением капиталистического сектора в советской нэповской экономике. Тот, кто заявляет, что дискуссия вредна и опасна, по существу дела уже ведет дискуссию, утверждал Троцкий, но в таком случае дискуссия носит односторонний характер, не встречает отповеди. «Сейчас сверху заводится дискуссия о том, что не нужно дискуссии». «Дискутировать надо не о дискуссии, а об основных жизненных вопросах, от которых зависит судьба пролетариата и социалистического строительства в нашей стране», – продолжал Троцкий, критикуя сталинско бухаринскую политику «слева».
Эти пламенные речи бывшего вождя партии уже не производили впечатления ни на партийный аппарат, ни на общество в целом, чувствовавшие себя при НЭПе куда более комфортно, чем при военном коммунизме и трудармиях Троцкого. Дискуссия перед партконференцией проведена не была. По мере обострения политической ситуации все больше и больше чувствовались коренные пороки Троцкого как руководителя, оттесняемого от власти – по сравнению со Сталиным, одерживавшим над ним все более и более ощутимые победы. В политической борьбе на стороне Сталина было одно из решающих преимуществ. Троцкий искренне и фанатично верил в то, что говорил и писал. Он готов был идти на компромиссы, допускал тактические отступления, но только до определенного предела. Для Сталина же теоретические догмы были лишь одним из инструментов обретения и укрепления власти, и он готов был отступать от них тогда, когда интересы сохранения власти этого требовали. Вот как описывал состязание Троцкого и Сталина Милован Джилас [503] : «Троцкий был превосходным оратором; блестящим, искусным в полемике писателем; он был образован, у него был острый ум; ему не хватало только одного: чувства действительности. Он хотел оставаться революционером и возродить революционную партию в то самое время, когда она превращалась во что то совершенно иное – в новый класс, не заботившийся о высоких идеалах и интересовавшийся только жизненными благами… Он ясно сознавал отрицательные стороны этого нового явления, происходившего на его глазах, но всего значения этих процессов он не понял… Сталин не оглядывался назад, но и не смотрел далеко вперед. Он стал во главе новой власти, которая зародилась в то время, – власти нового класса, политической бюрократии и бюрократизма и сделался ее вождем и организатором. Он не проповедовал: он принимал решения» [504] .
Сами понятия «троцкизм», «троцкисты», возникшие в ходе кампании против Троцкого еще в 1924 г., превратились в устах Сталина в ярлык, являвшийся сначала предостережением, затем угрозой изгнания из партии, а позже – приговором, грозившим гибелью всем тем, к кому этот ярлык был приклеен. Каменев и Зиновьев, совсем недавно являвшиеся союзниками Сталина и великолепно знавшие повадки генсека, предостерегали Троцкого о планах Сталина «оклеветать, подкинуть военный заговор, а затем, когда почва будет подготовлена, подстроить террористический акт». «Сталин ведет войну в другой плоскости, чем Вы. Ваше оружие против него» недейственно [505] , – говорил Каменев Троцкому, сопротивлявшемуся исключительно языком и пером.
Сам Троцкий считал, что «призрак троцкизма нужен для поддержания аппаратного режима» [506] . В том числе и по этой причине попытки Троцкого несколько смягчить накал борьбы и пойти на уступки Сталину были неизбежно обречены на неудачу. Троцкий очень скоро это осознал и возобновил политическую борьбу. На объединенном пленуме ЦК и ЦКК 23 – 26 октября 1926 г. разыгралась весьма драматическая сцена. Активно жестикулируя, почти показывая на Сталина пальцем, Троцкий во всеуслышание заявил: «Генеральный секретарь выставляет свою кандидатуру на пост могильщика революции». Сталин побледнел, потом покраснел, затем поднялся и покинул зал заседания, хлопнув дверью. В этот же вечер домой к Троцкому прибежал в состоянии полного отчаяния Пятаков. Н.И. Седова вспоминала: «Он налил стакан воды, выпил ее залпом и сказал: «Вы знаете, мне приходилось нюхать порох, но я никогда не видел ничего подобного! Произошло худшее, что только могло произойти! Почему, почему Лев Давидович сказал это? Сталин никогда не простит ему и его потомкам до третьего и четвертого поколений!» Пятаков был настолько расстроен, что не мог ясно передать, что же произошло. Когда Лев Давидович наконец вошел в столовую, Пятаков ринулся к нему, вопрошая: «Но почему, почему вы сказали это?» Взмахом руки Лев Давидович отмахнулся от вопроса. Он был опустошен, но спокоен» [507] .
XV партийная конференция проходила с 26 октября по 3 ноября. Для Сталина и его сторонников конференция имела огромное значение и была приравнена ими к партийному съезду, так как на конференции сталинцы и бухаринцы поставили своей целью прочно закрепить победу над объединенной оппозицией и, главное, над Троцким. На конференции обсуждались самые разнообразные проблемы. О международном положении докладывал Бухарин, о хозяйственном положении страны и задачах партии – Рыков, о задачах профсоюзов – Томский. Однако в центре внимания стоял вопрос об оппозиции и внутрипартийном положении. Докладчиком по этой теме выступил генеральный секретарь партии Сталин.
Тезисы Сталина к конференции назывались «Об оппозиционном блоке в ВКП(б)». Сталин доложил, что летом 1926 г. был образован троцкистско зиновьевский антипартийный блок, чьи лидеры занялись ревизией учения Ленина и решений XIV конференции и XIV съезда ВКП(б) по вопросу о возможности построения социализма в СССР. Установки оппозиции Сталин объявил социал демократическим уклоном в партии [508] . В результате конференция осудила фракционную деятельность троцкистско зиновьевского блока, причем теперь речь шла уже не о коммунистической оппозиции, а о социал демократической, оппортунистической, ревизионистской, иначе говоря – классово чуждой.
С подачи Сталина конференция объявила ошибочными и вредными предложения лидеров троцкистско зиновьевского блока о проведении индустриализации страны за счет высокого налогообложения крестьянства и повышения цен на промышленные товары. Сталин утверждал, что это неизбежно привело бы к подрыву сельского хозяйства и к падению темпов индустриализации. Принятая конференцией резолюция «Об оппозиционном блоке в ВКП(б)» характеризовала троцкистско зиновьевский блок как социал демократический, меньшевистский уклон в партии в том, что касалось характера и перспектив Октябрьской революции. Сталин закрепил свою установку на победу социализма в СССР в условиях капиталистического окружения и объявил о пораженческой сущности идеологии «троцкизма», отрицавшего возможность построения социализма в одной стране, если на помощь не придут революции развитых стран Европы.
На этом самом важном вопросе Троцкий и сосредоточил свое внимание. 12 декабря 1926 г. он закончил на эту тему статью, которую начал писать еще в сентябре [509] . Опубликовать статью, однако, не удалось, и она полулегально распространялась среди сторонников оппозиции. «Вопрос о возможности построения социализма в отдельной стране, – писал Троцкий, – выросший из замедления развития европейской революции, стал одним из главных критериев внутренней идейной борьбы в ВКП. Вопрос ставится Сталиным в высшей степени схоластически и разрешается не анализом мировой хозяйственной и политической обстановки и
