его рождения [661] . Взволнованный Каганович писал секретарю Одесского окружкома партии В.И. Чернявскому [662] , предлагая не столько карать оппозиционеров, сколько перевоспитывать их или по крайней мере сделать их «безвредными»:
«Считаю необходимым поставить перед Вами задачу борьбы с оппозицией не только методами изъятия через ГПУ и не только методами открытых разоблачений в выступлениях, а и методами обработки самих оппозиционеров. Вы должны иметь в виду, что аресты оппозиционеров, особенно среди рабочих, являются наименее желательной и крайней мерой. Необходимо сделать все для того, чтобы этих оппозиционеров из бывших членов партии мы обрабатывали и сделали все для того, чтобы если не вернуть их в партию, то во всяком случае сделать их безвредными, чтобы они отказались от активной деятельности против партии и советской власти» [663] .
Резолюция V кустового собрания Черкасской городской парторганизации была полностью выдержана в оппозиционном духе. Повторялись установки платформы оппозиции, выдвигалось требование немедленно возвратить в партию исключенных. В другой резолюции, также принятой в Черкассах, констатировалось, что существует «массовый террор против оппозиции, сторонники которой пачками выбрасываются из партии», что «завещание Ленина объявляется непартийным документом только потому, что там сказана правда об опасностях раскола и мерах его предупреждения», что за чтение этого документа исключают из партии, наконец, что постановление о партийной дискуссии «уничтожается тем, что партийные конференции, партийные активы на местах и выборы делегатов на партсъезды производятся до начала дискуссии – раньше, чем партия выскажется по спорным вопросам [664] .
Сталин в те дни пристально следил за тем, как «разъясняется» массам решение об исключении Троцкого и Зиновьева из ЦК и как на него реагируют коммунисты. Его интересовали на этот счет любые данные. Когда в сведениях первого секретаря Ленинградского губкома Кирова и секретаря губкома Н.К. Антипова [665] обнаружились незначительные расхождения, Сталин был крайне раздражен. 1 ноября он писал Кирову: «Ты сообщил мне ночью, что на «[Красном] Треугольнике» было 1500, из них за оппозицию голосовало 24. Я так и передал в «Правду». А сегодня Антипов сообщает, что на «[Красном] Треугольнике» было 2000, из них 22 голосовало за оппозицию. Кому верить[?] Сталин » [666] . Сталина волновали лишние два голоса.
В обстановке все большего нагнетания истерии против оппозиции 15 ноября в печати было опубликовано принятое накануне постановление ЦК и ЦКК об антипартийных выступлениях лидеров оппозиции [667] . Никто из обвиняемых на это заседание не вызывался. Возможно, что и заседания никакого не было, а решение было продиктовано Сталиным в отсутствие не только самих обвиняемых, но и членов высших партийных органов. Между тем в постановлении ЦК и ЦКК сообщалось, что Троцкий и Зиновьев на заседании ЦК и ЦКК были исключены из партии. Одновременно Каменев, Смилга, Евдокимов, Раковский и Авдеев были выведены из состава ЦК; а пять оппозиционеров – из ЦКК. Все (кроме уже исключенных Троцкого и Зиновьева) были предупреждены о том, что вопрос о «несовместимости их фракционной работы с пребыванием в рядах ВКП(б)» будет поставлен на XV съезде партии. Такое же предупреждение было вынесено в отношении Радека.
Так, без лишнего шума, без права на апелляцию и даже на «последнее слово подсудимого» Троцкий был лишен последнего, что у него оставалось в арсенале постов и должностей: рядового членства в коммунистической партии. Произошло это за две недели до партийного съезда, которому предстояло сформировать новый состав ЦК, в котором уже не осталось места для оппозиции. Следующим логическим шагом борьбы с оппозиционерами должны были стать репрессии, характер и масштабы которых предопределить было невозможно. Кое кого из раскаявшихся могли затем вернуть в партию, как предлагал в своем письме Каганович. Возможно, это предположение относилось и к исключенным вождям революции Троцкому и Зиновьеву. Впервые Троцкий, давно разделивший весь мир на «партийных» (своих) и «беспартийных» (чужих и чуждых ему людей, которых в общем то он считал получеловеками, недостойными его взгляда), оказался беспартийным, чужим, никем: гражданином Львом Давидовичем Бронштейном.
Оппозиционеры ответили на исключение «письмом обращением» к партии, которое было напечатано на гектографе в виде листовки и распространялось нелегально. В нем говорилось: «Все ссылки на волю партии, якобы осудившей фракционную работу Троцкого и Зиновьева, являются надругательством и насмешкой над партией, ибо ей не сообщили документы, ибо она не знает, за что ей приходится осуждать тт. Троцкого и Зиновьева». Оппозиционеры указывали, кроме того, что принятое ЦК и ЦКК решение предвещает переход к массовым арестам [668] . В этом они оказались правы. Сколько нибудь значительной циркуляции листовка не получила и вследствие равнодушия основной части коммунистов к борьбе в верхах, и по причине все более возрастающей боязни репрессий, и благодаря действиям органов ОГПУ и парткомитетов.
На практике исключение Троцкого из партии явилось тяжелым ударом по еще сохранявшейся объединенной оппозиции, особенно в провинции, оторванной в информационном плане от столиц. Украинские партийные чиновники в своих рапортах отмечали, что были случаи, когда коммунисты, узнав об исключении Троцкого, сдавали свои партбилеты, заявляя, что раз Троцкого нет в партии, то и им там не место. По подсчетам местных парткомов, против исключения Троцкого и Зиновьева из партии выступило 10 – 15% коммунистов [669] .
Троцкому и его семье было предложено немедленно покинуть квартиру в Кремле, которую Троцкие занимали со времени перевода правительства в Москву в 1918 г., и они на время переехали к Белобородову, формально остававшемуся еще на посту наркома внутренних дел РСФСР, но фактически отстраненному от работы и занимавшемуся исключительно пропагандой оппозиционных взглядов, в частности на родном ему Урале.
Квартира Белобородова после переезда туда Троцкого стала микроскопическим военным лагерем. В ней собирались руководители оппозиции, сюда приходили за указаниями активисты, здесь непрерывно дежурили несколько сторонников Троцкого из числа военных, сопровождавшие его при всех передвижениях по городу в качестве вооруженной охраны [670] . Уже 15 ноября Троцкий послал секретарю ЦИК СССР Енукидзе официальное письмо об освобождении кремлевской квартиры: «Сим извещаю, что, в связи с состоявшимся обо мне решением, я вчера, 14 ноября, выселился из занимавшейся мною до сих пор квартиры в Кремле. Впредь до того, как найду себе постоянную квартиру, я временно поселился в квартире тов. Белобородова (улица Грановского 3, кв. 62) [671] . Ввиду того, что мой сын заболел, жена и сын останутся в Кремле еще в течение нескольких ближайших дней. Надеюсь, что квартира будет освобождена окончательно не позже 20 ноября» [672] .
Через два дня, 17 ноября, вышло постановление Совнаркома СССР за подписью председателя СНК Рыкова о снятии Троцкого с наиболее ответственного государственного поста, который он все еще занимал, – председателя Главконцесскома [673] . Затем последовали официальные акты о лишении Троцкого других занимаемых им должностей. Под влиянием происшедших событий 16 ноября застрелился А.А. Иоффе – близкий знакомый Троцкого еще по венскому периоду, заместитель Троцкого по Концессионному комитету, участник Брестких переговоров, затем известный советский дипломат, преподаватель МГУ, а в последнее время еще и оппозиционер [674] . Тяжело болевший Иоффе (помимо туберкулеза обоих легких, он страдал хроническим воспалением желчного пузыря и полиневритом – множественным воспалением нервов) был отстранен как оппозиционер от партийной работы, а затем и от преподавания в Московском университете, где он читал курс по востоковедению. Над Иоффе открыто издевались. По решению Лечебной комиссии ЦК был созван консилиум профессоров, которые единодушно приняли решение о необходимости срочной его отправки на длительное лечение за границу. Однако Лечебная комиссия медицинское предписание проигнорировала и к тому же лишила Иоффе (как и других оппозиционеров) бесплатных лекарств Кремлевской аптеки. Теперь все необходимые медикаменты приходилось покупать в обычных городских аптеках по очень высокой цене, на общих основаниях. Иоффе был полностью лишен медицинской помощи и угасал в страшных муках.
Перед смертью Иоффе написал Троцкому большое письмо, в котором не только описывал свои мытарства последних месяцев, но и давал политические оценки ситуации в партии и стране. Коснулся он и личности самого Троцкого, и отношения к нему Ленина: «Я никогда не сомневался в правильности намечавшегося Вами пути, и Вы знаете, что более 20 лет иду вместе с Вами… Вы политически всегда были правы, начиная с 1905 года, и я неоднократно заявлял, что собственными ушами слышал, как Ленин признавал, что и в 1905 году не он, а Вы были правы . Перед смертью не лгут, и я еще раз повторяю Вам это теперь… Но Вы часто отказывались от собственной правоты в угоду переоцениваемому Вами соглашению, компромиссу. Это ошибка. Повторяю, политически Вы всегда были правы, а теперь более правы, чем когда либо. Когда нибудь партия это поймет, а история обязательно оценит» [675] .
Письмо Иоффе было конфисковано ОГПУ в числе всех бумаг Иоффе, поскольку сотрудники этого ведомства первыми приходили в квартиры умерших высокопоставленных партийных работников и, согласно имевшимся тогда инструкциям, опечатывали и увозили всю документацию покойников. Отдельный запечатанный пакет с надписью «Троцкому», в котором лежало объемное письмо Иоффе, был тотчас передан Сталину, который распорядился его засекретить. Однако супруга Иоффе Мария Михайловна, не успевшая это письмо даже прочитать, рассказала о существовании пакета ряду партийных работников, и даже Троцкому [676] . После известных колебаний Сталин изменил свое решение. В ОГПУ была сделана фотографическая копия письма (тогда это был единственный способ копирования документов) и отдана Раковскому. Оригинал так и остался в ОГПУ. «Почему письмо, написанное Иоффе для меня и запечатанное им в конверт с моей фамилией, было вручено Раковскому, и притом не в оригинале, а в фотокопии, объяснить не могу», – писал позже Троцкий [677] . Скорее всего, соображения были сугубо бюрократические. Сталин распорядился возвратить текст, но ОГПУ не пожелало расставаться с подлинником и отдало фотокопию. Троцкий был уже беспартийным, а Раковский, известный соратник Троцкого, с одной стороны, и близкий друг Иоффе – с другой, оставался пока еще членом партии. Вот и решили передать письмо Иоффе Троцкому через Раковского.
Так как Иоффе оставался до кончины членом партии, причем высокопоставленным, похороны проводились от имени ЦК на Новодевичьем кладбище. Была создана похоронная комиссия, куда от ЦК вошел секретарь Краснопресненского райкома партии М.Н. Рютин [678] (тогда еще выступавший со сталинистских позиций). От друзей и близких покойного в комиссию вошел Раковский. Похороны были назначены на дневные часы в будний день, 19 ноября, чтобы помешать массовому прощанию. Тем не менее собралось несколько тысяч человек. Фактически это была последняя крупная оппозиционная демонстрация, которую во главе траурной колонны возглавляли Троцкий, Раковский и И.Н. Смирнов. Когда процессия достигла кладбища, власти сообщили, что право войти на территорию кладбища имеют лишь 20 человек, но толпа прорвалась
