был разоблачен в качестве такового – настолько законспирирована была их сеть и беспечны оппозиционеры. В числе подававших петиции о раскаянии и о желании возвратиться в партию, которых Троцкий и его соратники клеймили как отступников, но не как политических шпионов и диверсантов, тоже были изначальные провокаторы, чьи имена могут быть установлены только в том случае, если когда нибудь гласности будут преданы архивные фонды спецслужб, на что весьма трудно надеяться в обозримом будущем.
Тем временем Троцкий получал информацию не только от своих открытых сторонников. В числе документов, сохранившихся в его архиве, имеется немало текстов, пришедших из кругов правившего большинства, из партийного, государственного, военного аппаратов, в центре и на местах. Невозможно конкретно определить, каким образом эти документы, в том числе и фигурировавшие под грифом «Секретно», оказывались в Алма Ате. По всей видимости, передавали ему эти документы разными путями тайные союзники, маскировавшиеся под сторонников «генеральной линии». Такова, например, относившаяся к апрелю 1928 г. секретная резолюция совещания высшего политического состава Белорусского военного округа Красной армии, в которой констатировались многочисленные недостатки партийно политической работы в войсках, в том числе очковтирательство, карьеризм и прислужничество. Вместе с тем в этой резолюции отмечалось, что в Красной армии распространялись «чуждые» взгляды и настроения, содержались жалобы, что в военную литературу просачивались антимарксистские положения. В этой связи назывались имена служивших в Красной армии бывших царских генералов и офицеров В.Н. Левичева [846] , А.И. Верховского, М.М. Загю [847] и других, привлеченных на службу в свое время Троцким. Предгрозовые вспышки молний будущего «1937 года» уже появились на политическом небосклоне.
С бывшими руководителями оппозиции теперь попытался установить контакт даже Бухарин. 11 июля он тайно встретился с Каменевым, специально вызванным им из Калуги, куда тот был фактически сослан, и в присутствии Сокольникова провел с ним беседу о возможном сотрудничестве в борьбе против «Чингисхана» – Сталина [848] . За пределы взаимного прощупывания и перемывания косточек контакты Колечки Балаболкина не продвинулись. С другой стороны, Сталин сам стал распространять слухи, что готов пойти на примирение с оппозиционерами. В пользу достоверности этих слухов говорили выступления Сталина, откровенно заимствовавшего идеи Троцкого. «Незаметно Сталин присвоил себе одежду Троцкого», – писал биограф [849] .
Некоторые сторонники Бухарина были куда смелее его самого, за что и поплатились раньше Бухарина. В Ленинграде состоялось собрание фракционного актива «правых», на котором выступил близкий к Бухарину заведующий одного из отделов Исполкома Коминтерна и ответственный сотрудник «Правды» А.Н. Слепков [850] , заявивший, что Сталин ведет страну к гибели, что новая политика Сталина – это «троцкизм», и необходимо повести со Сталиным самую жестокую борьбу. О собрании сообщили Кирову, последний донес о происшедшем в вышестоящие партийные органы [851] . Слепков был снят с должностей и в порядке наказания переведен на работу в Средневолжский крайком партии [852] .
В ряде писем единомышленникам, как «циркулярных», так и личных, Троцкий предостерегал против переоценки тех сдвигов, которые наблюдались в советской политике. Он подтверждал, что с формальной точки зрения «новый курс» Сталина был приближением в некоторых вопросах к позициям, на которых стояли Троцкий и левая оппозиция, что примирение со сталинской группой все еще возможно. Тем более что режим ссыльных с течением времени не ужесточался. Троцкий за гонорары выполнял задания Института Маркса и Энгельса при ЦК ВКП(б), выезжал на охоту, то есть имел право на огнестрельное оружие, на лето получил разрешение и возможность снять пригородную дачу, к нему в гости приезжали из Москвы родные. Определенным «снисходительным» режимом пользовались и некоторые другие ссыльные – высокопоставленные партийные и государственные деятели – притом что сотни рядовых сторонников оппозиции были арестованы, находились в так называемых «политизоляторах», где подвергались обычным для советской пенитенциарной системы издевательствам, а затем переводились в стандартные тюрьмы и концлагеря.
Сам Троцкий, лишь в самом начале оптимистически восприняв внутренние бури в Политбюро, вскоре стал весьма скептически относиться к происходившим за кремлевскими стенами событиям. Он писал Раковскому 14 июля, что Радек и Преображенский не правы, полагая, что сталинская фракция имеет лишь «правый хвост» и ее надо, мол, уговорить избавиться от такового. «Обезьяна, освобожденная от хвоста, еще не человек», – комментировал алма атинский ссыльный с присущим ему едким сарказмом [853] . В то же время Раковский и некоторые другие наиболее близкие к Троцкому оппозиционеры вначале воспринимали всю эту возню в Кремле и на Старой площади не вполне адекватно. Летом 1928 г. Раковскому казалось, что «правые» (Бухарин и Рыков) уже одержали или, по крайней мере, одерживают победу над «центром» (Сталиным). 21 июля Раковский писал Троцкому: «Как не нужно поддаваться беспочвенным восторгам по поводу «нового курса», так [не стоит поддаваться] и косности психологии ссыльных. Последнее тем паче, что я считаю, что положение очень серьезно. Центр после нескольких жестов был положен на обе лопатки. Победа правых не стоила им даже больших усилий. В первой же схватке – в первом же «скрещении шпаг», – у правых… чувствовалась уверенность и спокойствие, а у центра нервность и неуверенность. Посмотрим, что будет на следующем пленуме. Но от одного пленума до другого мы как будто переживаем целый исторический период. Развитие событий идет невероятно быстро» [854] .
Христиан Георгиевич принимал желаемое за действительное. Он писал Троцкому, с оттенком чуть ли не восторга, что на собрании актива коммунистов и беспартийных в Смоленске были сделаны заявления в духе недоверия к партийному руководству (пока оппозиционеры остаются в ссылке). Раковский утверждал, будто бы эти заявления вызвали «грандиозный скандал», а Каганович переметнулся на сторону Рыкова. Разумеется, это был лишь слух о разногласиях Кагановича со Сталиным, ни на чем не основанный и не к чему не приведший [855] . В значительно большей степени колебания и растерянность характерны были для десятков других ссыльных. С одной стороны, эти люди стремились сохранить политическую и личную преданность своему лидеру. С другой – у них возникали и зрели все большие сомнения в целесообразности продолжать оппозиционную деятельность. Постепенно они начинали осознавать, что не «правые», а именно Сталин и его группа путем хитрых вывертов одерживают верх, используя партийный аппарат и доверие малообразованной массы коммунистов, склонной поддаваться инстинкту толпы.
Очередная попытка проанализировать изменявшиеся реалии была сделана в письме Раковского, которое стало известно как «Письмо тов. В.» – Г.Б. Валентинову, бывшему сотруднику газеты «Труд», находившемуся в это время в ссылке в городе Великий Устюг [856] . В письме констатировалось усиливавшееся политическое равнодушие рабочей массы, ее дифференциация, бюрократическое перерождение партии и советской системы. Раковский разоблачал «извращения» партийно государственной системы с позиций намечаемого им демократического обновления советского общества, что, несомненно, было утопией, ибо не предполагало коренного изменения его социальных и политических основ. Он высказывал мнение о том главном инструменте, который мог бы повлиять на общую ситуацию в партии и в стране, мог бы способствовать ее повороту в лучшую сторону. Таким инструментом он считал существенное сокращение объема и функций партийного аппарата. Любую реформу, которая опиралась бы на партийную бюрократию, он считал нереальной.
«Письмо тов. В.» получило высокую оценку всех тех, кто стремился разобраться в происходящем, в частности осознавать бюрократическое перерождение советской системы. Многократно к этому документу обращался Троцкий, выражая восхищение письмом Раковского. «Оно у нас немедленно было переписано в значительном числе экземпляров и разослано ряду друзей» [857] , – писал он. О том же вспоминала и Н. Седова: «Перепечатывали замечательное письмо Раковского и рассылали другим» [858] . Это «небольшое исследование о советской бюрократии» Троцкий и в эмиграции, в 1936 г., продолжал считать «лучшим из всего, что написано по этому вопросу». В связи с тем, что к 1936 г. Раковский уже «капитулировал» перед Сталиным, Троцкий сокрушенно добавлял: «Сломленный бюрократической репрессией, сам Раковский отрекся впоследствии от своих критических суждений. Но и семидесятилетний Галилей в тисках святейшей инквизиции увидел себя вынужденным отречься от системы Коперника, что не помешало Земле все таки вращаться и далее. Покаянию шестидесятилетнего Раковского мы не верим, ибо сам он не раз давал уничтожающий анализ таких покаяний. Что касается его исторической критики, то она нашла в фактах объективного развития гораздо более надежную опору, чем в субъективной стойкости ее автора» [859] .
Троцкий уделял этому письму настолько большое значение, что после высылки из СССР в феврале 1929 г. опубликовал его в Бюллетене оппозиции (большевиков ленинцев)», который начал издаваться за рубежом [860] . Даже в 1932 г., вспоминая о программных документах ссыльных оппозиционеров, он писал, что «эта программа была достаточно конкретно изложена… в работах левой оппозиции, особенно в замечательной статье Х.Г. Раковского».
В 1928 г. между Троцким и его сторонниками происходили бурные дебаты по поводу «полевения» Сталина, отказа его от «центристских» установок, по поводу того, какие практические выводы необходимо сделать в новых условиях. С начала июня Троцкий прилагал максимум усилий, чтобы убедить ссыльных оппозиционеров не поддаваться на уловки, не идти на «капитуляцию», маскируя ее «принципиальными соображениями». Он подчеркивал исключительную важность вопроса о методах руководства партией, государством, профсоюзами. «Всегда и неизбежно будут ошибаться те, которые берут отдельные экономические мероприятия вне политического процесса и политической деятельности в целом», – писал он в «циркулярном» письме [861] .
Троцкий упорно и настойчиво проповедовал своим сторонникам, что мелким соглашательством, второстепенными уступками «левому сдвигу» результатов добиться невозможно. Он так формулировал основы своей тактики в изменившихся условиях: «Поддержка не центризму, сдвигающемуся в данный момент влево, а только его левым шагам. Но мы не можем поддерживать и укреплять авторитет и влияние центристов, хотя бы и левеющих в данный момент. Нам надо думать о завтрашнем дне. Наша поддержка левым или полулевым шагам центристов состоит в том, что мы, опальные большевики ленинцы, исключаем самую мысль о каком либо блоке с правыми против общего противника» [862] .
На совместную борьбу с Бухариным против Сталина Троцкий идти не хотел, полевевший Сталин был ему куда ближе поправевшего Бухарина.
Некоторые ссыльные высказывали в письмах опасения, как бы «каша не сварилась» без их участия. Подобные настроения Троцкий объявлял «капитулянтством» и указывал, что признание оппозицией «левого поворота» Сталина станет возможным лишь после того, как оппозиционеры будут возвращены в партию и восстановлены на руководящих постах. Авторы аналитической записки ОГПУ, посвященной ссыльным оппозиционерам, также приходили к выводу, что внутриполитические сложности, с которыми столкнулось советское правительство, оставляли Троцкому и его единомышленникам возможности для борьбы и надежду на конечную победу: «Трудности хлебозаготовительной и колдоговорной кампаний были учтены троцкистами как начало тяжелого хозяйственного кризиса в стране. Предстоящий кризис должен был привести к повсеместным стихийным
