Петербурге (среди матросов), Киеве, Екатеринодаре, Елисаветполе, Проскурове, Курске, Ломже… В Варшаве гвардейцы требуют освобождения арестованных офицеров. Со всех сторон идут сведения о том, что вся маньчжурская армия охвачена пламенем восстания. 28 ноября в Иркутске происходит митинг, в котором принимают участие все войска гарнизона – около 4 тыс. солдат. Под председательством унтер-офицера постановлено присоединиться к требованию Учредительного Собрания. Во многих городах солдаты на митингах братаются с рабочими. 2 и 3 декабря открываются волнения в войсках московского гарнизона. Митинги, в которых принимают участие даже казаки, шествия по улицам под звуки марсельезы, удаление офицеров из некоторых полков… И, наконец, как революционный фон для котлом кипящего города – пылающие в огне крестьянского восстания губернии. В конце ноября и начале декабря аграрные беспорядки охватывают длинный ряд уездов: в центре под Москвою, на Волге, на Дону, в Царстве Польском непрерывно идут крестьянские стачки, разгромы казенных винных лавок, поджоги имений, захват имущества и земли. Вся Ковенская губерния охвачена литовским крестьянским восстанием. Из Лифляндии идут вести, одна тревожнее другой. Помещики бегут из своих имений, провинциальные администраторы покидают свои посты…
Достаточно лишь ясно представить себе ту картину, которую представляла собою Россия в это время, чтобы понять, как неотвратимо было декабрьское столкновение. «Нужно было уклониться от борьбы», говорят задним числом некоторые мудрецы (Плеханов). Точно дело идет о шахматной партии, а не об элементарном движении миллионов!..
«Совет рабочих депутатов, – писало „Новое Время“, – не унывает, продолжает действовать энергично и печатает свои распоряжения чисто спартанским языком, – кратко, ясно и понятно, – чего отнюдь нельзя сказать о правительстве гр. Витте, которое предпочитает длинный и скучный язык меланхолической девы». 3 декабря правительство Витте, в свою очередь, заговорило «кратко, ясно и понятно»: оно окружило здание Вольно-Экономического Общества войсками всех родов оружия и арестовало Совет.
В 4 ч. дня собрался Исполнительный Комитет. Порядок дня был заранее дан конфискацией газет, каторжными правилами о стачках и заговорщической телеграммой Дурново. Представитель Центрального Комитета социал-демократической партии (большевиков) вносит от имени партии предложение: принять вызов абсолютизма, снестись немедленно со всеми революционными организациями страны, назначить день открытия всеобщей политической стачки, призвать к действию все силы, все резервы и, опираясь на аграрные движения и волнения солдат, идти навстречу решительной развязке…
Делегат Железнодорожного Союза выражает уверенность, что созванный на 6 декабря железнодорожный съезд несомненно выскажется за забастовку.
Представитель Почтово-Телеграфного Союза высказывается за предложение партии и надеется, что общее выступление вдохнет новую жизнь в потухающую почтово-телеграфную стачку… Прения прерываются известием, что сегодня предстоит арест Совета. Через полчаса приходит подтверждение. К этому времени большой зал в два счета уже успел наполниться делегатами, представителями партий, корреспондентами и гостями. Исполнительный Комитет, заседающий во втором этаже, решает удалить нескольких своих членов, чтоб сохранить преемственность на случай ареста. Но поздно! Здание окружено солдатами Измайловского гвардейского полка, верховыми казаками, городовыми, жандармами… Топот ног, звон шпор, лязг оружия наполняют здание. Бурные протесты делегатов доносятся снизу. Председатель открывает окно второго этажа, перегибается вниз и кричит: «Товарищи, сопротивления не оказывать! Мы заранее объявляем, что здесь может раздаться только полицейский или провокаторский выстрел»… Через несколько минут солдаты поднимаются во второй этаж и становятся у входа в помещение Исполнительного Комитета.
Председатель (обращаясь к офицеру). Предлагаю закрыть двери и не мешать нашим занятиям.
Солдаты остаются в коридоре, но дверей не закрывают.
Председатель. Заседание продолжается. Кто хочет слова?
Представитель Союза Конторщиков. Своим сегодняшним актом грубого насилия правительство подкрепило доводы в пользу всеобщей забастовки. Оно предрешило ее… Исход нового решительного выступления пролетариата зависит от войск. Пусть же они встанут на защиту родины! (Офицер поспешно закрывает дверь. Оратор повышает голос.) И сквозь закрытые двери донесется до солдат братский призыв рабочих, голос измученной страны!..
Дверь раскрывается, в комнату вползает бледный, как смерть, жандармский ротмистр (он боялся пули), за ним дюжины две городовых, которые размещаются за стульями делегатов.
Председатель. Объявляю заседание Исполнительного Комитета закрытым.
Снизу доносится громкий и дружный металлический стук; кажется, будто там работает десяток кузнецов над наковальнями: это делегаты портят и разбивают свои браунинги, чтобы не достались в руки полиции.
Начинается обыск. Все отказываются называть себя. Обысканные, описанные и занумерованные поступают под конвой полупьяных гвардейцев.
Петербургский Совет Рабочих Депутатов – в руках заговорщиков Царского Села.
«1905».
4 декабря Московский Совет Депутатов присоединяется к «финансовому манифесту», а 6 декабря – под непосредственным давлением крупных волнений в московском гарнизоне – Совет, охватывавший к этому времени 100 тыс. рабочих, постановляет вместе с революционными партиями объявить в Москве на завтра, 7 декабря, всеобщую политическую стачку и стремиться перевести ее в вооруженное восстание. Конференция депутатов 29 железных дорог, собравшаяся в Москве 5 – 6 декабря, постановила присоединиться к постановлению Совета. Такое же решение принял и почтово-телеграфный съезд.
В Петербурге забастовка открылась 8-го, на следующий день достигла апогея, а 12-го уже пошла на убыль. Она протекала гораздо менее дружно, чем ноябрьская, и охватила не более двух третей рабочих. Нерешительность Петербурга объясняется тем, что именно здесь рабочие яснее, чем где бы то ни было, понимали, что дело идет на этот раз не о стачечной манифестации, а о борьбе на жизнь и смерть. 9 января неизгладимо врезалось в сознание масс. Лицом к лицу с чудовищным гарнизоном, ядро которого образуют гвардейские полки, петербургские рабочие не могут брать на себя инициативу революционного восстания; их миссия – как это показала октябрьская стачка – нанести последний удар абсолютизму, уже потрясенному восстанием в остальной стране. Только крупная победа в провинции могла создать в Петербурге психологическую возможность решительных действий. Но этой победы не было – и колебания сменились отступлением.
Рядом с пассивностью Петербурга роковую роль в дальнейшем развитии событий сыграло продолжение работы Николаевской железной дороги (Петербург – Москва). На петербургском комитете ж.-д. союза отразилось общее выжидательное настроение, господствовавшее в столице. Между тем правительство, внимание которого было целиком устремлено на Николаевскую артерию, воспользовалось промедлением и заняло войсками путь. Часть мастерских стала, но на телеграфе работало начальство, на линии – железнодорожный батальон. Попытки прекратить движение делались не раз, но безуспешно. 16 декабря рабочими из Твери была разрушена часть пути, чтобы помешать отправке войск из Петербурга в Москву. Но было поздно: Семеновский гвардейский полк уже прошел. В общем же железнодорожная забастовка открылась очень дружно. До 10-го забастовало большинство линий; отсталые примыкали в ближайшие дни. Открывая забастовку, конференция Железнодорожного Союза заявила: «Мы берем на себя возвратить войска из Манчжурии в Россию гораздо скорее, чем это сделало бы правительство… Мы примем все меры для перевозки продовольственного хлеба голодающим крестьянам и провизии для товарищей на линии». Не в первый раз мы тут встречаемся с одним из тех явлений, в смысл которых следовало бы вдуматься анархистам, сохранившим способность размышления: парализуя государственную власть, всеобщая стачка возлагает на свою организацию крайне важные государственные функции. И нужно признать, что Железнодорожный Союз действовал, в общем, превосходно. Поезда с запасными войсками, с дружинниками и членами революционных организаций передвигались с замечательной правильностью и быстротой, несмотря на близость правительственных войск во многих местах. Многими станциями управляли выборные коменданты. Над железнодорожными зданиями развивались красные знамена. Из городов в первую очередь забастовала Москва (7-го). На следующий день примкнули: Петербург, Минск и Таганрог, затем из крупнейших центров: 10-го – Тифлис, 11-го – Вильна, 12-го – Харьков, Киев, Нижний Новгород, 13-го – Одесса, Рига, 14-го – Лодзь, 15-го – Варшава. Всего бастовало 33 города, против 39 – в октябре.
В центре декабрьского движения стоит Москва.
Уже в начале декабря в некоторых полках московского гарнизона происходило сильное брожение. Несмотря на все усилия социал-демократии предупредить изолированные вспышки, брожение бурно прорывалось наружу. Среди рабочих раздавались голоса: «Нужно поддержать солдат, нельзя упускать момент». Солдаты, стоявшие на карауле у фабрик, всецело подпадали под влияние рабочих. «Как вы восстанете, так и мы восстанем и откроем вам арсенал!» говорили многие из них. На митингах нередко выступали солдаты и офицеры. 4 декабря в войсках образовался Совет Солдатских Депутатов, и в рабочий Совет вошли их представители. Из других городов шли неопределенные, но настойчивые слухи о присоединении армии к рабочим. Такова была атмосфера, в которой началась московская стачка.
В первый день прекратили работы около 100.000 человек. На одном из вокзалов убиты два машиниста, самовольно поведшие поезда. В разных частях города – незначительные стычки. Группа дружинников разбирает оружейный магазин. Начиная с этого дня, с московских улиц исчезают обычные полицейские посты. Городовые появляются почти только группами. На второй день число бастующих возрастает до 150 тысяч человек, забастовка принимает в Москве всеобщий характер и распространяется на подмосковные фабрики. Всюду огромные митинги. На станции, где останавливались дальневосточные поезда, толпа обезоруживала возвращающихся из Манчжурии офицеров. Из одного вагона рабочие извлекли несколько десятков пудов патронов. Позже разобрали другой вагон с оружием.
8 декабря, на второй день стачки, Исполнительный Комитет постановляет: «При появлении войск стараться вступать с солдатами в разговоры и действовать на них товарищеским словом… Открытого столкновения пока избегать и давать вооруженный отпор только при особенно вызывающем поведении войск». Что решающее слово скажет армия, это понимали все. Малейший благоприятный слух о настроении гарнизона передается из уст в уста. Вместе с тем революционная толпа ведет с московскими властями непрерывную борьбу из-за армии.
Узнав об уличном шествии пехотинцев под звуки марсельезы, типографские рабочие отправляют им навстречу депутацию. Но уже поздно. Военное начальство окружило возбужденных солдат казаками и драгунами, увело в казармы и затем пошло навстречу их требованиям… В тот же день 500 казаков, руководимых полицейским чином, получили приказание стрелять в демонстрантов. Казаки не подчинились, вступили в разговор с толпой, затем, по команде унтера, повернули коней и медленно уехали. Толпа проводила их приветственными криками.
Вот десятитысячная рабочая демонстрация наталкивается на казаков. Общее замешательство. От толпы отделяются две работницы с красными знаменами и бросаются навстречу казакам. «Стреляйте в нас, – кричат они, – живыми мы знамя не отдадим». Казаки удивлены и смущены. Момент решительный. Толпа, почувствовав колебание, сразу напирает: «Казаки, мы идем к вам с пустыми руками, неужели вы будете в нас стрелять?» «Не стреляйте в нас, тогда и мы не будем», – отвечают казаки. Взбешенный и испуганный офицер разражается бешеной бранью. Но поздно. Его голос заглушается негодующими криками толпы. Кто-то произносит краткую речь. Толпа подхватывает ее приветственными возгласами. Еще минута, – и казаки поворачивают коней и мчатся прочь, закинув винтовки на плечи.
После военной осады народного митинга, закончившейся избиением безоружной толпы, настроение в городе становится более нервным. Публика толкается на улицах все
