исторической проверки алгебраический ответ на вопрос о революционной власти. Разумеется, Ленин никогда не ставил свою гипотетическую формулу над действительностью. Борьба за самостоятельную политику пролетарской партии составляла главное содержание его жизни. Но плачевные эпигоны в погоне за крестьянской партией пришли к подчинению китайских рабочих Гоминдану, к удушению коммунизма в Индии во имя «рабоче-крестьянской партии», к опасной фикции Крестинтерна, к маскарадной Антиимпериалистской Лиге и пр. и пр.

Нынешняя официальная мысль совершенно не дает себе труда остановиться на указанных нами выше противоречиях у Ленина, отчасти внешних и мнимых, отчасти действительных, но неизменно вытекавших из самой проблемы. С тех пор, как у нас завелась особая порода «красных» профессоров, которые от старых реакционных профессоров отличаются нередко не более солидным позвоночником, а только углубленным невежеством, Ленина у нас подстригают по-профессорски, очищают его от противоречий, т. е. от динамики мысли, нанизывая на отдельные ниточки стандартные цитаты и потом пуская в оборот те или другие «серии», в зависимости от потребностей «текущего момента».

Не надо ни на минуту забывать, что вопросы революции встали в политически «девственной» стране после большой исторической паузы, после длительной эпохи реакции в Европе и во всем мире, и уже по этому одному несли с собою много неизвестного. В формуле демократической диктатуры рабочих и крестьян Ленин давал выражение своеобразию социальных условий России. Он давал этой формуле разные истолкования, но не отказывался от нее, не измерив своеобразия условий русской революции до дна. В чем же это своеобразие состояло?

Гигантская роль аграрного и вообще крестьянского вопроса, как почвы или подпочвы всех других проблем, и большое количество крестьянской и крестьянофильской интеллигенции с народнической идеологией, с «анти-капиталистическими» традициями и с революционным закалом, – в сочетании своем это означало, что если вообще где-либо возможна была антибуржуазная, революционно-крестьянская партия, то именно и прежде всего в России.

И действительно, в попытках создания крестьянской партии или рабоче-крестьянской, – в отличие от либеральной и пролетарской – испробованы были в России все возможные политические варьянты, и подпольные, и парламентские, и комбинированные: «Земля и Воля», «Народная Воля», «Черный Передел», легальное народничество, «социалисты-революционеры», «народные социалисты», «трудовики», «левые социалисты-революционеры» и пр. и пр. Мы имели у себя на протяжении полустолетия как бы гигантскую лабораторию по созданию «анти-капиталистической» крестьянской партии с самостоятельной позицией по отношению к партии пролетариата. Наиболее широкий размах получил, как известно, опыт партии эсеров, которая в 1917 году действительно стала на некоторое время партией подавляющего большинства крестьянства. И что же? – Она использовала это свое положение только для того, чтобы выдать крестьянство головою либеральной буржуазии. Эсеры оказались в коалиции с империалистами Антанты и в вооруженной борьбе с русским пролетариатом.

Этот поистине классический опыт свидетельствует, что мелкобуржуазные партии с крестьянской основой могут еще иметь видимость самостоятельной политики в исторические будни, когда на очереди стоят второстепенные вопросы; когда же революционный кризис общества ставит в порядок дня основные вопросы собственности, мелкобуржуазная «крестьянская» партия автоматически становится орудием буржуазии против пролетариата.

Если рассматривать давние мои разногласия с Лениным не в разрезе вырванных налету цитат такого-то года, месяца и дня, а в правильной исторической перспективе, то станет совершенно ясно, что спор шел, по крайней мере, с моей стороны, не о том, нужен ли для разрешения демократических задач союз пролетариата с крестьянством, а о том, какую партийно-политическую и государственную форму может принять революционная кооперация пролетариата и крестьянства, и какие из этого вытекут последствия для дальнейшего развития революции. Я говорю, разумеется, о своей позиции в споре, а не о тогдашней позиции Бухарина-Радека, в которой они пусть и отчитываются особо.

Как близко, вплотную формула «перманентной революции» подходила к ленинской формуле, показывает следующее наглядное сопоставление. Летом 1905 года, следовательно еще до октябрьской всеобщей стачки и декабрьского восстания в Москве, я писал в предисловии к речи Лассаля:

«Само собою разумеется, что пролетариат выполняет свою миссию опираясь, как в свое время буржуазия, на крестьянство и на мещанство. Он руководит деревней, вовлекает ее в движение, заинтересовывает ее в успехе своих планов. Но вождем остается неизбежно он сам. Это – не „диктатура крестьянства и пролетариата“, это – диктатура пролетариата, опирающегося на крестьянство»[7]. (Л. Троцкий, «1905», стр. 281).

Сравните теперь с этими словами, написанными в 1905 г. и цитированными мною в польской статье 1909 г., следующие слова Ленина, написанные в том же 1909 г., сейчас же после того, как партийная конференция, под давлением Розы Люксембург, приняла формулу «диктатуры пролетариата, опирающегося на крестьянство», вместо старой большевистской формулы. Меньшевикам, которые писали о радикальной перемене позиции Ленина, он отвечает:

«…Формула, которую здесь сами большевики избрали для себя, гласит: пролетариат, ведущий за собою крестьянство»…[8]

…Неужели не очевидно, что мысль всех этих формулировок одна и та же? Что эта мысль выражает именно диктатуру пролетариата и крестьянства? что «формула» – пролетариат, опирающийся на крестьянство, остается всецело в пределах той же самой диктатуры пролетариата и крестьянства? (т. XI, ч. I, стр. 219 и 224, подчеркнуто мною).

Ленин дает здесь, следовательно, такое истолкование «алгебраической» формуле, которое исключает идею самостоятельной крестьянской партии и тем более ее преобладающую роль в революционном правительстве: пролетариат ведет крестьянство, пролетариат опирается на крестьянство, следовательно революционная власть сосредоточивается в руках партии пролетариата. Но именно в этом и состоял центральный пункт теории перманентной революции.

Самое большое, что можно сегодня, т. е. после исторической проверки, сказать на счет старых разногласий вокруг диктатуры, будет следующее: в то время, как Ленин, исходя неизменно из руководящей роли пролетариата, всемерно подчеркивает и развивает необходимость революционно-демократического сотрудничества рабочих и крестьян, уча этому нас всех, я, исходя неизменно из этого сотрудничества, всемерно подчеркиваю необходимость пролетарского руководства не только в блоке, но и в правительстве, которое призвано будет возглавить этот блок. Никакого другого различия тут вычитать нельзя.

В связи со сказанным выше возьмем две цитаты: одну из «Итогов и перспектив», которою пользовались и Сталин и Зиновьев, чтобы доказать противоположность моих взглядов взглядам Ленина, другую – из полемической статьи Ленина против меня, которою Радек пользуется для той же цели.

Вот первая цитата:

«Участие пролетариата в правительстве и объективно наиболее вероятно и принципиально допустимо лишь, как доминирующее и руководящее участие. Можно, конечно, назвать это правительство диктатурой пролетариата и крестьянства, диктатурой пролетариата, крестьянства и интеллигенции, или, наконец, коалиционным правительством рабочего класса и мелкой буржуазии. Но все же остается вопрос: кому принадлежит гегемония в самом правительстве и через него в стране? И когда мы говорим о рабочем правительстве, то этим самым отвечаем, что гегемония будет принадлежать рабочему классу». («Наша революция», 1906 г., стр. 250).

Зиновьев поднимал (в 1925 г.!) большой шум по поводу того, что я ставил (в 1905 г.!) как бы на одну доску крестьянство и интеллигенцию. Ничего другого, кроме этого, он в приведенных строках не вычитал. Упоминание интеллигенции вызывалось условиями того периода, когда интеллигенция играла политически совсем не ту роль, что ныне: от имени крестьянства говорили тогда сплошь интеллигентские организации; социалисты-революционеры официально строили свою партию на «триаде» пролетариат, крестьянство, интеллигенция; меньшевики, как я писал в то время, ловили за ноги каждого радикального интеллигента, чтобы доказать расцвет буржуазной демократии. О бессилии интеллигенции, как «самостоятельной» социальной группы, и решающем значении революционного крестьянства я высказывался уже в то время сотни раз. Но дело здесь ведь не в отдельной полемической фразе, отстаивать которую я совсем не собираюсь. Суть цитаты в том, что я принимаю целиком ленинское содержание демократической диктатуры и требую лишь более точного определения ее политической механики, т. е. исключения такой коалиции, где пролетариат будет только заложником в составе мелкобуржуазного большинства.

Возьмем теперь ленинскую статью 1916 г., которая, как отмечает сам Радек, направлена была «формально против Троцкого, а на деле против Бухарина, Пятакова, пишущего эти строки (т. е. Радека) и ряда других товарищей». Это очень ценное заявление, вполне подтверждающее мое тогдашнее впечатление, что полемика направлена Лениным по мнимому адресу, ибо меня она, как я сейчас покажу, совершенно не задевала по существу. В этой статье есть именно то самое обвинение меня в «отрицании крестьянства» (в двух строках), которое (обвинение) составило впоследствии главный капитал эпигонов и их последователей. Между тем «гвоздем» этой статьи – как выражается Радек – является следующее место:

«Троцкий не подумал, – говорит Ленин, цитируя мои собственные слова, – что, если пролетариат увлечет непролетарские массы деревни на конфискацию помещичьих земель, и свергнет монархию, то это и будет завершением „национальной буржуазной революции“, в России, это и будет революционно-демократической диктатурой пролетариата и крестьянства». (Ленин, т. XIII, стр. 214).

Что упрек в «отрицании» крестьянства Ленин направлял в этой статье «не по адресу», имея на деле в виду Бухарина и Радека, которые действительно перепрыгивали через демократический этап революции, ясно не только из всего сказанного выше, но и из самой же приведенной Радеком цитаты, которую он справедливо называет «гвоздем» ленинской статьи. В самом деле, Ленин прямо ссылается на слова моей статьи о том, что только независимая и смелая политика пролетариата может «увлечь непролетарские массы деревни на конфискацию помещичьих земель, свержение монархии» и пр., и Ленин прибавляет: «Троцкий не подумал, что… это и будет революционно-демократической диктатурой». Другими словами, Ленин здесь признает и, так сказать, удостоверяет, что Троцкий на деле приемлет все реальное содержание большевистской формулы (сотрудничество рабочих с крестьянами и демократические задачи этого сотрудничества), но не хочет признать, что это и будет демократическая диктатура, завершение национальной революции. Таким образом, в этой наиболее как будто «острой» полемической статье спор идет не по поводу программы ближайшего этапа революции и ее движущих классовых сил, а именно по поводу политического соотношения этих сил, по поводу политического и партийного характера диктатуры. Если полемические недоразумения, отчасти, в силу не полной еще ясности самих процессов, отчасти вследствие фракционных обострений, были понятны и неизбежны в то время, то совершенно не понятно, как Радек умудряется вносить в вопрос такую путаницу задним числом.

Полемика моя с Лениным шла по существу о возможности самостоятельности (и о степени самостоятельности) крестьянства в революции, в частности о возможности самостоятельной крестьянской партии. Я обвинял в этой полемике Ленина в преувеличении самостоятельной роли крестьянства. Ленин обвинял меня в недооценке революционной роли крестьянства. Это вытекало из логики самой полемики. Но разве же не презрения заслуживает тот, кто сейчас, два десятилетия спустя, пользуется этими старыми цитатами, отрывая их от фундамента тогдашних партийных отношений и придавая абсолютную ценность каждому полемическому преувеличению или эпизодической ошибке, вместо того, чтобы вскрыть, в свете величайшего революционного опыта, каков был действительный