и перспектив», приведу далее конспективную цитату из своей статьи в газете «Начало» (1905):
«Наша либеральная буржуазия выступает контрреволюционно еще до революционной кульминации. Наша интеллигентская демократия каждый раз в критические моменты только демонстрирует свое бессилие. Крестьянство представляет собою в целом мятежную стихию. Оно может быть поставлено на службу революции лишь той силой, которая возьмет в свои руки государственную власть. Авангардное положение рабочего класса в революционной борьбе; связь, которая устанавливается непосредственно между ним и революционной деревней; обаяние, которым он подчиняет себе армию, – все это неизбежно толкает его к власти. Полная победа революции означает победу пролетариата. Эта последняя в свою очередь, означает дальнейшую непрерывность революции». («Наша революция», стр. 172).
Таким образом, перспектива диктатуры пролетариата здесь вырастает именно из буржуазно-демократической революции – в противовес всему тому, что пишет Радек. Поэтому то революция и называется перманентной (непрерывной). Но диктатура пролетариата появляется не после завершения демократической революции, как выходит у Радека, – в этом случае она была бы в России просто невозможна, ибо в отсталой стране малочисленный пролетариат не мог бы прийти к власти, если бы задачи крестьянства были разрешены на предшествующем этапе. Нет, диктатура пролетариата именно потому и представлялась вероятной и даже неизбежной на основе буржуазной революции, что не было другой силы и других путей для разрешения задач аграрной революции. Но этим самым открывалась перспектива перерастания демократической революции в социалистическую.
«Вступая в правительство не как бессильные заложники, а как руководящая сила, представители пролетариата тем самым разрушают грань между минимальной и максимальной программой, т. е. ставят коллективизм в порядок дня. На каком пункте пролетариат будет остановлен в этом направлении, это зависит от соотношения сил, но никак не от первоначальных намерений партии пролетариата.
Вот почему не может быть и речи о какой то особенной форме пролетарской диктатуры в буржуазной революции, именно о демократической диктатуре пролетариата (или пролетариата и крестьянства). Рабочий класс не сможет обеспечить демократический характер своей диктатуры, не переступая границы своей демократической программы.
Раз партия пролетариата возьмет власть, она будет бороться за нее до конца. Если одним средством этой борьбы за сохранение и упрочение власти будет агитация и организация, особенно в деревне, то другим средством будет коллективистская программа. Коллективизм станет не только неизбежным выводом из положения партии у власти, но и средством сохранить это положение, опираясь на пролетариат». («Итоги и перспективы», стр. 258). Пойдем дальше:
«Мы знаем классический пример революции, – писал я в 1908 г. против меньшевика Череванина, – в которой условия господства капиталистической буржуазии были подготовлены террористической диктатурой победоносных санкюлотов. Это было в эпоху, когда главную массу городского населения составляло ремесленно-торговое мещанство. Якобинцы вели его за собой. Главную массу населения городов России составляет в настоящее время индустриальный пролетариат. Уже одна эта аналогия подсказывает мысль о возможности такой исторической ситуации, когда победа „буржуазной“ революции оказывается возможной только через завоевание революционной власти пролетариатом. Перестает ли от этого революция быть буржуазной? И да, и нет. Это зависит не от формального определения, а от дальнейшего развития событий. Если пролетариат будет сброшен коалицией буржуазных классов, в том числе и освобожденного им крестьянства, революция сохранит свой ограниченный буржуазный характер. Если же пролетариат сможет и сумеет все средства своего политического господства привести в движение для того, чтобы разбить национальные рамки русской революции, эта последняя может стать прологом мирового социалистического катаклизма. Вопрос о том, до какого этапа дойдет русская революция, допускает, разумеется, только условное решение. Но одно несомненно и безусловно: голое определение русской революции, как буржуазной, ровно ничего не говорит о типе ее внутреннего развития и ни в каком случае не означает, что пролетариат должен приспособить свою тактику к поведению буржуазной демократии, как единственного законного претендента на государственную власть». (Л. Троцкий, «1905», стр. 263 русск. издания). Из той же статьи:
«Буржуазная по непосредственным, ее породившим задачам, наша революция, в силу крайней классовой дифференциации промышленного населения, не знает такого буржуазного класса, который мог бы стать во главе народных масс, соединяя свой социальный вес и политический опыт с их революционной энергией. Предоставленные самим себе угнетенные рабочие и крестьянские массы должны в суровой школе беспощадных столкновений и жестоких поражений вырабатывать необходимые политические и организационные предпосылки своей победы. Иного пути у них нет». (Л. Троцкий, «1905», стр. 267-8).
Необходимо еще привести цитату из «Итогов и перспектив», по наиболее обстреливаемому пункту – о крестьянстве. Вот что говорится в особой главе «Пролетариат у власти и крестьянство»:
«Пролетариат не сможет упрочить свою власть, не расширив базы революции.
Многие слои трудящейся массы, особенно в деревне, будут впервые вовлечены в революцию и получат политическую организацию лишь после того, как авангард революции, городской пролетариат станет у государственного кормила. Революционная агитация и организация будут проводиться при помощи государственных средств. Наконец, сама законодательная власть станет могучим орудием революционирования народных масс…
Судьба самых элементарных революционных интересов крестьянства – даже всего крестьянства, как сословия – связывается с судьбою всей революции, т. е. с судьбой пролетариата.
Пролетариат у власти предстанет перед крестьянством, как класс-освободитель.
Господство пролетариата не только будет обозначать демократическое равенство, свободное самоуправление, перенесение всей тяжести налогового бремени на имущие классы, растворение постоянной армии в вооруженном народе, уничтожение обязательных поборов церкви, но и признание всех произведенных крестьянами революционных перетасовок (захватов) в земельных отношениях. Эти перетасовки пролетариат сделает исходным пунктом для дальнейших государственных мероприятий в области сельского хозяйства. При таких условиях русское крестьянство будет во всяком случае не меньше заинтересовано в течение первого наиболее трудного периода в поддержании пролетарского режима, чем французское крестьянство было заинтересовано в поддержании военного режима Наполеона Бонапарта, гарантировавшего новым собственникам силою штыков неприкосновенность их земельных участков…
Но может быть само крестьянство оттеснит пролетариат и займет его место?
Это невозможно. Весь исторический опыт протестует против этого предположения. Он показывает, что крестьянство совершенно неспособно к самостоятельной политической роли» (стр. 251).
Все это писалось не в 1929 и не в 1924, а в 1905 году. Похоже ли это на «игнорирование» крестьянства, хотел бы я знать? Где тут «перепрыгивание» через аграрный вопрос? Не пора ли, друзья, и честь знать?
Послушайте, как обстоит дело с этой самой «честью» у Сталина. По поводу моих нью-иоркских статей о февральской революции 1917 г., совпадающих во всем основном с женевскими статьями Ленина, теоретик партийной реакции пишет:
«Письма т. Троцкого „совсем не похожи“ на письма Ленина ни по духу, ни по выводам, ибо они отражают целиком и полностью анти-большевистский лозунг т. Троцкого: „без царя, а правительство рабочее“, лозунг, означающий революцию без крестьянства». (Речь на фракции ВЦСПС, 19 ноября 1924 г.).
Замечательно звучат эти слова об «анти-большевистском» лозунге (будто бы Троцкого): «без царя, а правительство рабочее». По Сталину большевистский лозунг должен бы гласить: «Без рабочего правительства, но с царем». О мнимом «лозунге» Троцкого у нас, однако, еще речь впереди. А теперь послушаем другого почти что властителя дум современности, может быть менее невежественного, но с теоретической совестью распрощавшегося окончательно: я говорю о Луначарском.
«Лев Давидович Троцкий в 1905 году склонялся к такой мысли, что пролетариат должен быть изолирован (!) и не должен поддерживать буржуазию, так как это был бы оппортунизм, но выполнить революцию одному пролетариату очень трудно, потому что в те времена пролетариата было 7-8% на все население, и с таким небольшим кадром не повоюешь. Тогда Лев Давидович решил, что пролетариат должен поддерживать в России перманентную революцию, т. е. бороться за возможно большие результаты, до тех пор, пока головешки от этого пожара не взорвут всего мирового порохового склада». («Власть Советов», N 7, 1927 «К характеристике октябрьской революции», А. Луначарский, стр. 10).
Пролетариат «должен быть изолирован», пока головешки не взорвут склада… Хорошо пишут иные наркомы, которые пока еще не «изолированы», несмотря на угрожающее состояние их собственной «головешки». Но не будем так уже строги к Луначарскому: всякий делает, что может. В конце концов его неряшливые нелепости не нелепее многих других.
Но как же, все-таки, по Троцкому, пролетариат «должен быть изолирован»? Приведем на этот счет одну цитату из моего памфлета о Струве (1906). Кстати Луначарский пел в свое время этому памфлету неумеренные хвалы. В то время – говорится в главе о Совете Депутатов – как партии буржуазии «оставались совершенно в стороне» от пробуждающихся масс,
«политическая жизнь концентрировалась вокруг рабочего Совета. Отношение обывательской массы к Совету было явно сочувственное, хотя и малосознательное. У него искали защиты все угнетенные и обиженные. Популярность Совета росла далеко за пределами города. Он получал „прошения“ от обиженных крестьян, через Совет проходили крестьянские резолюции, в Совет являлись депутации сельских обществ. Здесь, именно здесь концентрировалось внимание и сочувствие нации, подлинной, не фальсифицированной демократической нации». («Наша революция», стр. 199).
Таким образом во всех этих цитатах – их число можно бы удвоить, утроить и удесятерить – перманентная революция, изображена, как такая революция, которая сплачивает вокруг организованного в Советы пролетариата угнетенные массы деревни и города; как национальная революция, которая поднимает пролетариат к власти и тем самым открывает возможность перерастания демократической революции в социалистическую. Перманентная революция не есть изолированный скачок пролетариата, а есть перестройка всей нации под руководством пролетариата. Так я представлял себе и так я истолковывал перспективу перманентной революции, начиная с 1905 года.
И в отношении Парвуса[5], с которым мои взгляды на русскую революцию в 1905 г. тесно соприкасались, не доходя, однако, до тождества, Радек не прав, когда повторяет шаблонную фразу о «скачке» Парвуса от царского правительства к социал-демократическому. Радек в сущности сам себя опровергает, когда в другом месте статьи он мимоходом, но совершенно правильно указывает, в чем собственно мои взгляды на революцию отличались от взглядов Парвуса. Парвус не считал, что рабочее правительство в России имеет выход в сторону социалистической революции, т. е., что оно может перерасти в социалистическую диктатуру в процессе выполнения им задач демократии. Как показывает приводимая самим Радеком цитата 1905 года, Парвус ограничивал задачи рабочего правительства задачами демократии. Где же в таком случае скачок к социализму? Парвус и тогда уже имел в виду установление, в результате революционного переворота, рабочего режима «австралийского» образца. Сопоставление России с Австралией Парвус производил и после Октябрьской революции, когда он сам давно уже стоял на крайнем правом фланге социал-реформизма. Бухарин утверждал по этому поводу, будто Парвус «выдумал» Австралию задним числом, чтоб прикрыть свои старые грехи по части перманентной революции. Но это не так. Парвус и в 1905 г. видел в завоевании власти пролетариатом путь к демократии, а не к социализму, т. е. он отводил пролетариату только
