теоретического обобщения. А так как Бухарин не может без этого зелья жить, то ему и приходится возглашать на всех похоронах: носить вам не переносить.
Под давлением тех, которые боялись «переоценивать» и «преувеличить», мы выступали на седьмом пленуме под сурдинкой, во всяком случае, Бухарину на его хлебозаготовительную философию не ответили, то есть не разъяснили ему, что надо не по конъюнктурным эпизодам судить обо всей основной тенденции хозяйственного развития, а, наоборот, в свете основных процессов оценивать конъюнктурные эпизоды.
10. Но, может быть, мы в этом вопросе слишком забежали вперед, тогда как другие своевременно учли «своеобразие» новой обстановки? На этот счет мы имеем неоспоримей-шее и ценнейшее свидетельство Рыкова. На Моссовете 9 марта 1928 года Рыков заявил: «Несомненно, эта кампания носит все типичные черты «ударности». Если бы меня спросили, не лучше ли было бы если бы удалось более нормальным путем, т. е. не прибегая к такой ударной кампании, изжить хлебозаготовительный кризис, я откровенно сказал бы, что это было бы лучше. Необходимо признать, что мы пропустили время, прозевали начало хлебозаготовительных затруднений, не приняли раньше целого ряда мер, которые необходимо было бы предпринять для успешного развития хлебозаготовительной кампании» («Правда», 11 марта 1928).
Это свидетельство не требует комментариев.
11. В документе «На новом этапе», если помните, говорилось: «Мнимая борьба против двух партий прикрывает формирование двоевластия в стране и формирование буржуазной партии на правом фланге ВКП и под прикрытием ее знаменем».
Этим словам Бухарин давал на февральском пленуме Исполкома следующее толкование: «Троцкий говорит: не мы — вторая партия, а ВКП — вторая партия. ВКП деградировала, у нас традиции, и мы — первая партия, а ВКП — вторая. Этим самым признается существование двух партий» («Правда», 17 февраля 1928).
Таким образом, Бухарин еще в феврале этого года отождествлял переплет из бюрократов и новых собственников с ВКП. Где у нас говорилось о зародыше второй партии, о полуустряловоком штабе, прикрывающемся знаменем ВКП -благодаря борьбе налево, там Бухарин еще в феврале этого года возражал: да ведь это полуустряловский штаб и есть ВКП. А на хлебозаготовках неожиданно обнаружилось, что у нас есть многочисленные и влиятельные элементы, не признающие классов или желающие осуществить мартыновскую теорию блока четырех классов. По поводу этих элементов дня два пошумели. Но я что-то не заметил, чтобы эти элементы, в руках которых оказались хлебозаготовки не только в центре, «о и на местах, были названы по именам, осуждены и проч. Я уж не говорю о том, что ни один такой элемент в Усть-Кулом не попал.
Во всяком случае, и по линии хлебозаготовок, и по линии полуустряловского штаба, формирующегося под прикрытием ВКП, на стыке ее правого фланга с новыми собственниками, мы ничего не преувеличили, ничего не переоценили.
12. Если, таким образом, политически мы ни разу не оказались повинны в преувеличении переоценки, в чрезмерном загибе или в ультралевизне, а, наоборот, делали ошибки противоположного характера, уступая бесхарактерности, нерешительности, левому центризму или потребности в мимичности, а все это выше доказано, если это вообще нуждается в доказательствах, то не делали ли мы из наших политических оценок каких-либо преувеличенных, организационно-тактических выводов? Ни в малейшей мере. Факты свидетельствуют, что мы не давали никакой подачки тем, которые пытались, хотя <бы> в четверть голоса, объявить Октябрьскую революцию ликвидированной, партию — термидорианской, советское государство -буржуазным. Мы беспощадно разорвали с -прекрасными революционерами, когда обнаружили у них зачатки курса на вторую партию. Причем замечательно, что именно Зиновьев был противником этого разрыва. Мы приняли зиновьевские «Итоги июльского пленума», отнюдь не закрывая глаз на водянистость и прямую неправильность многих формулировок. Основную мысль тезисов — против двух партий мы считали бесспорной и именно поэтому приняли тезисы, несмотря на единичные протесты товарищей, зарывавшихся тогда по этой линии «влево».
Накануне и в период Пятнадцатого съезда потребность в мимичности, то есть в покровительственной окраске, прямо-таки захлестывала нас с правого крыла. Это сказалось на ряде заявлений, бессодержательных или прямо фальшивых. С трудом и с ущербом для партии мы исправили этот загиб вправо.
13. В Европе мы также решительно вели борьбу против линии на две партии. Это, в частности, ярко выражено в «Двух документах», напечатанных в «Правде» от 15 января 1928 года, которые целиком посвящены конспективному обоснованию нашего курса за партию, через партию. В связи с имевшими недавно место событиями приведу два пункта, 8-й и 9-й, напечатанные без искажения:
Приведенные выше соображения, как и свежий опыт в Германии (Альтона), говорят против выставления само стоятельных кандидатур. Нельзя ломать всю линию из-за проблематичных мандатов. Ошибочным является создание «союза левых коммунистов». Имя оппозиции достаточно популярно и имеет между народный характер. Имя «союза» ничего не прибавит, но может стать псевдонимом второй партии.
В связи с этим необходимо разъяснить эпизод с последней телеграммой тов. Радека, напечатанной в «Правде», с редакционной пометкой о том, что Троцкий отказался подписать телеграмму. На самом деле я ответил Радеку, что посылка телеграммы представляется мне излишней и нецелесообразной — тем более что заявление наше по этому самому вопросу уже напечатано и в «Правде», и в «Роте Фане», стало быть, если официальное руководство захочет в интересах дела использовать наше мнение против сторонников параллельных кандидатур, то оно имеет полную возможность сделать это. Посылать особую телеграмму только по поводу немецких выборов было тем более неправильно, что, по сообщению «Правды», Трэн и другие выставили будто параллельные кандидатуры во Франции. Если бы редакция «Правды» не сыграла на противопоставлении мне Радека, то она сыграла бы на том, что мы молчим о французских выборах или о самом существовании «Ленинбунда» и еще о тысяче и одной вещи. Словом, было абсолютно ясно, что если «Правда» напечатает нашу телеграмму, то только для внесения какой-либо дополнительной смуты. Это подтвердилось целиком. Те условия, в какие мы поставлены, исключают для нас возможность «эпизодической» политики. Для отдельных вмешательств у нас не хватает даже информации, как, например, я до сих пор не знаю, действительно ли Трэн выставлял свою кандидатуру. Вот почему, с моей точки зрения, телеграмма тов. Радека была промахом, не бог весть каким, но все же промахом.
В связи с этим вспоминаю любопытный эпизод. Каменев, проезжая через Берлин, благословил левых на выставление параллельных кандидатур. Один из русских товарищей написал мне по этому поводу возмущенное письмо, причем высказывал то предположение, что Каменев с такой легкостью толкает левых на путь параллельных кандидатур исключительно потому, что заранее решил при первой оказии отмежеваться от них «с максимальной прибылью». Тогда эта гипотеза показалась мне неправдоподобной и даже циничной. А теперь…
14. Может быть, мы зарывались тактически, в смысле формы выступления? В этом нас обвинял Крестинский. Я ему в свое время ответил на это обстоятельным письмом (Крестинский там фигурирует как X), но у Крестинского не было понимания существа разногласия, как и у Антонова-Овсеенко, по поводу которого я писал, что в его позиции «беспомощность и обывательская путаница находят свое наиболее законченное выражение. На этой позиции нельзя держаться и трех месяцев. На каком шути разучившийся по-марксистски мыслить Овсеенко найдет выход из обывательской путаницы, покажет ближайшее будущее (23 ноября 1927 года)».
Срок в три месяца оказался для Антонова-Овсеенко роковым. Да послужит сие, как говорится в прописях, уроком и предупреждением.
Но возвращаюсь к вопросу о «тактических излишествах». У нас не было другой задачи, как доведение своих взглядов до партии. Мы пользовались теми средствами, какие нам оставляла обстановка. Как свидетельствует опыт, мы слишком малое количество своих взглядов довели до слишком малого количества членов партии. Если в этом есть и наша вина, а не только вина объективных условий, то вина эта в том, что некоторые из нас в известные моменты недооценивали разногласий и их опасности и поведением своим давали повод думать, что дело идет о второстепенных и эпизодических расхождениях. В таких случаях величайшей ошибкой и опасностью является равняться по тем, которые недооценивают разногласий, не видят, куда растут процессы, и потому испытывают потребность в покровительственной окраске. В общем и целом мы правильно отстаивали правильную линию Но отдельные срывы, и немаловажные, как показано выше, у нас бывают — и это всегда были срывы вправо, а не влево. Тактически мы пробивали себе дорогу, пока не натыкались на капкан, подготовленный «мастером» [Имеется в виду Сталин — Прим ред -сост] сих дел. Все наши выступления имели пропагандистский и только пропагандистский характер.
Наиболее острым было выступление 7 ноября. Наиболее острым был лозунг: «Повернем огонь направо — против кулака, спекулянта и бюрократа», против кулака и спекулянта, срывающих хлебозаготовки, и против бюрократа -организовавшего или проспавшего шахтинское дело. 7 ноября мы натолкнулись на очередную попытку «мастера» перевести внутрипартийную борьбу на рельсы гражданской войны. Мы отступили перед этим преступным замыслом. Таким образом, тактические зигзаги вытекали из всей обстановки, создающейся как условиями диктатуры вообще, так и специфическими ее особенностями в период сползания.
Кстати сказать, 7 ноября вечером, после демонстрации, мы по телефону вызвали Зиновьева в Москву, чтобы поставить вопрос о тактическом свертывании. Зиновьев ответил письмом с оказией. В приложении к письму было описание событий 7 ноября в Ленинграде. А в письме Зиновьева говорилось: «Описание фотографически точное. Все сведения говорят о том, что все это безобразие принесет нашему делу большую пользу. Беспокоимся, что было у Вас. «Смычки» идут у нас очень хорошо. Перелом большой в нашу пользу. Ехать отсюда пока не собираемся…» и т. д.
Все это писалось, повторяю, вечером или ночью 7 ноября. Мы повторили требование о немедленном выезде Зиновьева в Москву. Что (было по приезде, то есть спустя 24 часа, достаточно хорошо известно.
Но довольно о прошлом. Я, впрочем, касался его в таких пределах, какие нам нужны для настоящего и для ближайшего будущего. Кто говорит, что мы «переоценили», кто говорит это не сгоряча, не случайно, не от импульсивности (этакое со всяким бывает), а обдуманно и убежденно, про того надо сказать: на такой позиции он не удержится и трех месяцев…
Некоторые товарищи ставят вопрос иначе, а именно: оце-нивали мы все в основном правильно, выступали своевременно и ценой больших жертв добились известного поворота, когда наши предвиденья оказались подперты событиями. Этого поворота мы не должны упускать, мы должны его зарегистрировать и мы должны его использовать как некоторый шанс для более нормального и здорового разрешения партийных противоречий. Такую постановку — в этой ее общей форме — я принимаю целиком. Надо только в алгебраическую формулу вставлять более точные арифметические величины. Но в том-то и суть, что эти арифметические величины, пока еще либо совершенно неизвестны, либо
