«из оценки кризиса как исключительно социального, вытекающего из законов, имманентно присущих советскому хозяйству. Такая трактовка идет навстречу официальной…» Здесь явное недоразумение. Разумеется, во всех наших кризисах, прежде всего в кризисах диспропорции, есть известная основа, данная нам извне (прошлым и т. д.). Но вопрос идет не о самой диспропорции, а об ее сверхсметном обострении. Преображенский нимало не оспаривает, что это последнее есть продукт центристской политики.
Тут я хотел бы привести место из возражений тов. Белобородова Преображенскому. Белобородов пишет:
«(16 июня) Преображенскому. Вы пишете: «В истории бывало, что необходимые и назревшие мероприятия революционные партии проводили без всякого марксистского предвиденья событий» и когда даже марксистов не было еще. В домарксовы времена это, конечно, бывало, и теперь капиталистические классы в своей политике руководятся не Марксовой теорией и иногда побеждают. А для рабочего класса отступление от Марксовой теории — прямой путь к поражению. Примеры-Китай, Англия и пр. Ведь по-вашему выходит, что правильную политику можно делать, руководясь и Марксом, и Лениным, и… Бухариным, а события, классовая борьба сами собой дело поправят… Насилие над теорией — не только теоретический, но и политический грех, а для правящей партии, как ВКП, это и прямой путь к поражению Драться с завязанными глазами (т. е. на основе неправильной теории) значит подставлять себя под удары врага.
По-моему, неправильно Ваше утверждение, что «центристы вынуждены проводить программу оппозиции». Наша «программа» состоит не из одних практических предложений, но из защиты марксистско-ленинской теории. Одно от другого не оторвешь. А по части теории центристы пока держатся крепко. Устами Е. Ярославского «идейное разрушение» подтверждено в качестве основы любой капитуляции или полукапитуляции сафаровского типа. «Никаких компромиссов — это ясно».
Целиком присоединяюсь к этим словам, которые 5ьют в самую точку вопроса. Если б дело шло о каком-нибудь единовременном акте (заключении мира, сдаче концессий и пр.), тут решающее значение имеет практическая позиция, а не ее теоретические предпосылки. Но ведь дело идет не об отдельном акте, а о политической линии, которую можно вырабатывать только путем коллективного применения теоретически правильных методов.
А вот другое, прямо противоположное отношение.
«…Но факт остается фактом. Курс резко изменен. Движение влево на тормозах (оговорочки), но ведь это же в конце концов не основное, пускай с тормозами, но факт налицо.. Я считаю, что так маневрировать нельзя. Этот маневр был бы слишком рискованным. Ведь новый курс — левый курс, он принят не в рамках какого-нибудь округа, а в мировом масштабе — Англия, Франция, Германия, Китай. Не так ли? А политика в деревне? Последнюю, может быть, и не совсем умелой, но в основном разве нельзя признать правильной? Я думаю, безусловно, можно и надо.
Теперь скажи, разве можно все это повернуть вспять? Таких смельчаков рулевых нет, на такой шаг могут пойти идиоты или авантюристы… Признаюсь, меня не удивляет это (репрессия). Мы к этому, казалось бы, давно должны привыкнуть. Чем больше вынуждены проводить предлагаемое оппозицией, тем больше пены злобы обрушивается на последних.
С большим удовлетворением прочитал обращение ЦК, в особенности потому, что, [как] я тебе писал, рассматриваю новый курс решительным сдвигом».
К сожалению, эти неожиданные мысли высказывает не молодой студент, а товарищ Теплов. Эти рассуждения ошибочны с начала до конца. То, что сам Теплов находится в Ишиме,- «не основное», а основное — это то, что кулака принудили 107-й статьей давать нужный до зарезу хлеб. То, что марксистская литература в Советской республике состо-ит под запретом, а продолжатели ленинской линии объявляются контрреволюционерами,- это «не основное». А основное-это то, что ЦК выпустил либеральный манифест о самокритике. Но ведь в этом манифесте критика разделялась на «деловую» и неделовую. Сталин разъяснил, что деловая критика должна направляться только на исполнение; критика же, направленная на руководство, есть разрушительная и гибельная критика. Против нее, говорит Сталин, будем бороться «всеми силами и всеми средствами». А т. Теплов читает это с большим удовлетворением. Стать на точку зрения Теплова — значило бы помочь Сталину проделать расширенное повторение опыта 5 декабря 1923 года. Задача оппозиции совсем иная. Надо вскрыть аппаратную механику манифеста, дополненного речью Сталина. Надо вывести самокритику из предписанных ей бюрократических границ.
А для этого надо самому уметь читать манифест с полным неудовлетворением. Считает ли т. Теплов, что новый курс в Англии, Франции, Германии и Китае правилен? Я этого не считаю. В отношении Англии, Франции, Германии сделана попытка поворота, которая пока что имеет лишь симптоматическое значение. А тот факт, что не осуждено прошлое, исключает и сколько-нибудь систематическое проведение и этой новой половинчатой резолюции. По французской и английской революции необходимо, впрочем, написать особо. Что касается китайской революции, то она ложна с начала до конца. Об этом я подробно написал в особой главе, посвященной проекту программы. Считаю этот вопрос самым коренным для судеб Интернационала, ибо дело идет о революциях в Китае, Индии, Японии, т. е. дело идет о судьбе половины человеческого рода. В полученном мною на днях письме от Белобородова он приводит замечательную цитату из Ленина, которой не было у меня, к сожалению, под руками, когда я работал над китайской главой. Вот что пишет Белобородов:
«Не теряю надежды кружным путем получить Ваше китайское письмо, которое до меня не дошло. У Ленина, в его полемике против Каменева, есть такое место: «Кто руководится в своей деятельности только простой формулой «Буржуазно-демократическая революция не закончена», тот тем самым берет на себя нечто вроде гарантии за то, что мелкая буржуазия, наверное, способна на независимость от буржуазии. Тот тем самым сдается в данный момент беспомощно на милости мелкой буржуазии» (т. XIV, ч. 1, стр. 35)». Это не в бровь, а в глаз, как говорится, теперешним «теоретикам». Сначала они гарантировали революционность Чан Кайши, а теперь независимость мелкой буржуазии от крупной. Вообще теоретические накопления сталинско-бухарин-ской школы — это такие авгиевы конюшни, расчистка которых потребует ряда лет».
По вопросу о Китае я постараюсь разослать главу из своей критики проекта программы. Пока же прошу товарищей ознакомиться с моей перепиской с Преображенским по этому вопросу. Кроме того, я разошлю прекрасные тезисы одного ленинградского товарища, полученные мною еще до выезда из Москвы. Если мы «запустим» китайский вопрос, то он может тяжко обрушиться затем на нас самих. С такими глыбами шутить нельзя.
Возвращаюсь, однако, ко внутренним делам. Один товарищ пишет мне: «Поддерживать левый курс следовало бы лишь после того, как С[талин] покажет свою последовательность и непримиримость по отношению к политике Р[ыкова]». Это неправильная постановка. Дело вовсе не идет о поддержке С[талина], т. е. о премировании его будущей «последовательности». Дело идет о том, чтоб развивать максимальный нажим в направлении левого курса, разоблачая непоследовательность С[талина]. Товарищ Киевленко ставит в письме ряд вопросов, на большинство которых ответ дан предшествующим изложением. Но один вопрос надо выделить: «Можно ли на основании опыта прошлого и анализа современного дать оценку нынешней политике ЦК, как очередного зигзага влево. Не более?» В таких архиконкретных вопросах угадать заранее, как пойдет равнодействующая всех сил и в какую сторону загнется в ближайшее время данный зигзаг, почти так же трудно, как предсказать в середине игры, как развернется данная шахматная партия; нет, пожалуй, еще труднее. Надо еще определить содержание самого левого зигзага. В своей критике проекта программы [Коммунистического Интернационала] я доказываю, что мы имели в 1924-1925 гг. ультралевый зигзаг, весь построенный на правых теоретических предпосылках и пользовавшийся правыми костылями для ультралевых авантюристских прыжков. Откровенно правая политика 1926-1927 гг. получила готовенькими из рук ультралевой политики все свои основные элементы, после того как авантюризм расшиб себе лоб о стабилизационный процесс. И в нынешней левизне сохранились все правые теоретические предпосылки и уже торчит ультралевизна. У порога нынешнего поворота стоит авантюра кантонского восстания, повторяющая эстонские и болгарские авантюры 1924 года. В левых резолюциях по международным вопросам дело рисуется так, что социал-демократия будет только праветь по мере того, как массы будут леветь. Это тоже грубейший ультралевый схематизм, повторяющий сделанное на Шестом конгрессе отождествление социал-демократии и фашизма. Когда же окажется, что на следующем этапе полевения масс социал-демократия окажется вынужденной сделать левый зигзаг (прежде чем окончательно рвануться вправо), компартии от неожиданности растеряются, и начнется опять полоса брандлерьянского соглашательства или европейской гоминьдановщины. Это совсем не исключено. Для того чтобы левый зигзаг перевести в левый курс, нужны благоприятные условия, с одной стороны, и гигантская работа марксистской пропаганды, с нашей стороны, и всевозрастающая активность масс. Помимо всего прочего за эти пять лет произведен страшный вывих мозгов — в международном масштабе. Вот почему так опасен дутый оптимизм, принимающий противоречивые симптомы за совершившиеся факты.
Товарищ Ищенко обращает внимание на письмо трех коммунистов по поводу безобразий Кузнецкого окркома. Тов. Ищенко пишет: «Три коммуниста сговорились выступить против всей верхушки партийной организации — а ведь так недавно еще такой случай был бы редкостным явлением». И далее: «Когда, наконец, тройками, десятками и сотнями партийцы поставят вопрос о главном виновнике, а не о стрелочниках? Симптомы говорят за то, что могут поставить вопрос и так».
Я думаю, что это совершенно правильно. Партийцы могут поставить вопрос и так, если мы им крепко в этом поможем. Какое влияние должен оказать левый сдвиг на мыслящую часть партии? Он должен заставить ее усомниться, поколебаться, задуматься. В этом главное объективное значение сдвига, и вот почему нельзя просто поворачиваться к нему спиною, как склонны делать два товарища демократических централиста, от которых я получил на днях письмо. Но не менее гибельно усыплять снова чуть пробуждающуюся партию успокоительным оптимизмом, в духе т. Теп-лова Центр чувствует сейчас, что авторитет его непогрешимости сильно поколеблен. Вот почему центр требует от оппозиционера прежде всего: «Признай, что я прав». Центру это нужно для того, чтобы сказать задумавшейся и усомнившейся партии: «Смотри, ты сомневаешься, а даже Пятаков признает, что я, центр, прав!» Вот почему так гнусна и подла пятаковщина и всякая вообще политическая смердяков-щина. Оппозиционные Смердяковы используют приобретенный ими за счет оппозиции авторитет для того, чтобы перекинуть его на противоположную чашку весов и тем помешать партии снова стать партией.
Должен, однако, сказать, что у меня нет полной уверенности в том, что три кузнецких товарища действуют самостоятельно. Весьма возможно, что они выполняют чье-либо поручение по низвержению Кузнецкого окркома. На первой своей стадии самокритика может играть роль орудия в борьбе разных лиц и аппаратных фракций и подфракций через подставных лиц и при демократической маскировке. Тут тоже нужно побольше недоверия, это во всяком случае не повредит.
В письме к Конгрессу «Что же дальше?» я выдвигаю,
