более энергичная работа, чем над нашими российскими проселками.
Вы меня хотите убедить во вреде оппозиции вообще, «сверхиндустриализации» в частности, и пользуетесь для этого наглядным уроком Днепростроя на месте которого Вы теперь находитесь. Вы пишете «Ярким доказательством этому (т.е. вредоносности чрезмерной индустриализации) может служить осуществляемое сейчас ваше решение форсировать Днепрострой, пока еще надолго ненужный и при этом строящийся по абсолютно неграмотному проекту «.
Дальше Вы развиваете множество других соображений, валя одно на другое и придавая тем всему письму — позвольте сказать откровенно — довольно-таки сумбурный характер. Но каждый раз Вы возвращаетсь к тому же Днепрострою, который, по Вашим словам, оказывается «лакмусовой бумажкой», «средством для безошибочного анализа того, что Вы (т.е. я) предлагаете делать».
Я отвечаю на Ваше письмо потому, что оно показалось мне в высшей степени типичным продуктом нынешнего партийно обывательского мышления, характеризующегося двумя чертами неспособностью теоретически сводить концы с концами и вытекающей отсюда небрежностью к фактам.
Марксистское мышление очень строго и требовательно, оно не допускает пробелов, провалов, грубой пригонки частей. Поэтому оно так внимательно к фактам, не полагается на слух, на память, а проверяет по первоисточникам. Обывательское же мышление, пошловатое, приблизительное, бредущее ощупью, не заглядывающее вперед, естественно, не нуждается в большой фактической точности, особенно в политике, тем более во фракционной. Если поймают с поличным, всегда можно сослаться на кума, от которого слышал собственными ушами. Ваше письмо — увы — относится к этой последней категории.
Все, что Вы говорите о Днепрострое, Вы явно слышали от кума, человека не солидного. Осуществляется, пишете Вы, мое «решение форсировать Днепрострой». Какое это мое решение? В каком качестве и какою властью мог я выносить решение форсировать Днепрострой? Да еще в 1925 году, когда все решения выносились фракционной семеркой за моей спиной и затем лишь для проформы проводились через Политбюро.
Послушайте, как было дело Летом 1925 года состоялось без какого бы то ни было моего участия постановление СТО, которым была назначена комиссия по Днепрострою под моим председательством. Принципиальный вопрос о постройке гидроэлектрической станции на порогах Днепра был решен года за два или за три до того. Соответственная организация производила большие измерительные и подготовительные работы и предоставила готовый проект. Ко всему этому я отношения не имел. Задачей моей комиссии, согласно постановлению СТО, было проверить в течение двух-трех месяцев проект и расчеты так, чтобы в смету 1925/26 года можно было уже внести первое ассигнование на строительство. В этом случае, как и в других, я отстаивал ту точку зрения, что нам, при бедности нашей, лучше два лишних года рассчитывать и проверять, чем два лишних месяца строить. Именно поэтому я исхлопотал продление срока работ комиссии еще на один год. Это, как видите, не похоже на «форсированье». Для проверки проекта привлечены были лучшие внутренние и международные силы. В печати был открыт широкий обмен мнений между техниками и экономистами. Никакого давления ни на комиссию, в которой представлены были все хозяйственные ведомства, ни тем более на печать я не оказывал, да и по всему положению дел на партийно-советских верхах оказать не мог дело ведь происходило в 1925-1926 гг, история партии и Октябрьской революции была уже переписана заново; Молотов стал теоретиком, а Каганович управлял Украиной.
Правда, я выступал и в печати, и на заседаниях Центрального комитета против общих рассуждений от чистого обывательского разума на тему о том, что нам Днепрострой вообще не по плечу. Такими доводами замшелые народолюбы возражали одно время против постройки сибирской железной дороги, которая, к слову сказать, для тогдашней России была куда более трудным предприятием, чем Днепрострой — для нас. Сам по себе, однако, общий вопрос о темпе индустриализации совершенно не решал частного вопроса, когда и в каком масштабе и нужно ли вообще строить Днепрострой. Руководимая мною комиссия должна была только подготовить элементы для решения этого вопроса. Но дело не дошло и до этого. Борьба против «троцкизма» превратилась одним своим ответвлением в борьбу против Днепростроя. Руководители ведомств, прежде всего железнодорожного, о котором Вы столь непохвально отзываетесь, считали своим долгом всеми путями саботировать работу комиссии. Единственное руководящее правило иных государственных мудрецов состоит — как известно, надо думать, и Вам — в том, что если я сказал «стрижено», то надо говорить «брито». А так как по вопросу о проекте и сроках постройки Днепростроя окончательного мнения я не высказывал, ввиду незавершенности работ комиссии, то ведомства просто тянули, срывали, саботировали и пускали «слухи». Я кончил тем, что попросил освободить меня от обязанностей председателя комиссии. Это было уважено. После этого комиссия в какой-то баснословно короткий срок, буквально в несколько недель, произвела все работы, вынесла свое заключение и провела его через СТО. Очень может быть, что комиссией руководило благородное желание показать, что мы и сами с усами. Вероятно, ей сверху сказали живительное слово. Дело действительно пошло форсированным темпом. Но никакого отношения к окончательной проверке цифр и планов, тем более к назначению сроков, я не имел.
В бытность мою председателем комиссии Сталин, а значит, и Молотов, выступали решительными противниками Днепростроя. В стиле «крестьянских философов» Сталин пускал изречения такого рода, что нам строить Днепрострой то же, что бедному мужику покупать граммофон. Когда же после выхода моего в отставку был произведен поворот на 180° и я выразил по этому поводу свое недоумение на заседании ЦК, Сталин объяснил, что раньше-де речь шла о полумиллиарде, а теперь всего лишь о цифре в 140 миллионов. Все это записано в протоколы одного из пленумов. Этим Сталин показал только, что о вопросе, по существу, он не имел никакого понятия и что интерес его к Днепрострою исчерпывался персонально комбинаторскими соображениями. О полумиллиарде говорилось в связи с новыми заводами, которые должны были стать потребителями энергии Днепрострое. Их стоимость огулом определяли тогда в 250- 300 миллионов. Вместе с Днепростроем это и давало около полумиллиарда Но эти заводы сами по себе входили в строительные планы собственных отраслей промышленности. Не они нужны были для Днепростроя, наоборот, Днепростой нужен был для них. Решающее слово насчет новых заводов принадлежало химической промышленности, главметаллу и пр. При мне комиссия только приступила к проверке этого вопроса. После ухода моего он был решен в два счета: кто-то, видимо, спрыснул комиссию живой водой. Из этого краткого отчета — его не трудно проверить по документам — ясно, сколь легкомысленно Вы стали на путь мифотворчества.
Особенно конфузиться, однако, Вам нет основания. Не Вы первый, не Вы последний. Есть десятки и сотни других .. мифотворцев. Очень ярким, можно сказать классическим, образцом их продукции является миф о Путиловском заводе. Почти все просвещенное человечество знает ныне, что я хотел «закрыть» в 1923 году Путиловский завод. По видимости своей это преступление имеет характер противоположный тому, какое Вы приписываете мне: на Днепре я «решил» строить то, что нам не нужно, а на Неве я «решил» закрыть то, что нам необходимо. Вам, надо думать, известно, что вопрос о Путиловском заводе играл огромную роль во всей так называемой борьбе против троцкизма, особенно в первой ее стадии. Ссылка на этот случай вошла во многие доклады и резолюции не только наших съездов и конференций, но и Коминтерна. На Пятом конгрессе французская делегация, явившись ко мне для беседы, допрашивала меня, почему это я хотел закрыть одну из металлических твердынь диктатуры пролетариата? Даже в резолюции Пятнадцатого съезда снова упомянут Путиловский завод.
На самом же деле было вот что. Рыков, который был в 1923 году вновь назначен председателем ВСНХ,- Рыков, а не я — вошел в Политбюро с предложением о закрытии Путиловского завода, так как, по исчислению ВСНХ, завод этот не понадобится в течение ближайшего десятилетия и ляжет, следовательно, непосильным бременем на нашу металлопромышленность. Политбюро голосовало за закрытие завода, и я в том числе. Никакого отношения ни к ВСНХ, ни к Госплану, ни к ленинградской промышленности я не имел. Никакого самостоятельного предложения по этому вопросу не вносил. Как член Политбюро я вынужден был решать вопрос на основании доклада Рыкова. Общий вопрос об индустриализации отнюдь не решает сам по себе частного вопроса о Путиловском заводе, как и о Днепрострое. За закрытие Путиловакого завода, по докладу Рыкова, голосовал и Сталин. Затем по протесту Зиновьева вопрос был перерешен — за пределами Политбюро — фракционным путем. Во всяком случае, на одном из позднейших заседаний Политбюро Рыков обвинял Сталина в том, что тот пошел на сделку с Зиновьевым отнюдь не по деловым соображениям. Вот как обстояло дело о моем покушении на Путиловский завод. Самое замечательное, что резолюция последнего, Пятнадцатого съезда, повторяющая путиловскую легенду, вынесена была по докладу Рыкова. Между тем все преступление мое состояло в том, что я голосовал за его, Рыкова, предложение. Невероятно? Пустяки: то ли еще бывало.
Уже в то время, когда я писал это письмо, я случайно раскрыл изданную ГИЗом брошюрку некоего Шестакова «Крестьянам о решении XV съезда» и в этой брошюре, на стр. 49, нашел ссылку на то, что Троцкий «подавал в свое время в Центральный комитет партии заявление, требуя закрытия громаднейших Путиловского и Брянского заводов». Почему требовал, не сказано. А самый факт приводится для разоблачения мнимого «рабочелюбия» оппозиции. Таковы, мол, они, сверхиндустриализаторы: чтобы сделать рабочим вред, требуют закрытия «громаднейших Путиловского и Брянского заводов». Насчет Путиловского завода что знал, го выше рассказал А насчет Брянского, за неосведомленностью, сообщить ничего не могу. Возможно, что он просто приобщен для комплекта. Вообще трудно себе представить более наглую и разнузданную книжонку, чем эта официозная брошюра о решениях Пятнадцатого съезда. Литературных прощелыг, готовых на все, расплодилось ныне очень много В 1882 г. Энгельс писал Бернштейну:
«Таковы наши господа литераторы. Совершенно как буржуазные литераторы они считают, что им принадлежит привилегия ничего не изучать и обо всем рассуждать. Они создали нам такую литературу, которая по экономическому невежеству, вновь испеченному утопизму и нахальству не имеет себе равной».
Ужасно звучит современно. Только Шестаковы далеко оставили позади тогдашних литераторов — и по невежеству, и по казенному утопизму, и, главное, по нахальству. В минуту опасности эти господа без чести, без совести будут предавать первыми, а в случае поражения пролетариата тем же казеннокоштным штилем писать хвалу победителям.
* * *
Выступая против больших мероприятий и широкого размаха — «наше время не время великих задач»,- Вы иронически пишете:
«Большие реформы идут только на транспорте, где мы этими реформами добили путь, добиваем паровозы и поставили на очередь добить вагоны… Все это называется обезличенной
