мне приходилось говорить,- откровенничал сановник,-хоть и осуждают оппозицию, но возмущены высылками. Мы добьемся их отмены». Я посмеялся над своим гостем и, кажись, сказал ему несколько жестких слов, в том же духе, в каком Вы вынудили меня разговаривать с Вами. «Ничего вы не добьетесь, а завтра будете подпевать ссылкам, ибо ничего у вас за душой не осталось». Так оно, разумеется, и вышло.

А от другого «сановника», поменьше, я получил недавно письмо. И этот другой сановник, поменьше, жалуется, видите ли, что я не поддерживаю с ним дружественной переписки; хоть он, мол, со мною и «не согласен», но это, мол, не причина. И тут же переводит речь на то, какие у него перемены по службе, и что Иван Кириллович потолстел и играет на скрипке.

А то еще одна благосклонная сановница передавала с оказией свой совет: люди живут-де один раз, и не нужно всякими оппозициями доводить себя до высылок. Жены бывших якобинцев эпохи Директории рассуждали — больше, правда, бедрами, чем головою,- точь-в-точь таким же образом. А скажите вы этой сановнице, которая живет «один раз», что от нее воняет термидором, она вам закатит такую цитату из сочинений Врецкого или Брехецкого, что сам Ярославский придет в умиление.

А теперь еще Вы вот появились, наиболее в своем роде «идейный» и тоже напористый: так сразу и хотите меня исправить Днепростроем. И все вы — имя вам легион-как будто совсем забываете, что это вы, именно вы, отправили меня и многие сотни моих единомышленников в тюрьмы и ссылку. Скажи вам это в упор, вы сделаете большие глаза. Да, конечно, что-то такое там голосовали; конечно, не протестовали. Но чтобы мы выслали! Нет, это преувеличение. Партийный обыватель предпочитает в таких делах роль Понтия Пилата, благожелательно ковыряющего пальцем в носу. Если сотни превосходных революционеров, идейных, твердых, выдержанных, в большинстве героев гражданской войны, посидели за это время в общих камерах с казнокрадами, спекулянтами и со всякой вообще темной сволочью, а сейчас обогревают старые места царской ссылки, так это так, по-вашему, печальное обстоятельство, несовершенство механики, недоразумение, перегиб исполнителей. Нет, шалите, голубчики. Вы за это отвечаете. И еще ответите.

Мы, оппозиция, формируем сейчас новый исторический призыв подлинных большевиков. А вы бесчестной клеветой и репрессиями подвергаете их испытанию, помогая нам производить отбор. Есть такие, что пугаются общей камеры с казнокрадами и спекулянтами. Те «каются», признают свои ошибки, и тем привратники открывают дверь. Что же, это лучший элемент? Это революционеры? Это большевики? А между тем они идут на заполнение тех мест, с которых были сорваны подлинные революционеры. В партии все больше идет отбор приспособляющихся. От оппозиции отходят опустошенные скептики, маловеры, дешевые дипломаты или просто придавленные семьей люди. Они увеличивают число лицемеров и циников, которые думают одно, а вслух говорят другое. Одни оправдывают это «государственной необходимостью». Другие просто тянут лямку, навсегда отравленные невозможностью высказаться в собственной партии. Тем временем ярославские и прочие могильщики ведут статистику «большевизации». А подлинная рабочая масса, в партии и за ее пределами, духовно отодвигается от аппарата, замыкается в себе, ожесточается. Сталинская фракций сейчас больше всего работает на меньшевиков и анархо-синдикалистов, подготовляя для них почву в пролетариате. Безнадежным делом являются попытки удержать рабочих за аппаратом приемами самокритики раз в год по чайной ложечке. Только оппозиция, смертельно враждебная не только меньшевизму и анархо-синдикализму — об этом нечего и говорить,- но и сталинскому центризму и аппаратной казенщине, способна дать большевистское выражение потребностям и настроениям лучшей части рабочего класса и удержать ее под знаменем Ленина.

* * *

Вы, конечно, знаете о деле Малахова, члена ЦКК, который в течение нескольких лет занимался хищениями и взяточничеством на широкую ногу. В семье не без урода, скажете Вы. Это что и говорить. Резонерствующий обыватель всегда в затруднительных случаях прикрывается пословицами. Смею, однако, думать, что ЦКК по замыслу слишком уж высокая семья, чтобы так легко объяснять пребывание в ней в течение столь продолжительного времени столь исключительного «урода». Но дело не только в этом. Ведь вся Кардолента, по крайней мере верхушка ее, знала про художества Малахова. Знали и те, кто связан был с ним по быту. Неужели же так-таки и не было у него ни друзей, ни знакомых, ни приятелей в ЦКК? Как же он попал в это высокое учреждение: не с неба же свалился? Значит, кое-кто знал и молчал. И таких было немало. Молчали сослуживцы и подчиненные; одни пользовались, другие боялись. Вдвойне боялись, ибо ведь Малахов член ЦКК. Он вяжет и решает. Малахов имел, следовательно, возможность столь долго, разнообразно и успешно воровать именно потому, что он член высшего трибунала партийных нравов. Вот она диалектика бюрократизма.

А ведь, знаете ли, этот самый Малахов нас, оппозиционеров, судил и исключал. Между многотысячной взяткой и разнузданной попойкой в обществе спекулянтов он участвовал в суде над Раковским, И. Н. Смирновым, Преображенским, Мрачковским, Серебряковым, Мураловым, Сосновским, Белобородовым, Радеком, Грюнштейном и многими другими и признавал их «изменниками делу пролетариата». Малахов же исключал Зиновьева и Каменева, а после их покаяния миловал их и направлял в Центросоюз. Вот она какая выходит «диалектика».

Почти не сомневаюсь, что когда судили Раковского или Мрачковского как изменников пролетариата, то Малахов подавал наиболее кровожадные реплики. Еще на Пятнадцатом съезде, сидя в президиуме и наблюдая впервые Моисеенку, который вместе с несколькими другими украинскими чревовещателями был посажен на переднюю скамью, чтобы рычанием срывать тогдашних ленинградских оппозиционеров, я высказал моему соседу, Калинину, такое предположение: «Что-то этот (Моисеенко) очень уж старается, боюсь, что у него под носом не чисто». Тогда это было лишь несколько рискованное предположение, так сказать, «рабочая гипотеза», а потом на поверку оказалось, что действительно так и есть — Моисеенко, обогативший протоколы конференций и пленумов заборными изречениями по адресу оппозиции, принадлежит к тому же малаховскому вероисповеданию. И не раз мне доводилось за последние годы, руководствуясь вышеуказанной психологической догадкой, добираться до корня вещей. Если уж слишком нагло аппаратчик орет, лжет, клевещет и размахивает кулаками по адресу оппозиции, то в девяти случаях из десяти это малаховец, который производит по своему делу шум. Вот она какая «диалектика»…

Вы осмеливаетесь утверждать, что все это как есть, так и будет. Не нами, мол, заведено, не с нами и кончится. Нет-с. Это нами заведено. Точнее сказать: вами, т. е. тем партийным режимом, который вы поддерживаете. Это режим самодовлеющего бюрократизма, грубого и нелояльного. Вы помните, от кого исходит это определение? Не от какого-либо бессильного моралиста, нет — от величайшего революционера нашего столетия. Нелояльный режим — вот опаснейшая из всех опасностей. Каких-нибудь извне навязанных или неизменных норм нравственности, мы, конечно, не знаем. Цель оправдывает средства. Но цель должна быть классовой, революционно-исторической, тогда и средства не могут быть нелояльными, бесчестными, гнусными. Ибо нелояльность, недобросовестность, бесчестность, может давать временно весьма «полезные» эффекты, но на значительном протяжении времени она разъедает самую основу революционной силы класса, внутреннее доверие его авангарда. От фальшивых цитат и сокрытия подлинных документов — к врангелевскому офицеру и к 58-й статье. Тут, конечно, дело идет еще о политике — прежде всего о спасении политического «престижа», подкопанного рядом оппортунистических банкротств. А в Кардоленте — ставка поменьше и средства другие, применительно к цели. Но Малахов из Кардоленты страхует себя тем, что ест глазами начальство: я, мол, жизни за тебя не пощажу, но уж и ты меня прикрой. Семена грубости и нелояльности, если их столь систематически разбрасывать, дают всходы. Посеешь врангелевского офицера, а взойдет Малахов. Да, если бы один. А то урожай сам-сто и сам-тысяча.

Вот когда Вы все это обдумаете и поймете, тогда и разговор у нас будет другой.

* * *

После того как Вы обнаружили столь живой интерес к моему партийному положению, позвольте немножко поинтересоваться Вашим. Вы говорите все время о партии, об ее большинстве. Но ведь мысли, которые Вы сами излагаете, являются мыслями подпольной фракции. Вы обвиняете Центральный комитет в том, что он повел индустриализацию по троцкистскому пути. Это голос правой, рыковской, фракции. Вы утверждаете, что в деревенской политике Центральный комитет заговорил в начале этого года языком оппозиции. Это доподлинные слова Рыкова. Вы считаете, что такие затеи, как Днепрострой, являются «преступным уничтожением народных средств». Но ведь за эти затеи отвечает ЦК, т. е. его большинство. Чрезвычайные меры по отношению к деревне подорвали, по Вашим словам, смычку на ряд лет. Значит, никуда не годится политика нынешнего большинства ЦК. Другими словами, Вы ведете прямой подкоп под партийное руководство. Только подкоп Ваш ведется справа, в духе тех политиков, которых Сталин стал туманно именовать «крестьянскими философами». Я не знаю, входите ли Вы официально в эту фракцию. Но что Ваше письмо насквозь проникнуто ее взглядами, настроениями и является насквозь оппозиционным, т. е. правооппозиционным, в этом для взрослого человека сомнения быть не может. Вы — рыковец. В качестве рыковца Вы нападаете на оппозицию, а метите в Сталина. По пословице: кошку бьют, а невестке повестку дают.

Как же Вы, однако, представляете себе дальнейшее развитие отношений между рыковской фракцией «крестьянских философов», имеющей крепкие корни в стране, и сталинской фракцией золотой середины, которая держит в своих руках аппарат? Подпольная полемика Сталина с Фрумкиным есть подражание первым шагам борьбы между левым крылом и правоцентристским блоком. Конечно, официально царит полное единодушие. Сообщают, будто в доказательство такового даже раздавалось по делегациям Конгресса особое оповещение о том, что слухи о разногласиях внутри Политбюро… выдуманы троцкистами. Но и это лишь ученическое подражание великим образцам. В апреле 1925 года ЦК разослал по всем организациям партии циркуляр, извещающий, что слухи о разногласиях по крестьянскому вопросу в «ядре ленинцев» пускаются в обиход все теми же троцкистами. Между тем большинство оппозиционеров только из этого циркуляра и поняло, что существуют какие-то серьезные разногласия, раз приходится их опровергать циркулярами. Автором циркуляра был, конечно, Зиновьев, которому уже несколько месяцев спустя пришлось подписывать совсем другие документы. Не думаете ли Вы, что и тут история может немножечко повториться? Некий умный человек сказал, однако, что когда история дает себе труд повторяться, она обычно драму заменяет фарсом или, по крайней мере, вносит в драму элементы фарса. И надо сказать, что при всей драматичности общей обстановки нынешние подогретые заверения насчет монолитности звучат довольно-таки жалкой комедией, которой никто не верит, ни исполнители, ни зрители. Тем более что и развязка должна прийти в течение не столь уж многих месяцев.

Фракция «крестьянских философов» сильна в стране, но боится партии,