гон идет совсем по другому следу…
О том, что в Китае не выйдет никакой демократической диктатуры пролетариата и крестьянства, я стал размышлять со времени образования уханского правительства, я основывался при этом именно на анализе самых основных социальных фактов, а не, их политическом преломлении, которые, как известно, бывают довольно своеобразны, ибо зависят также от фактов второго порядка, в том числе от национальной традиции. Я убедился, что основные социальные факты уже проложили себе дорогу через все своеобразие политических надстроек, когда крушение Ухана в корне разрушило легенду о левом Гоминьдане, который будто бы охватывает девять десятых всего Гоминьдана. Ведь в 1924-1925 годах было чуть ли не общим местом, что Гоминьдан есть рабоче-крестьянская партия. «Неожиданно» оказалось, что это партия буржуазно-капиталистическая. Тогда создана была версия о том, что это-де верхушка, но что подлинный Гоминьдан, девять десятых Гоминьдана есть революционно-крестьянская партия. «Неожиданно» опять-таки оказалось, что левый Гоминьдан полностью и целиком громил крестьянское движение, которое в Китае, как известно, имеет большие традиции, имеет свои традиционные организационные формы и которое очень широко развернулось за эти годы. Вот почему, когда вы в духе абсолютной абстракции пишете: «Нельзя сказать, выдвинет ли китайская мелкая буржуазия какие-либо партии, аналогичные нашим эсерам или таковые создадутся из отколовшихся правых коммунистов» и т. д., то я на этот довод от «теории невероятностей» отвечаю следующее во-первых, даже если бы эсеры оказались созданы, то из этого вовсе не вышло бы никакой диктатуры пролетариата и крестьянства, как не вышло и у нас, несмотря на несравненно более благоприятные условия; во-вторых, вместо того чтобы гадать, не окажется ли мелкая буржуазия способна в будущем — т. е. при дальнейшем обострении классовых отношений — сыграть более или менее самостоятельную роль, не выстрелит ли палка? Лучше спросить, почему она оказалась неспособна сыграть эту роль в недавнем прошлом, когда ей были предоставлены наиболее благоприятные для этого условия: компартию загнали в Гоминьдан, объявили последний рабоче-крестьянской партией, поддерживали его всем авторитетом Коминтерна и СССР, крестьянское движение широко разворачивалось и искало выхода руководства, интеллигенция была широко мобилизована с 1919 года и пр., и пр., и пр.
Вы пишете, что Китаю «предстоит еще огромная, ожесточенная, кровавая, длительная борьба за такие элементарные вещи, как национальное объединение Китая». Правильно, но отсюда-то и вытекает невозможность мелкобуржуазного руководства и даже полуруководства революцией. Объединение Китая есть сейчас интернациональная задача, никак не менее интернациональная, чем существование СССР, разрешить эту задачу можно только путем «огромной, ожесточенной, кровавой, длительной борьбы» с мировым империализмом и его экономической и политической агентурой в Китае, буржуазией, в том числе и «национальной».
Вы пишете, что Китаю предстоит еще «колоссальная проблема аграрного буржуазно-демократического переворота» В этом был для Ленина корень вопроса. Ленин указывал, что крестьянство еще как сословие способно сыграть революционную роль в борьбе против сословия поместного дворянства и неразрывно с ним связанной бюрократии, увенчивающейся царским самодержавием. На следующем этапе, говорил Ленин, от рабочих отделятся кулаки, отделится значительная часть середняков, но это будет уже переход к пролетарской революции как части международной революции. Как же обстоит дело в Китае? Там нет поместного дворянства Там нет крестьянского сословия, связанного единством интересов против помещиков. Аграрная революция в Китае направляется против городской и сельской буржуазии. Радек на это упирал неоднократно — теперь это наполовину понял даже Бухарин Ведь в этом же корень дела.
Вы пишете «Социальное содержание первого этапа будущей третьей китайской революции может быть охарактеризовано как социалистический переворот». Но тут мы рискуем удариться в бухаринскую схоластику и вместо живой характеристики диалектического процесса заняться терминологическим расцеплением волос. Каково было содержание нашей революции с октября 1917 г. до июля 1918 г.? Мы оставляли фабрики и заводы в руках капиталистов, ограничиваясь рабочим контролем, отнимали земли у помещиков и проводили мелкобуржуазную эсеровскую программу социализации земли; мало того, мы в этот период имели соучастника во власти в лице левых эсеров. Можно с полным правом сказать, что «социальное содержание первого этапа Октябрьской революции не может быть охарактеризовано как социалистический переворот». Яковлев, кажется, и еще кое-кто из красных профессоров много мудрили над этим. Ленин сказал, что мы попутно завершили буржуазную революцию. Китайской же революции («третьей») придется уже на своем первом этапе бить по кулаку, отнимать концессии у иностранных капиталистов — ибо без этого никакого объединения Китая, в смысле подлинного государственного суверенитета в экономике и политике, не выйдет; другими словами, уже первый этап третьей китайской революции будет иметь в себе меньше буржуазного содержания, чем первый этап Октябрьской революции.
Кантонские же события (как раньше китайские и пр.) показали, что и «национальная» буржуазия, имея за своей спиной Гонконг, иностранных советников, иностранные корабли, занимает такую позицию по отношению ко всякому мало-мальски самостоятельному движению рабочих и крестьян, что контроль рабочих над производством выйдет там еще меньше, чем вышел у нас. Придется, по всей вероятности, отбирать фабрики и заводы, сколько-нибудь значительные, уже на первых порах «третьей китайской революции».
Правда, Вы пытаетесь просто отвести показания кантонского переворота. Вы говорите: так как «кантонское восстание было авантюрой, т. е. не было предприятием, вырастающим из движения масс, то каким образом такое предприятие может создать новое положение?»… Ну, знаете, это совсем уже недопустимое упрощение вопроса. Что в кантонском перевороте были элементы авантюризма, против этого я менее всего склонен спорить. Но изображать кантонские события, как карманный фокус, из которого не следует никаких выводов, это уж слишком упрощенная попытка уклониться от учета действительного содержания кантонского опыта. В чем состояла авантюра? В том, что руководство, стремясь перекрыть себя за прошлые грехи, чудовищно форсировало ход событий и привело к выкидышу. Движение масс было налицо, но недостаточное, незрелое. Неправильно думать, будто выкидыш неспособен научить нас ничему относительно материнского организма и родового процесса. Огромное, теоретически решающее значение кантонских событий для основных вопросов китайской революции состоит именно в том, что мы здесь — «благодаря» авантюре (да, да) — получили то, что так редко бывает в истории и в политике: почти что лабораторный опыт гигантского масштаба. Мы за него дорогонько заплатили, но тем меньше у нас права отмахиваться от его уроков.
Условия опыта «мели почти «химически чистый» характер. Все предшествующие решения записали, закрепили, затвердили, как дважды два, что революция буржуазно-аграрная, что только те, которые «перепрыгивают», могут говорить о диктатуре пролетариата (опирающейся на союз его с крестьянской беднотой, составляющей восемьдесят процентов китайского крестьянства) и пр., и пр., и пр. Предшествующий съезд китайской компартии проходит под этим знаком. На месте присутствует специальный представитель Коминтерна тов. Н. Относительно нового ЦК Киткомпартии нам сообщали, что он выше всяких подозрений. Борьба с так называемым троцкизмом развертывается в это время самым бешеным темпом, в том числе и в Китае. Между тем у порога кантонских событий ЦК Киткомпартии выносит, по словам «Правды», резолюцию о том, что китайская революция приняла перманентный характер, причем на этой же точке зрения оказался и представитель Коминтерна тов Н. Под «перманентным» характером революции нужно в данном случае понимать следующее: пред лицом архиответственной практической задачи (хотя бы и преждевременно поставленной) китайские коммунисты и даже представитель Коминтерна, учтя весь опыт прошлого и всю, так сказать, политическую наличность, пришли к выводу, что крестьян повести против аграриев (городской и сельской буржуазии) могут только рабочие, руководимые коммунистами, а из победы такой борьбы может вырасти только диктатура пролетариата, опирающаяся на союз с сотнями миллионов крестьянской бедноты. Как в Парижской коммуне, тоже заключавшей в себе элементы лабораторного опыта (ибо восстание развернулось там в изолированном от всей страны городе), прудонисты и бланкисты действовали наперекор своим доктринам и тем ярче обнаруживали — по Марксу — действительную логику классовых отношений, так и в Кантоне руководители, напичканные по самую маковку предубеждениями против страшилища «перманентной революции», приступивши к действию, оказались с первого же шага повинны в этом самом первородном перманентном грехе. Куда же девалось драгоценное противоядие мартыновщины, прививавшееся лошадиными и ослиными порциями? Нет-с, если бы это была только авантюра, т. е. некий фокус-покус, ничего не показывающий и ничего не доказывающий, то сия авантюра совершилась бы по образу и подобию своих творцов; ан нет, авантюра-то прикоснулась к земле, напиталась соком действительных (хотя и не созревших) массовых движений и отношений, и посему сия «авантюра» взяла своих собственных творцов за мотню, невежливо приподняла, потрясла в воздухе и потом поставила на голову, пристукнувши для устойчивости черепом об камень кантонской мостовой Как свидетельствуют последние на сию тему резолюции и статьи, эти самые «творцы» все еще стоят на головах и «перманентно» дрыгают в воздухе ногами.
Смешно и недопустимо говорить о «несвоевременности» делать выводы из живых событий, в которые должен вдуматься каждый рабочий революционер. Во время восстания Хэ Луна и Ие Тина я хотел открыто поставить вопрос о том, что после завершения гоминьдановского круга развития претендентом на власть может быть только авангард пролетариата. Это предполагает новую его установку, новую его самооценку — после переоценки объективной установки -и тем самым исключает авантюристский подход к делу: «Мы-де подождем в каком-нибудь уголке, мужик подхватит, а там кто-нибудь и как-нибудь возьмет власть и что-нибудь сделает». Некоторые товарищи говорили мне тогда: «Несвоевременно поднимать этот вопрос по поводу Хэ Луна, который, по-видимому, уже раздавлен». Я нисколько не переоценивал восстание Хэ Луна, но тем не менее считал, что оно является последним сигналом в пользу необходимости пересмотра ориентировки в делах китайской революции. Если б тогда эти вопросы были своевременно поставлены, то, может быть, они заставили бы задуматься идейных авторов кантонской авантюры, и китайская партия не была бы так беспощадно истреблена; а если нет, то в свете нашего прогноза и нашего предупреждения кантонские события вошли бы пол-новеснейшим уроком в сознание сотен и тысяч, как например, предупреждение Радека насчет Чан Кайши накануне шанхайского переворота. Нет-с, все сроки прошли. Когда возродится китайская революция, не знаю. Но остающееся в нашем распоряжении время надо целиком использовать для подготовки, притом по свежим следам событий.
Вы пишете, что нужно изучить историю Китая, его экономику, статистику и пр. Против этого спорить нельзя (если это не довод за отложение вопроса до греческих календ). Должен, однако, в свое оправдание сказать, что с момента своего приезда в Алма-Ату я только занимаюсь Китаем (Индией, Полинезией и пр. — для сопоставлений). Пробелов у меня, конечно, гораздо больше, чем заполненных мест, но все же должен сказать, что во всех новых (для меня) книгах, которые я продолжаю читать и сегодня, я уже не встречаю ничего
