классы разнородны, раздираются внутренними антагонизмами и к разрешению общих задач приходят не иначе, как через внутреннюю борьбу тенденций, группировок и партий. Можно, с известными ограничениями, признать, что «партия есть часть класса». Но так как у класса есть много «частей» – одни глядят вперед, другие назад, – то один и тот же класс может выделить несколько партий. По той же причине одна партия может опираться на части разных классов. Такого примера, где одному классу соответствовала бы только одна партия, не найти на всем протяжении политической истории, если, конечно, не принимать полицейской видимости за реальность.
По своей социальной структуре, пролетариат является наименее разнородным классом капиталистического общества. Тем не менее наличия таких «прослоек», как рабочая аристократия и рабочая бюрократия, достаточно для создания оппортунистических партий, превращающихся ходом вещей в одно из орудий буржуазного господства. Является ли, с точки зрения сталинской социологии, разница между рабочей аристократией и пролетарской массой «коренной» или лишь «некоторой», это все равно: но именно из этой разницы выросла в свое время необходимость разрыва с социал-демократией и создания Третьего Интернационала. Если в советском обществе «нет классов», то оно, во всяком случае неизмеримо разнороднее и сложнее, чем пролетариат капиталистических стран, и следовательно может представить достаточную питательную почву для нескольких партий. Вступив неосторожно в область теории, Сталин доказывает гораздо более, чем хотел. Из его рассуждения вытекает не то, что в СССР не может быть разных партий, а то, что там не может быть ни одной партии: ибо где нет классов, там вообще нет места для политики. Однако, из этого закона Сталин делает «социологическое» исключение в пользу той партии, генеральным секретарем которой он состоит.
Бухарин пытается подойти к вопросу с другой стороны. В Советском Союзе вопрос о том, куда идти: назад, к капитализму, или вперед к социализму, не подлежит более обсуждению; поэтому «сторонники враждебных ликвидированных классов, организованных в партии, допущены быть не могут». Не говоря уж о том, что в стране победоносного социализма сторонники капитализма должны были бы оказаться смешными Донкихотами, неспособными создать партию, наличные политические разногласия вовсе не исчерпываются альтернативой: к социализму или к капитализму? Существуют еще вопросы, как идти к социализму? какими темпами? и пр. Выбор пути не менее важен, чем выбор цели. Кто же будет выбирать путь? Если питательная почва для политических партий действительно исчезла, то незачем и запрещать их. Наоборот, нужно, в соответствии с программой, упразднить «какие бы то ни было ограничения свободы».
Пытаясь рассеять естественные сомнения американского собеседника, Сталин выдвинул новое соображение: «Избирательные списки на выборах будут выставлять не только коммунистическая партия, но и всевозможные общественные беспартийные организации. А таких у нас сотни»… «Каждая из прослоек (советского общества) может иметь свои специальные интересы и отражать (выражать?) их через имеющиеся многочисленные общественные организации». Этот софизм не лучше других. Советские «общественные» организации, – профессиональные, кооперативные, культурные и пр. – вовсе не представляют интересы разных «прослоек», ибо все они имеют одну и ту же иерархическую структуру: даже в тех случаях, когда они, по видимости, представляют массовые организации, как профессиональные союзы и кооперативы, активную роль в них играют исключительно представители привилегированных верхов, а последнее слово остается за «партией», т.е. бюрократией. Конституция попросту отсылает избирателя от Понтия к Пилату.
Эта механика совершенно точно выражена в самом тексте основного закона. Статья 126, которая является осью конституции, как политической системы, «обеспечивает право» всем гражданам и гражданкам группироваться в профессиональные, кооперативные, юношеские, спортивные, оборонные, культурные, технические и научные организации. Что касается партии, то-есть средоточия власти, то здесь дело идет не о праве для всех, а о привилегии для меньшинства. «…Наиболее активные и сознательные (т.е. признанные таковыми сверху Л.Т.) граждане из рядов рабочего класса и других слоев трудящихся объединяются в коммунистическую партию…, представляющую руководящее ядро всех организаций, как общественных, так и государственных». Эта удивляющая своей откровенностью формула, внесенная в текст самой конституции, обнаруживает всю фиктивность политической роли «общественных организаций», этих подчиненных филиалов бюрократической фирмы.
Но если не будет борьбы партий, то может быть разные фракции внутри единой партии смогут проявить себя на демократических выборах? На вопрос французского журналиста о группировках правящей партии Молотов ответил: «в партии… делались попытки создания особых фракций,… но вот уже несколько лет, как положение в этом отношении в корне изменилось, и коммунистическая партия действительно едина». Лучше всего это доказывается непрерывными чистками и концентрационными лагерями! После комментариев Молотова механика демократии окончательно ясна. «Что остается от Октябрьской революции, – спрашивает Виктор Серж, – если каждый рабочий, который позволяет себе требование или критическую оценку, подвергается заключению? О, после этого можно устанавливать какое угодно тайное голосование». Действительно: на тайное голосование не посягнул и Гитлер.
Теоретические рассуждения о взаимоотношении классов и партий притянуты реформаторами за волосы. Дело идет не о социологии, а о материальных интересах. Правящая партия СССР есть монопольная политическая машина бюрократии, которой, поистине, есть, что терять, и нечего больше завоевывать «питательную почву» она хочет сохранить только для себя.
* * *
В стране, где лава революции еще не остыла, привилегированных жгут их собственные привилегии, как новичка-вора – украденные золотые часы. Правящий советский слой научился бояться масс чисто буржуазным страхом. Сталин дает возрастающим преимуществам верхов «теоретическое» оправдание при помощи Коминтерна и защищает советскую аристократию от недовольства при помощи концентрационных лагерей. Чтоб эта механика могла держаться, Сталин должен время от времени становиться на сторону «народа» против бюрократии, разумеется, с ее молчаливого согласия. К тайному голосованию он оказывается вынужден прибегнуть, чтоб хоть отчасти очистить государственный аппарат от разъедающей его коррупции.
Еще в 1928 г. Раковский писал по поводу ряда прорвавшихся наружу случаев бюрократического гангстеризма: «Самым характерным в разлившейся волне скандалов и самым опасным является пассивность масс, коммунистических даже больше, чем беспартийных… Вследствие страха перед власть имущими или просто вследствие политического равнодушия, они проходили мимо без протеста, или ограничивались одним ворчанием». За протекшие после того восемь лет положение стало неизмеримо хуже. Загнивание аппарата, открывающееся на каждом шагу, стало грозить самому существованию государства, уже не как орудия социалистического преобразования общества, а как источника власти, доходов и привилегий правящего слоя. Сталину пришлось приоткрыть этот мотив реформы. «У нас не мало учреждений, – говорил он Говарду – которые работают плохо… Тайные выборы в СССР будут хлыстом в руках населения против плохо работающих органов власти». Замечательное признание: после того, как бюрократия создала собственными руками социалистическое общество, она почувствовала потребность… в хлысте! Таков один из мотивов конституционной реформы. Есть другой, не менее важный.
Упраздняя советы, новая конституция растворяет рабочих в общей массе населения. Политически советы, правда, давно уже потеряли значение. Но с ростом новых социальных антагонизмов и с пробуждением нового поколения они могли бы снова ожить. Больше всего надо, конечно, опасаться городских советов, с возрастающим участием свежих и требовательных комсомольцев. В городах контраст роскоши и нужды слишком бьет в глаза. Первая забота советской аристократии – отделаться от рабочих и красноармейских советов. С недовольством распыленной деревни справиться гораздо легче. Колхозников можно даже не без успеха использовать против городских рабочих. Бюрократическая реакция не в первый раз опирается на деревню против города.
Что в новой конституции есть принципиального и значительного, действительно поднимающего ее высоко над самыми демократическими конституциями буржуазных стран, представляет лишь водянистый пересказ основных документов Октябрьской революции. Что относится к оценке экономических завоеваний, искажает действительность ложной перспективой и самохвальством. Наконец, все, что касается свобод и демократии, насквозь пропитано духом узурпации и цинизма.
Представляя собою огромный шаг назад, от социалистических принципов к буржуазным, новая конституция, скроенная и сшитая по мерке правящего слоя, идет по той же исторической линии, что отказ от мировой революции в пользу Лиги Наций, реставрация мелкобуржуазной семьи, замена милиции казарменной армией, восстановление чинов и орденов и рост неравенства. Юридически закрепляя абсолютизм «внеклассовой» бюрократии, новая конституция создает политические предпосылки для возрождения нового имущего класса.
Глава 11: КУДА ИДЕТ СССР? Бонапартизм, как режим кризиса.
Вопрос, который мы поставили в своем месте от имени читателя: каким образом правящая группировка, при своих неисчислимых ошибках, могла сосредоточить в своих руках неограниченную власть? или иначе: как объяснить противоречие между идейной скудостью термидорианцев и их материальным могуществом? допускает ныне гораздо более конкретный и категорический ответ. Советское общество не гармонично. То, что для одного класса или слоя – порок, оказывается для другого добродетелью. Если с точки зрения социалистических форм общества политика бюрократии поражает противоречиями и несообразностями, то та же политика оказывается очень последовательной, с точки зрения упрочения могущества нового командующего слоя.
Государственная поддержка кулака (1923-1928 г.г.) заключала в себе смертельную опасность для социалистического будущего. Зато, при помощи мелкой буржуазии, бюрократии удалось связать по рукам и по ногам пролетарский авангард и раздавить большевистскую оппозицию. «Ошибка» с точки зрения социализма явилась чистым выигрышем с точки зрения бюрократии. Когда кулак стал непосредственно угрожать ей самой, она повернула оружие против него. Паническая расправа над кулаком, распространившаяся на середняка, обошлась хозяйству не дешевле, чем иноземное нашествие. Но свои позиции бюрократия отстояла. Едва успев разгромить вчерашнего союзника она стала изо всех сил взращивать новую аристократию. Подрыв социализма? Конечно, зато укрепление командующей касты. Советская бюрократия похожа на все господствующие классы в том отношении, что готова закрывать глаза на самые грубые ошибки своих вождей в области общей политики, если, в обмен за это, они проявляют безусловную верность в защите ее привилегий. Чем тревожнее настроения новых господ положения, тем выше они ценят беспощадность против малейшей угрозы их благоприобретенным правам. Под этим углом зрения каста выскочек подбирает своих вождей. В этом секрет успеха Сталина.
Рост могущества и независимости бюрократии, однако, не беспределен. Есть исторические факторы, которые сильнее маршалов и даже генеральных секретарей. Рационализация хозяйства немыслимо без точного учета. Учет непримирим с произволом бюрократии. Заботы о восстановлении устойчивого, т.е. независимого от «вождей» рубля, навязываются бюрократии тем обстоятельством, что ее самодержавие приходит во все большее противоречие с развитием производительных сил страны, как абсолютная монархия стала, в свое время, несовместимой с развитием буржуазного рынка. Денежный расчет не может, однако, не придать более открытый характер борьбе разных слоев за распределение национального дохода. Почти безразличный в эпоху карточной системы вопрос о расценках получает теперь для рабочих решающее значение, а вместе с ним – и вопрос о профессиональных союзах. Назначение профессиональных чиновников сверху должно будет наталкиваться на все больший отпор. Мало того: при сдельной плате рабочий непосредственно заинтересован в правильной постановке заводского хозяйства. Стахановцы все громче жалуются
