судна и его экипажа
Встретили нас на «Руфи» с любопытством, но без малейшей враждебности. Прибыл старик-судовладелец. По его любезной инициативе нас поместили не в полутемную больничную каюту с тремя койками, без стола, как распорядилось почему-то недремлющее правительство, а в удобную каюту самого судовладельца, рядом с помещением капитана Так я получил возможность в дороге работать …
Несмотря на все, мы увезли с собой теплые воспоминания о чудесной стране лесов и фиордов, о снегах под январским солнцем, лыжах и салазках, светловолосых и голубоглазых детях, слегка угрюмом и тяжеловесном, но серьезном и честном народе. Прощай, Норвегия!
30 декабря. Большая половина пути оставлена позади. Ка-питан полагает, что 8 января будем в Вэра-Крус, если океан не лишит нас своей благожелательности. 8-го «ли Ю-го, не все ли равно? На судне спокойно. Нет московских телеграмм, и воздух кажется вдвойне чистым. Мы не спешим. Пора, однако, вернуться к процессу …
Поразительно, с какой настойчивостью Зиновьев, увлекая за собой Каменева, готовил в течение ряда лет свой собственный трагический финал. Без инициативы Зиновьева . Сталин едва ли стал бы генеральным секретарем. Зиновьев хотел использовать эпизодическую дискуссию о профессиональных союзах зимою 1920-21 гг. для дальнейшей борьбы против меня. Сталин казался ему, и не без основания, наиболее подходящим человеком для закулисной работы. Именно в те дни, возражая против назначения Сталина генеральным секретарем, Ленин произнес свою знаменитую фразу: «Не советую — этот повар будет готовить только острые блюда». Какие пророческие слова! Победила, однако, на съезде руководимая Зиновьевым петроградская делегация. Победа далась ей тем легче, что Ленин не принял боя. Своему предупреждению он сам не хотел придавать преувеличенного значения: пока оставалось у власти старое Политбюро, генеральный секретарь мог быть только подчиненной фигурой После заболевания Ленина тот же Зиновьев взял на себя инициативу открытой борьбы против меня. Он рассчитывал, что тяжеловесный Сталин останется его начальником штаба. Генеральный секретарь продвигался в те дни очень осторожно. Массы его не знали совершенно. Авторитетом он пользовался только у части партийного аппарата, но и там его не любили. В 1924 году Сталин сильно колебался. Зиновьев толкал его вперед. Для политического прикрытия своей закулисной работы Сталин нуждался в Зиновьеве и Каменеве: на этом основана была механика «тройки». Наибольшую горячность проявлял неизменно Зиновьев: он на буксире тянул за собой своего будущего палача.
В 1926 году, когда Зиновьев и Каменев после трех с лишним лет совместного со Сталиным заговора против меня, перешли в оппозицию к аппарату, они сделали мне ряд очень поучительных сообщений и предупреждений.
— Вы думаете, — говорил Каменев, — что Сталин размыш
ляет сейчас над тем, как возразить вам по поводу вашей кри
тики? Ошибаетесь. Он думает о том, как вас уничтожить…
Сперва морально, а потом, если можно, и физически. Оклеве
тать, организовать провокацию, подкинуть военный заговор,
подстроить террористический акт. Поверьте мне. это не гипоте
за: в тройке приходилось быть откровенными друг с другом, хо
тя личные отношения и тогда уже не раз грозили взрывом.
Сталин ведет борьбу совсем в другой плоскости, чем вы. Вы
не знаете этого азиата …
Сам Каменев хорошо знал Сталина. Оба они начали в свои молодые годы, в начале столетия, революционную работу в кавказской организации, были вместе в ссылке, вместе вернулись в Петербург в марте 1917 года, вместе придали центральному органу партии оппортунистическое направление, которое держалось до приезда Ленина.
— Помните арест Султан-Галиева70, бывшего председате
ля татарского совнаркома в 1923 году? — продолжал Каменев.
— Это был первый арест видного члена партии, произведен
ный по инициативе Сталина. Мы с Зиновьевым, к несчастью,
дали свое согласие. С того времени Сталин как бы лизнул
крови … Как только мы порвали с ним, мы составили нечто
вроде завещания, где предупреждали, что в случае нашей «не
чаянной» гибели виновником ее надлежит считать Сталина.
Документ этот хранится в надежном месте. Советую вам сде
лать то же самое: от этого азиата можно ждать всего .. .
Зиновьев говорил мне в первые недели нашего недолговечного блока (1926-1927): «Вы думаете, что Сталин не взвешивал вопроса о вашем физическом устранении? Взвешивал, и не раз. Его останавливала одна и та же мысль молодежь возложит ответственность на «тройку» или лично на него и может прибегнуть к террористическим актам. Сталин считал поэтому необходимым разгромить предварительно кадры оппозиционной молодежи. А там, мол, видно будет… Его ненависть к нам, особенно к Каменеву, вызывается тем, что мы слишком многое знаем о нем».
Перепрыгнем через промежуток в пять лет. 31 октября 1931 года центральный орган германской коммунистической партии «Роте Фане» опубликовал сообщение о том, что белый генерал Туркул71 подготовляет убийство Троцкого в Турции. Такие сведения могли исходить только от ГПУ. Так как в Турцию я был выслан Сталиным, то предупреждение «Роте Фане» весьма походило на попытку подготовить для Сталина моральное алиби на случай, если бы замысел Туркула закончился успехом.
4 января 1932 года я обратился в Политбюро, в Москву, с письмом на ту тему, что такими дешевыми мерами Сталину не удастся обелить себя: ГПУ способно одной рукой подталкивать белогвардейцев к покушению, через своих агентов-провокаторов, а другой рукой разоблачать их, на всякий случай, через органы Коминтерна.
«Сталин пришел к заключению, — писал я, — что высылка Троцкого за границу была ошибкой. Он надеялся, как это известно из тогдашнего заявления в Политбюро, что без секретариата и без средств Троцкий окажется бессильной жертвой бюрократической клеветы, организованной в мировом масштабе. Бюрократ ошибся. Вопреки его ожиданиям, обнаружилось, что идеи имеют собственную силу, без аппарата и без средств…»
Сталин прекрасно понимает грозную опасность, которую представляют для него лично, для его дутого авторитета, для его бонапартистского могущества идейная непримиримость и упорный рост интернациональной левой оппозиции. Сталин думает: «Надо исправить ошибку». Разумеется, не идеологическими мерами: Сталин ведет борьбу в другой плоскости. Он хочет добраться не до идей противника, а до его черепа. Уже в 1924 году Сталин взвешивал доводы «за» и «против» в вопросе о моей физической ликвидации «Я получил в свое время эти сведения через Зиновьева и Каменева, — писал я, — в период их перехода в оппозицию, притом в таких обстоятельствах и с такими подробностями, что не может быть сомнения относительно правдивости этих сообщений … Если Сталин заставит Зиновьева и Каменева опровергнуть свои собственные прежние заявления, никто им не поверит».
Уже в то время система ложных признаний и опровержений
на заказ цвела в Москве махровым цветом.
Через десять дней после того как я отправил свое письмо из Турции, делегация моих французских единомышленников, руководимая Навиллем72 и Франком73, обратилась к тогдашнему советскому послу в Париже Довгалевскому74 с письменным заявлением: «»Роте Фане» опубликовал сообщение по поводу подготовки покушения на Троцкого . . . Таким образом, само советское правительство формально подтверждает, что оно осведомлено об опасностях, угрожающих Троцкому».
А так как, согласно тому же официозному сообщению, план генерала Туркула «опирается на плохую организацию охраны со стороны турецких властей», то заявление Навилля-Франка заранее возлагало ответственность за последствия на советское правительство, требуя от него принятия немедленных практических мер.
Эти шаги всполошили Москву. 2 марта Центральный комитет французской коммунистической партии разослал наиболее ответственным работникам на правах конфиденциального документа ответ Центрального комитета большевистской партии СССР. Сталин не только не отрицал, что сообщение «Роте Фане» исходит от него, но ставил себе это предупреждение в особую заслугу и обвинял меня в … неблагодарности. Не говоря ничего по существу вопроса о безопасности, циркулярное письмо утверждало, что своими нападками на ЦК я подготовлю свой «союз с социал-фашистами» (то есть социал-демократией). До обвинения в союзе с фашизмом Сталин тогда еще не додумался, а своего собственного союза с «социал-фашистами» против меня он еще не предвидел.
К ответу Сталина приложено было опровержение Каменева и Зиновьева от 13 февраля 1932 года, написанное, как неосмотрительно сказано в самом опровержении, по требованию Ярославского75 и Шкирятова76, членов Центральной контрольной комиссии и главных в то время агентов-инквизиторов по борьбе с оппозицией. В обычном для таких документов стиле Каменев и Зиновьев писали что сообщение Троцкого есть «бесчестная ложь с единственной целью скомпрометировать нашу партию. .. Само собой разумеется, что никогда не могло быть и речи об обсуждении подобного вопроса … и никогда мы ни о чем подобном не говорили Троцкому».
Опровержение заканчивалось еще более высокой нотой: «Заявление Троцкого насчет того, будто в партии большевиков нас могут заставить сделать ложные сообщения, представляет собой заведомый прием шантажиста».
Весь этот эпизод, отстоящий, на первый взгляд, далеко от процесса, представляет, однако, при более внимательном подходе исключительный интерес. Согласно обвинительному акту, я уже в мае 1931 года и затем в 1932 году передал Смирнову через сына Льва Седова и через Юрия Гавена77 инструкцию: перейти к террористической борьбе и заключить с зиновьевца-ми блок на этой основе. Все мои «инструкции», как мы еще не раз увидим, немедленно выполнялись капитулянтами, то есть людьми, давно порвавшими со мною и ведшими против меня открытую борьбу.
Согласно официальному истолкованию, капитуляция Зи-иовьева, Каменева и других представляла собою простую военную хитрость — с целью пробраться в святилище бюрократии. Если принять на минуту эту версию, которая, как видно будет из дальнейшего, разбивается о сотни фактов, то мое письмо в Политбюро от 4 января 1932 года становится совершенно непостижимой загадкой. Если б я в 1931-32 годах действительно руководил организацией террористического «блока» с Зиновьевым и Каменевым, я не стал бы, разумеется, столь непоправимо компрометировать своих союзников в глазах бюрократии.
Грубое опровержение Зиновьева — Каменева, предназначенное для обмана непосвященных, не могло, конечно, ни на минуту обмануть Сталина: он — то уж, во всяком случае, знал, что его бывшие союзники рассказали мне голую правду! Одного этого факта было слишком достаточно, чтоб навсегда лишить Зиновьева и Каменева малейшей возможности вернуть себе доверие правящей верхушки. Что же остается от «военной хитрости»? Я должен был бы быть просто невменяемым, чтобы подрывать таким образом шансы «террористического центра».
В свою очередь опровержение Каменева и Зиновьева и содержанием, и тоном своим свидетельствует о чем угодно, только не о сотрудничестве. К тому же этот документ не стоит особняком. Мы увидим еще, особенно на примере Радека, что главная функция капитулянтов состояла в том, чтобы из года в год и из месяца в месяц поносить и чернить меня перед советским и мировым общественным мнением. Как могли эти люди надеяться под руководством ими же скомпрометированного вождя прийти к победе, остается совершенно необъяснимым. Здесь «военная хитрость» уже явно превращается в свою противоположность. В сущности, опровержение Зиновьева — Каменева от 13 февраля 1932 года, разосланное всем секциям Коминтерна, представляет
