на него всемогущий прокурор Вышинский, бывший провинциальный адвокат из меньшевиков.
И все же замысел чудовищнее исполнителя. Тот факт, например, что важнейший свидетель против меня, единственный из старых большевиков, который будто бы непосредственно посетил меня за границей, именно Гольцман, имел несчастье назвать в качестве проводника моего сына, которого в Копенгагене не было, и выбрать местом свидания отель «Бристоль», которого давно нет на свете, — этот и подобные факты имеют, с чисто юридической точки зрения, решающее значение.
Но для всякого мыслящего человека, не лишенного психологического и нравственного чутья, нет, в сущности, надобности в этих «маленьких» дефектах большого подлога. Узор фальшивой монеты может оказаться лучше или хуже выполненным. Но стоит ли разбираться в узоре, если, взяв монету на ладонь, я могу уверенно сказать: она легковесна, или, бросив ее на стол, я обнаружу, что она звучит глухим звуком «амальгамы», Утверждение, будто я мог вступить в союз с гестапо, чтоб убить сталинского чиновника Кирова, настолько глупо само но себе, что умный и честный человек не захочет даже разбираться в подробностях сталинского подлога. ПОСЫЛКА «ТЕРРОРИСТОВ» ИЗ-ЗА ГРАНИЦЫ 6 января. Ночью вошли в Мексиканский залив. Температура воды 27 °С! В каюте жарко. Полицейский офицер и Капитан регулируют по радио условия нашей высадки (видимо, в Там-пико, а не в Вэра-Крус, как предполагалось несколько дней тому назад).
С подготовкой судебных подлогов связана одна из самых постыдных глав советской дипломатии: инициатива Литвинова в деле международной борьбы с террористами. 9 октября 1934 года во Франции были убиты югославский король Александр117 и французский министр Барту118. Убийство организовано было хорватскими и болгарскими националистами, за спиной которых стояли Венгрия и Италия. Если марксизм отвергает террористические методы борьбы, то отсюда вовсе ·не вытекает, что марксисты могут подать руку империалистской полиции в целях совместного истребления «террористов». Между тем именно таково было поведение Литвинова в Женеве. Со ссылками на Маркса он выдвинул лозунг: «Полицейские всех стран, объединяйтесь!» «Не может быть, — говорил я тогда же друзьям, — чтоб эта гнусность не преследовала какой-то вполне определенной цели. Для расправы над внутренними противниками Сталин не нуждается в Лиге Наций. Против кого же направлены речи Литвинова?» Я не мог не ответить: против меня. Что именно подготовляется, этого я, конечно, знать не мог. Но для меня было уже тогда несомненно, что дело идет о каком-то гигантском подлоге, в который я какими-то путями должен быть втянут, причем международная поли-ция, вдохновляемая Литвиновым, должна помочь Сталину добраться до меня.
Сейчас вся эта махинация представляется совершенно очевидной. Первые попытки Литвинова создать священный союз против «террористов» совпадают с периодом подготовки первой амальгамы вокруг Кирова. Соответственные инструкции даны были Сталиным Литвинову до убийства Кирова, т. е. в те горячие дни, когда ГПУ подготовляло покушение в расчете запутать в него оппозицию. Замысел оказался, однако, слишком сложен и встретил на пути ряд препятствий. Николаев выстрелил слишком рано. Латышский консул119 не успел связать террористов со мной. Международный трибунал против террористов не создан и до сих пор. От великого замысла добраться до меня через посредство Лиги Наций остались пока что лишь скандальные выступления советского дипломата, направленные на объединение мировой полиции против «троцкизма».
«Террористическая» неделя в Копенгагене (ноябрь 1932 года) тесно связана с идеей международного трибунала. Если террористический центр существует и действует в Москве, а я из-за границы только «вдохновляю» его посредством писем, которых никак не даются в руки прокуратуры, то возможность обвинения меня перед трибуналом Лиги Наций остается слишком проблематической. Совершенно необходимо было, чтоб я лично посылал из-за границы живых террористов. Вот почему неизвестные мне молодые люди Берман и Фриц Давид120 явились ко мне будто бы в Копенгаген, где я в течение одной беседы превратил каждого из них в террориста, а заодно и в агента гестапо.
Отправляя их в СССР с поручением убить как можно большее число «вождей» в возможно более короткий срок, я предлагал им, однако, не вступать в отношения с московским террористическим центром… по соображениям конспирации: наиболее верное средство сохранить «террористический центр» в неприкосновенности состоит, видите ли, в том, чтобы освободить его от участия в террористических актах… С той же целью: подготовить необходимые свидетельские показания для трибунала Лиги Наций, приезжал ко мне в Копенгаген Гольцман, который имел, однако, несчастие встретиться в давно упраздненном отеле с моим сыном, находившимся в это время в Берлине. С Ольбергом121 и двумя Лурье, Моисеем122 и Натаном123, дело обстояло проще: я направил их на террористическую работу заочно, ни разу не видев их в глаза. Нет, копенгагенская неделя не принесла лавров авторам великого замысла. Но что могли они предложить другое? * * * Каменев с особой настойчивостью предрекал на суде, что доколе Троцкий остается за границей, дотоле оттуда будут неизбежно прибывать в Советский Союз террористы. Сохраняя черты «умного политика» и на последней ступени своего унижения, Каменев наиболее прямо шел навстречу главной задачи Сталина: сделать мое пребывание невозможным ни в одном из иностранных государств. Троцкий за границей означает террористические акты в СССР! Каменев обходил вопрос о том, из какой, собственно, среды я смогу вербовать террористов. За границей есть два круга русских людей: белая эмиграция и советские колонии вокруг посольств.
После моей высылки в Турцию ГПУ делало через посредство секций Коминтерна настойчивые попытки «связать» иностранных, в частности чешских, «троцкистов» с белой эмиграцией. Но первые же мои статьи, опубликованные за границей, положили конец этим проискам. Во всех своих, без исключения, группировках белая эмиграция, как она ни враждебна Сталину, чувствует себя политически несравненно ближе к нему, чем ко мне, и совершенно не скрывает этого. Что касается заграничных советских кругов, то они крайне узки и находятся под таким надзором ГПУ, что о какой-либо организационной работе в их среде не может быть и речи. Достаточно напомнить, что Блюмкин124 был расстрелян за один лишь визит ко мне, вскоре после моего прибытия в Константинополь: это была единственная моя встреча с советским гражданином за все годы моего нынешнего изгнанья. Во всяком случае, в списке обвиняемых не оказалось никого из состава белой эмиграции или заграничных советских служащих.
Кто же такие те пять «террористов», которых я будто бы послал в Москву из-за границы и которые обнаружили свои террористические намерения только в зале судебных заседаний? Все это — еврейские интеллигенты, притом не из СССР, а из лимитрофов, входивших некогда в состав царской России (Литва, Латвия…). Их семьи бежали в свое время от большевистской революции, но представители младшего поколения, благодаря подвижности, приспособляемости, знанию языков, в частности русского, недурно устроились впоследствии в аппарате Коминтерна. Сплошь выходцы из мелкобуржуазной среды, без связи с рабочим классом какой бы то ни было страны, без революционного закала, без серьезной политической подготовки, эти безличные чиновники Коминтерна, всегда покорные последнему циркуляру, стали поистине бичом международного рабочего движения. Иные из них, потерпев аварию на своем пути, заигрывали временно с оппозицией. И в статьях, и в письмах я не раз предостерегал своих единомышленников против подобных господ. И вот оказывается, что как раз этим коминтерновским комиссионерам я вдруг сразу с первого -свидания или даже заглазно, доверил самые сокровенные свои планы по части террора, а заодно и свои связи с гестапо. Нелепо? Но в том-то и дело, что другой среды, из которой я мог бы из-за границы вербовать «террористов», ГПУ не нашло. А без отправки мною эмиссаров из-за границы мое участие в терроре сохраняло бы слишком отвлеченный характер.
Одна бессмыслица влечет за собой другую: агентами гестапо оказываются, как на подбор, пять еврейских интеллигентов (Ольберг, Берман, Давид, два Лурье)! Достаточно известно, что широкие круги еврейской интеллигенции, в том числе и в Германии, поворачивались в сторону Коминтерна не из интереса к марксизму и коммунизму, а в поисках опоры против агрессивного антисемитизма. Это понять можно. Но какие политические или психологические мотивы могли толкнуть пять русско-еврейских интеллигентов ступить на путь террора против Сталина… в союзе с Гитлером? Сами обвиняемые тщательно обходили эту загадку. Вышинский тоже не ломал над ней своей головы. Между тем она заслуживает вниманья. Мною лично руководила «жажда власти». Допустим! Но какие чувства двигали этими пятью незнакомцами? Они-то во всяком случае собирались отдавать свои головы. Во имя чего? Во славу Гитлера?
Однако и мотивы Троцкого вовсе не так ясны, как хочется думать Приттам, Розенмаркам и остальным заграничным адвокатам советского прокурора. Выходит, что из «ненависти» к Сталину я делал как раз то, в чем Сталин больше всего нуждался.
С 1927 года я не десятки, а сотни раз предупреждал о том, что логика бонапартизма будет побуждать Сталина пытаться подкинуть оппозиции военный заговор или террористический акт. С момента приезда в Константинополь я многократна повторял и политически обосновывал эти предупреждения в печати. Зная таким образом заранее, что Сталину до зарезу нужны покушения на его «священную особу», я занялся поставкой таких заговоров; на роли исполнителей я выискивал случайных и заведомо ненадежных людей; в качестве союзника я выбрал Гитлера; в агенты гестапо я определял евреев; чтоб сотрудничество мое с гестапо не осталось, упаси боже, под секретом, я рассказывал об этом направо и налево. Словом, я делал как раз то, чего требовало от меня воображение среднего провокатора ГПУ. В МЕКСИКЕ 9 января, жарким тропическим утром, наш танкер входил в гавань Тампико. Мы все еще не знали, что нас ждет впереди. Наши паспорта и наши револьверы оставались по-прежнему в руках полицейского фашиста, который и в территориальных водах Мексики поддерживал режим, установленный норвежским «социалистическим» правительством. Я предупредил полицейского и капитана, что мы с женой высадимся добровольно лишь в том случае, если нас встретят друзья: у нас не было ни малейшего основания доверять норвежским вассалам ГПУ под тропиками, как и на параллели Осло. Но все уладилось благополучно.
Вскоре после остановки танкера к нему подошел правительственный катер с представителями местной и центральной власти, с мексиканскими и иностранными журналистами и, главное, с верными и надежными друзьями. Здесь были: Фрида Ривера, жена знаменитого художника125, которого болезнь удержала в клинике; Макс Шахтман126, марксистский журналист и близкий единомышленник, посещавший нас ранее в Турции, во Франции и в Норвегии; наконец, Жорж Новак127, секретарь нью-йоркского комитета защиты Троцкого.
После четырех месяцев заключения и изолированности встреча с друзьями была особенно тепла! Норвежский полицейский, передавший нам, наконец, наши паспорта и револьверы, со смущением наблюдал предупредительное отношение к нам со стороны мексиканского полицейского генерала.
Покинув танкер, мы не без волнения вступили на почву Нового Света. Несмотря
