осветить вопрос, поскольку он вообще может нуждаться в освещении, возьмем свежий пример из области государственного права. После захвата власти Гитлер, вопреки’ всем ожиданиям, заявил, что вовсе не намерен изменять основные законы государства. Большинство людей забыло, вероятно, что в Германии и сегодня остается в неприкосновенности Веймарская конституция: только в этот юридический футляр Гитлер вложил содержание тоталитарной диктатуры. Представим себе эксперта, который, надев большие очки и вооружившись официальными документами, намерен изучить государственный строй Германии «с чисто юридической точки зрения». После нескольких часов умственного напряжения он откроет, что Германия Гитлера представляет собою чистейшей воды демократическую республику (всеобщее избирательное право, парламент дающий полномочия фюреру, независимость судебной власти и пр. и пр.). Всякий здравомыслящий человек воскликнет, однако, что такого рода юридическая экспертиза является в лучшем случае проявлением «юридического кретинизма». Демократия основана на свободной борьбе классов, партий программ, идей. Если задушить эту борьбу, то от демократии останется мертвая шелуха, вполне пригодная для прикрытия фашистской диктатуры. Современное судопроизводство основано на борьбе обвинения и защиты, которая вводится в известные процессуальные рамки. Там, где состязание между сторонами задушено при помощи внесудебного насилия, процессуальные рамки, каковы бы они ни были, являются лишь прикрытием инквизиции. Действительное расследование московских процессов не может не быть всесторонним. Оно использует, разумеется, и -«стенографические» отчеты, но не как «вещи в себе», а как составную часть грандиозной исторической драмы, главные факторы которой остаются за кулисами судебного спектакля. АВТОБИОГРАФИЯ В своей обвинительной речи 22 января Вышинский говорил: «Троцкий и троцкисты всегда были капиталистической агентурой в рабочем движении». Вышинский разоблачал «лицо настоящего, подлинного троцкизма — этого исконного врага рабочих и крестьян, исконного врага социализма, слуги капитализма». Он рисовал историю «троцкизма, потратившего тридцать с лишним лет своего существования на то, чтоб подготовить, в конце концов, свое окончательное превращение в штурмовой отряд фашизма, одно из отделений фашистской полиции».
В то время как иностранные публицисты ГПУ (из «Дейли Уоркер», «Нью Массес» и пр.) расходуют свою энергию на то, чтобы при помощи тонких догадок и исторических аналогий объяснить, каким образом революционный марксист мог на шестом десятке жизни превратиться в фашиста, Вышинский подходит к вопросу совершенно иначе: Троцкий всегда был агентом капитала и врагом рабочих и крестьян; тридцать с лишним лет он готовился к тому, чтоб превратиться в агента фашизма. Вышинский говорит то, что публицисты «Нью Массес» скажут лишь через некоторое время. Я предпочитаю поэтому иметь дело с Вышинским. Категорическим утверждениям прокуратуры СССР я противопоставлю столь же категорические факты своей автобиографии.
Вышинский ошибается, когда говорит о тридцати годах моей подготовки к фашизму. Факты, арифметика, хронология, как, впрочем, и логика, вообще не составляют сильной стороны этого обвинения. Я позволю себе начать с некоторых автобиографических фактов, которые будут не лишними для оценки обвинений, тем более что основные черты моего жизненного пути типичны в той или другой степени для всего старшего поколения большевиков, из среды которого Сталин рекрутирует ныне своих главных обвиняемых.
На путь революции я вступил на восемнадцатом году жиз-ни. В текущем месяце исполнилось сорок лет, как я непрерывно участвую в рабочем движении, на его левом, марксистском) крыле под знаменем марксизма. На восемнадцатом году жизни я нелегально организовал в Николаеве Южно-русский рабочий союз, насчитывающий свыше 200 рабочих. На гектографе я издавал революционную газету «Наше дело». Во время первой ссылки в Сибирь (1900-1902) я участвовал в создании сибирского Союза за освобождение рабочего класса. После побега за границу я примкнул к социал-демократической организации «Искра», во главе которой стояли Плеханов145, Ленин и другие. В 1905 году я вел руководящую работу в первом петербургском Совета рабочих депутатов.
Я провел четыре с половиной года в тюрьмах, два раза был в ссылке в Сибири, где оставался около двух с половиной лет, два раза бежал из Сибири, провел в два приема двенадцать лет в эмиграции при царизме, приговорен был в 1915 году в Германии заочно к тюремному заключению за борьбу против; войны, выслан был за то же преступление из Франции, арестован в Испании, заключен английским правительством в концентрационный лагерь в Канаде. Так я выполнил свои функции «агента капитала».
Рассказы сталинских историков о том, будто я до 1917 года; был меньшевиком, представляют собой одну из обычных фальсификаций. С того момента, как большевизм и меньшевизм определились политически и организационно (1904 г.), я стоял формально вне обеих фракций, но, как показали три русские революции, моя политическая линия, несмотря на конфликты и полемику, во всем основном совпадала с линией Ленина.
Наиболее важным разногласием между мною и Лениным в эти годы была моя надежда на то, что посредством объединения с меньшевиками можно заставить большинство их повернуть на революционный путь. В этом жгучем вопросе правота была целиком на стороне Ленина. Нужно, однако, сказать что в 1917 г. «объединительные» тенденции были очень сильны среди большевиков. 1 ноября 1917 года Ленин говорил по этому поводу на заседании петроградского комитета партии: «Троцкий давно сказал, что объединение невозможно. Троцкий это понял, и с тех пор не было лучшего большевика».
С конца 1904 года я отстаивал тот взгляд, что русская революция может закончиться лишь диктатурой пролетариата, которая в свою очередь должна привести к социалистическому преобразованию общества при условии успешного развития мировой революции. Меньшинство моих нынешних противников считало эту перспективу фантастической вплоть до апреля 1917 г. и называло ее враждебным именем «троцкизма», противопоставляя ей программу буржуазной демократической республики. Что касается подавляющего большинства нынешней бюрократии, то оно примкнуло к советской власти лишь после победоносного окончания гражданской войны.
В годы эмиграции я участвовал в рабочем движении Австрии, Швейцарии, Франции и Соединенных Штатов. Я с благодарностью думаю о том, что эмиграция дала мне возможность, ближе приобщиться к жизни мирового рабочего класса и превратить интернационализм из абстрактного понятия в движущую силу всей моей дальнейшей жизни.
Во время войны я вел сперва в Швейцарии, затем во Франции пропаганду против шовинизма, разъедавшего Второй Интернационал. Свыше двух лет я издавал в Париже под военной цензурой ежедневную русскую газету в духе революционного интернационализма. Я был тесно связан в своей работе с интернационалистическими элементами во Франции и вместе с их представителями принимал участие в международной конференции противников шовинизма в Циммервалъде (1915 г.). Ту же работу я продолжал во время двухмесячного пребывания в Соединенных Штатах.
После прибытия в Петроград (5 мая 1917 г.) из канадского концентрационного лагеря, где я вел проповедь идей Либкнех-та и Люксембург среди пленных немецких матросов, я принимал близкое участие в подготовке и организации Октябрьской революции, особенно в течение тех четырех решающих месяцев, когда Ленин вынужден был скрываться в Финляндии. В 1918 году Сталин в статье, имевшей задачей ограничить мою роль в Октябрьской революции, вынужден был, однако, писать: «Вся работа по практической организации восстания происходила под непосредственным руководством председателя Петроградского Совета Троцкого. Можно с уверенностью сказать, что быстрым переходом гарнизона на сторону Совета и умелой постановкой работы Военно-революционного комитета партия обязана прежде всего и главным образом т. Троцкому» («Правда» No 241, 6 ноября 1918 г.). Это не помешало Сталину писать шесть лет спустя: «Никакой особой роли ни в партии, ни в октябрьском восстании не играл и не мог играть т. Троцкий, человек сравнительно новый для нашей партии в период Октября» (И. Сталин. Троцкизм или ленинизм. 1924, с. 68-69).
В настоящее время школа Сталина при помощи свойственных ей научных методов, на которых воспитались и суд, и прокуратура, считает доказанным, что я не руководил Октябрьской революцией, а противодействовал ей. Однако эти исторические подлоги относятся не к моей биографии, а к биографии Сталина.
После октябрьского переворота я стоял у власти в течение около девяти лет, принимал близкое участие в строительстве советского государства, революционной дипломатии, Красной армии, хозяйственных организаций и Коммунистического Интернационала. В течение трех лет я непосредственно руководил гражданской войной. В этой суровой работе мне приходилось прибегать к решительным мерам. Я несу за это полную ответственность перед мировым рабочим классом и историей. Оправдание суровых мер покоилось в их исторической необхо-димости и прогрессивности, в их соответствии с основными интересами рабочего класса. Всякую меру репрессии, продиктованную условиями гражданской войны, я называл ее настоящим именем и давал о ней открытый отчет перед трудящимися массами. Мне нечего было скрывать перед народом, как сейчас мне нечего скрывать перед Комиссией.
Когда в известных частях партии, не без закулисного участия Сталина, возникла оппозиция против моих методов руководства гражданской войной, Ленин в июле 1919 г. по собственной инициативе и совершенно неожиданно для меня вручил мне белый лист бумаги, внизу которого было написано: «Товарищи, зная строгий характер распоряжений тов. Троцкого, я настолько убежден, в абсолютной степени убежден, в правильности, целесообразности и необходимости для пользы дела даваемого тов. Троцким распоряжения, что поддерживаю это распоряжение всецело. В. Ульянов (Ленин)».
Даты на бумаге не было. Дату в случае нужды должен был поставить я сам. Осторожность Ленина во всем, что касалось его отношения к трудящимся, известна. Тем не менее он считал возможным заранее подписаться под всяким моим распоряжением, хотя от этих распоряжений зависела нередко судьба многих людей. Ленин не боялся злоупотребления властью с моей стороны. Прибавлю, что я ни разу не делал употребления из выданного мне Лениным карт-бланша. Но документ остается свидетельством исключительного доверия со стороны человека, которого я считаю самым высоким образцом революционной морали.
Я принимал непосредственное участие в выработке программных документов и тактических тезисов Третьего Интернационала. Основные доклады о мировом положении на конгрессах делились между Лениным и мною. Программные манифесты первых пяти Конгрессов написаны мною. Я предоставляю прокурорам Сталина разъяснять, какое место занимала эта деятельность на моем пути в сторону фашизма. Что касается меня, то я стою и сегодня незыблемо на почве тех принципов, которые я рука об руку с Лениным залагал в основу Коммунистического Интернационала. Я разошелся с правящей бюрократией с того времени, как она в силу исторических причин, о которых здесь не место говорить, сложилась в привилегированную консервативную касту. Причины расхождения, запечатленные на всех его этапах в официальных документах, статьях и книгах, доступны общей проверке.
Я отстаивал советскую демократию — против бюрократического абсолютизма; повышение жизненного уровня масс-против чрезмерных привилегий верхов; систематическую индустриализацию и коллективизацию в интересах трудящихся; наконец — международную политику в духе революционного интернационализма против национального консерватизма. В свое» последней книге «Преданная революция» я сделал попытку теоретически объяснить, почему изолированное советское государство, на отсталой экономической базе, выделило из себя? чудовищную пирамиду бюрократии, которая почти автоматически увенчалась бесконтрольным и «непогрешимым»
