правильный путь состоит, по моему мнению, в том чтобы Ваша Комиссия вступила в соглашение с Интернациональной комиссией о наиболее целесообразных формах сотрудничества и разделения труда. Во всяком случае, с моей стороны было бы прямой нелояльностью участвовать в расследовании Национальной корпоративной комиссии без согласия и одобрения Интернациональной комиссии, которой я заранее обещал свое полное содействие Я не сомневаюсь ни на минуту, что Вы полностью оцените значение и вес этих соображений и введете Вашу инициативу в те каналы, которые оградят ее от всяких нареканий и подозрений. С своей стороны, я не могу желать ничего большего, как участия в международном расследовании авторитетных представителей той страны, которая оказала мне столь великодушное гостеприимство. 16 марта 1937 г. В КОМИССИЮ РАССЛЕДОВАНИЯ. ГОСПОДИН БИЛЬС КАК СВИДЕТЕЛЬ В майском номере мексиканского журнала «Футуро» г. Карлтон Бильс240 опубликовал статью о сессии следственной Комиссии в Койоакане. Ни журнал, ни автор статьи сами по себе не могли бы побудить меня к возражению. Но тот факт, что г. Бильс был членом Комиссии, бросает на его статью отблеск заимственного авторитета и не позволяет мне оставить ее без внимания, как бесчисленное количество других статей того же типа.
Я не имею, однако, в виду останавливаться на всех ложных утверждениях, из которых состоит статья бывшего корреспондента ТАСС, а меня интересуют, главным образом, те случаи, где г. Бильс «цитирует» мои показания, выступая в качестве своеобразного «свидетеля». Если г. Бильс вышел в отставку из Комиссии, то это не освобождает его от элементарных моральных обязательств. Комиссия может, думается мне, вызвать г. Бильса в качестве свидетеля и потребовать от него подтверждения тех заявлений, при помощи которых он вводит в заблуждение общественное мнение.
1. «Можете вы доказать это (?) обстоятельство, — кричу я неожиданно для Троцкого… — Троцкий явно не может доказать этого (?). Его архивы, относящиеся к этому (?) пункту, были украдены норвежскими фашистами, но он сделал нотариальное заявление и различные журналисты подтвердили его. Эти журналисты оказались, однако, сторонниками Троцкого…» и т. д.
Во всем этом намеренно бесформенном рассказе нет ни одного слова правды. Норвежские фашисты действительно сделали 5 августа 1936 года попытку захватить мои архивы. Но им удалось украсть только одно-единственное письмо, которое фигурировало впоследствии на норвежском суде и было воспроизведено всей печатью. Я не мог, следовательно, ссылаться на «похищение» моих архивов норвежскими фашистами.
Чтоб затруднить опровержение, г. Бильс уклоняется назвать вопрос, который он мне задал. Методом исключения можно, однако, прийти к выводу, что дело идет о моей ссылке на применяемый ГПУ прием: карать ближайших родных для вынуж-дения у арестованных ложных показаний.
Не только г. Бильс, но и председатель Комиссии доктор Дьюи потребовали от меня доказательств. Я назвал свой собственный опыт, привел ряд фактов, оглашенных мировой печатью, и предложил Комиссии допросить ряд названных мною свидетелей. На следующий день я представил, кроме того, справку о советском декрете 1934 года, узаконивающем в известных случаях арест родственников преступника. О каком «нотариальном заявлении» и о каких «журналистах» говорит г. Бильс? Может быть, он даст на этот счет свои разъяснения Комиссии? 2. «Я спрашиваю только относительно архивов Троцкого. Он
мнется, отказываясь сообщить, где они находятся… Во всяком
случае, архивы не в Мексике; почти все документы, которые ой
имеет, являются незаверенными копиями». И в этом сообщении
все ложно.
а) Я с самого начала заявил, что предоставляю все свои ар
хивы в распоряжение Комиссии. Не дожидаясь вопросов
г. Бильса, я просил у Комиссии разрешения не называть в пуб
личном заседании местонахождение моих архивов. Я сослался
при этом на тот факт, что 7 ноября 1936 г. агенты ГПУ украли
в Париже 85 килограммов моих бумаг. Официальные докумен
ты, относящиеся к этой краже, представлены мною в распоря
жение Комиссии. (Замечательно, что г. Бильс, который несколь
ко раз с иронией говорит о моей «ненависти» к ГПУ, воздер
живается от упоминания о драже моих архивов). Я сослался
перед Комиссией на то, что через услужливых журналистов ГПУ
пытается выведать, где именно находятся мои архивы. Комис
сия единогласно признала ненужным называть местонахожде
ние архивов в публичном заседании. Чего же хочет ныне
г. Бильс?
б) Совершенно ложным является утверждение, будто «поч
ти все документы», имеющиеся в моем распоряжении, являются
«незаверенными копиями». В основной своей массе мои архи
вы состоят из полученных мною писем и копий моих ответов.
Полученные мною письма являются, разумеется, оригиналами.
Копии моих ответов — их тысячи, — конечно, незаверены. Я
никогда не слышал, чтобы кто-либо заверял копии своих собст
венных писем. Проверить подлинность этих копий, однако, не
трудно, т. к. большинство адресатов сохранило оригиналы. Кро
ме того, самая последовательность переписки, ее внутренняя
логика являются важным критерием подлинности или ложности.
Проверка документов и есть ведь одна из задач Комиссии.
Представленные мною многие десятки свидетельских показаний нотариально заверены. Кроме того, они будут проверены прямым допросом свидетелей следственной комиссией в Нью-Йорке или соответственными органами в Европе.
Те документы, которые я до сих пор представил в распоряжение Комиссии, являются либо оригиналами, либо фотокопиями. Я не заверял только те документы, в подлинности которых (вообще не может быть сомнения, т. к. они неоднократно печатались и никем никогда не опровергались. Прибавлю, что г. Бильс ни разу не выражал своих сомнений по поводу представленных мною документов. Может быть, он теперь потрудится точно указать Комиссии, подлинность каких именно документов он оспаривает?
3. По поводу европейских Следственных комиссий, работа
ющих по директивам из Нью-Йорка, г. Бильс пишет: «Я не мог
выяснить, как эти комиссии в Европе были созданы, ни того, кто является их членами. Я предполагаю (!), что они являются членами троцкистских групп»-.
В состав парижской Комиссии входят следующие лица: Делепин, председатель организации социалистических адвокатов и член центрального комитета французской социалистической партии (II Интернационал); Модильяни, адвокат, член центрального комитета итальянской социалистической партии и член исполнительного комитета II Интернационала; г-жа Сезар Шабрен, председательница комитета помощи политическим заключенным; Матэ, бывший секретарь национального профессионального союза почтовых служащих; Галтье-Буасьер, писатель, директор известного радикального журнала «Крапуйо». Члены этой комиссии, поскольку они являются политическими фигурами, всегда были и остаются моими непримиримыми противниками. Ни с одним из них у меня не было и нет никаких личных связей. Таким образом, «предположение» г. Бильса, что члены европейских комиссий являются «троцкистами», отвечает не фактам, а той специфической миссии, которую выполняет сам г. Бильс.
4. «Троцкий неистово (!) рассказывает о преследованиях своей семьи, все члены которой, по-видимому, (?) занимались секретной политической деятельностью, а сестра его совершила самоубийство в Париже, т. к. ее лишили советского гражданства».
И здесь нет ни слова правды. На самом деле покончила с собой не моя сестра, а моя дочь, не в Париже, а в Берлине. На чем основывает г. Бильс свое утверждение, что она занималась «тайной политической деятельностью»? На самом деле советские власти отпустили ее лечиться в январе 1931 г. как тяжело больную: она прибыла за границу с пневматораксами на обоих легких. В течение нескольких месяцев она почти не вставала с постели. Несмотря на это, она одновременно со мною лишена была прав гражданства и оторвана, таким образом, от мужа и детей, оставшихся в СССР. Даже в этом простом и ярком факте г. Бильс умудрился, как видим, все перепутать и исказить. Но он не позабыл обелить ГПУ ложной ссылкой на «секретную-политическую деятельность». Мало того, эту огульную инсинуацию Бильс распространяет на всех членов моей семьи, в том числе, следовательно, и на моего младшего сына Сергея Седова, арестованного по обвинению в «подготовке массового отравления рабочих». Я категорически заявил на заседании Комиссии, что мой младший сын всегда стоял вне политики. Благодаря тому положению, которое я занимал в Советском Союзам факт этот был широко известен в кругах самой бюрократии На, чем основано противоположное утверждение Бильса? Только на одном: на его стремлении подменить серьезное расследование-помощью московским палачам. 5. «Я решил, — пишет г. Бильс, — снова выступить на сцену «с серией вопросов, имеющих целью демонстрировать секретные (!) сношения Троцкого с IV Интернационалом и конспиративные связи с различными группами в Италии, Германии и Советском Союзе».
На московском процессе я обвинялся в секретных сношениях с германским правительством. Между тем г. Бильс вменяет мне в вину секретные сношения с секциями IV Интернационала, в том числе в Германии.
Надо выбрать что-нибудь одно. Моя связь с IV Интернационалом вовсе не является «секретной». Я говорю о ней открыто в своих книгах и статьях Может быть, г. Бильс разъяснит Комиссии, в каком собственно преступлении он собирался меня разоблачить: в союзе ли с фашизмом или в союзе с революционными рабочими — против фашизма?
6 «Чтобы создать опору (!?) для этих вопросов, — говорит т. Бильс, -я увидел самого себя вынужденным вскрыть прежние тайные сношения Троцкого с иностранными революционными группами, когда он сам составлял часть советского правительства. Я спрашивал его о секретной деятельности Бородина241 в Мексике в 1919-1920 гг. Результатом явился бурный взрыв. Троцкий заклеймил моих информаторов лжецами и потерял свое спокойствие. Моим информатором, в числе других, — сказал я Троцкому, — был сам Бородин».
В этом эпизоде г. Бильс выступил не как член следственной Комиссии, а как свидетель обвинения. В качестве неожиданно-то свидетеля он заявил, будто я лично послал Бородина в Мексику в 1919-1920 гг. и будто я лично, в противовес другим членам правительства, желавшим заниматься «экономическим строительством», стремился разжигать революцию в других странах. Я ответил г. Бильсу, что я с Бородиным никогда не имел никакого дела, что я знал его лишь по его позднейшей злосчастной деятельности в Китае; что я публично, в статьях, клеймил политику Бородина. Никогда ранее я не слышал о том, что Бородин был в Мексике в 1919-1920 гг. Я никогда не занимался мексиканскими делами. Посылка агентов в другие страны находилась целиком в руках Коминтерна. Не могло быть и речи о том, чтоб я посылал агентов куда бы то ни было для проведения моей личной линии. Я также мало мог послать Бородина в Мексику, как и Зиновьев, тогдашний председатель Коминтерна, — назначить командующего армией Всякий, кто как Бородин хоть сколько-нибудь знал внутренний режим большевистской партии, не мог сказать ничего подобного г. Бильсу.
Наконец, в 1919-1920 гг. в партии не было еще и намека на разногласия по вопросу о международной революции и «социа-лизме в отдельной стране». Бородин не мог в 1919 г предвосхитить те прения, которые впервые возникли лишь осенью 1924 года, т. е. пять лет спустя. Бородин не мог, следовательно, сказать г. Бильсу того, что свидетель Бильс сообщил на заседании Комиссии.
Таков этот страж объективной истины! На протяжении нескольких страниц он приписал мне ссылку на похищение моих архивов
