(«Основы Химии», стр. 35). Эта менделеевская формула имеет насквозь материалистический характер. Химия для объяснения своих явлений не обращается к какой-либо новой над-механической и над-физической силе, а сводит существо химических процессов к механическим и физическим свойствам частиц.
В таком же отношении стоят биология и физиология к химии. Научная, т.-е. материалистическая, физиология не нуждается в особой сверх-химической жизненной силе (по учению виталистов и нео-виталистов) для объяснения своих явлений. Физиологические процессы сводятся, в последнем счете, к химическим, как эти последние – к механическим и физическим.
Таково же отношение психологии к физиологии. Недаром физиологию называют прикладной химией живых организмов. Как нет особой физиологической силы, так и научная, т.-е. материалистическая, психология не нуждается, для объяснения своих явлений, в необъяснимой силе – душе, а сводит их, в последнем счете, к явлениям физиологии. Такова школа академика Павлова; так называемая душа есть для нее сложная система условных рефлексов, целиком коренящаяся в первичных рефлексах физиологии, которая, в свою очередь, через могучий пласт химии пропускает свои корни в подпочву физики и механики.
То же самое можно сказать и о социологии. Для объяснения общественных явлений нет надобности привлекать какие-либо вечные или потусторонние начала. Общество есть такой же продукт развития первичной материи, как земная кора или амеба. Таким образом от сложнейших явлений общественной идеологии научная мысль методами своего алмазного бурения добирается до материи, до ее составных элементов, до частиц с их физическими и механическими свойствами.
Но это, конечно, не значит, что каждое явление химии непосредственно может быть сведено к механике, еще менее того, – что каждое общественное явление может быть непосредственно сведено к физиологическим, а далее – к химическим и механическим законам. Такова, можно сказать, предельная цель науки. Но метод постепенного и долгого приближения к этой цели совсем иной. Химия имеет свои особые подходы к материи, свои приемы исследования, свои законы. Если без знания того, что химические реакции сводятся, в последнем счете, к проявлению механических свойств элементарных частиц материи, нет и не может быть законченного миросозерцания, связывающего все явления в единую систему, то, с другой стороны, одно лишь знание того, что явления химии коренятся в физике и механике, не дает еще, само по себе, ключа ни к одной химической реакции. У химии свои ключи. Подбирать их можно только через опыт и обобщения, через химическую лабораторию, химическую гипотезу, химическую теорию.
То же самое относится ко всякой науке. Химия является могущественной опорой физиологии, с которой она непосредственно связана по каналам органической и физиологической химии. Но химия не заменяет физиологии. Каждая наука ищет опоры в законах других наук лишь в так называемом последнем счете. Но в то же время отчленение наук друг от друга именно тем и определяется, что каждая наука охватывает настолько своеобразную область явлений, т.-е. область с таким сложным сочетанием элементарных явлений и законов, что она, эта область, требует особого подхода, особых приемов исследования, особых гипотез и методов.
В отношении наук математических и естественно-исторических эта мысль кажется совершенно бесспорной, так что настаивать на ней – значит как бы ломиться в открытую дверь. Совсем иное с наукой об обществе. Самые выдающиеся ученые-естественники, которые в области, скажем, физиологии не сделают шага вперед без строго поставленного опыта, проверки, гипотетических обобщений, новой проверки и пр., – с гораздо большей смелостью, со смелостью неведения, подходят к явлениям общественным. Молчаливо признается как бы, что в этой наиболее сложной сфере явлений совершенно достаточно житейского нюха, повседневных наблюдений, семейных преданий да еще наличного запаса общественных предрассудков.
Человеческое общество развивалось не по какому-либо плану, не по заранее начертанной системе, а эмпирически, в процессе длительной, сложной и противоречивой борьбы человеческого вида за существование, а затем – за все большее и большее подчинение себе природы. Идеология человеческого общества складывалась как отражение и как орудие этого процесса – с запозданием, отрывочно, клочкообразно, в порядке, так сказать, условных общественных рефлексов, которые, в последнем счете, сводятся к потребностям борьбы коллективного человека с природой. Судить о законах, управляющих развитием человеческого общества, по идеологическим отражениям, по состоянию так называемого общественного мнения и пр. – почти то же самое, что по ощущениям ящерицы, греющейся на солнце или уползающей в щель от сырости, судить об ее анатомической и физиологической структуре. Между ощущениями ящерицы и ее органической структурой существует, правда, самая непосредственная связь. Но связь эта подлежит исследованию объективными методами. В отношении человеческого общества мы впадаем в величайший субъективизм, когда по так называемому самопознанию общества, т.-е. по его противоречивой, раздерганной, консервативной, непроверенной идеологии судим о его структуре и о законах, управляющих его развитием. Можно, правда, с обидой возразить, что все же общественная идеология будет повыше ощущений ящерицы. Это – с какой стороны подойти. Думаю, не будет парадоксом сказать, что по ощущениям ящерицы все же можно было бы, если бы до них добраться, сделать более непосредственные выводы об ее структуре и функциях ее органов, чем о структуре общества и его динамике – по идеологическим отражениям, вроде, например, религиозных представлений, занимавших и занимающих такое гигантское место в жизни человеческого общества; или вроде противоречивых и лицемерных кодексов официальной морали; или, наконец, вроде идеалистических философских концепций, которые для объяснения сложных органических процессов, происходящих в человеке, привлекают к ответственности некую смутную парообразную сущность, которую называют душой и снабжают качествами непостижимости и вечности.
Менделеев с недоброжелательством и даже презрением относился к проблеме общественного переустройства, считая, что из этого еще со времен древности никогда ничего не выходило. Взамен этого Менделеев ждет лучшего будущего от положительной науки, в первую голову от химии, которая должна раскрыть все секреты природы.
Любопытно с этим сопоставить точку зрения нашего замечательного физиолога Павлова, который относится к войнам и революциям, как к чему-то случайному, навеянному людским невежеством, и предполагает, что только глубокое познание «человеческой природы» устранит и войны и революции.
Здесь же можно назвать и Дарвина.[95] Этот гениальный биолог, показавший, как небольшие количественные отклонения, накопляясь, дают совершенно новое биологическое «качество», и тем объяснивший происхождение видов, применял, не сознавая того, методы диалектического материализма в области органической жизни. Гегелевский закон перехода количества в качество нашел у Дарвина гениальное, хотя философски и неосвещенное применение. В то же время мы довольно часто наталкиваемся у самого Дарвина, не говоря уж о дарвинистах, на совершенно наивные и ненаучные попытки перенесения выводов биологии на общество. Толковать конкуренцию как «разновидность» биологической борьбы за существование – то же самое, что в физиологии спаривания видеть только механику.
Во всех этих случаях мы наблюдаем одну и ту же принципиальную ошибку: методы и достижения химии или физиологии, минуя все инстанции, переносятся на человеческое общество. Вряд ли какой-либо естествоиспытатель перенесет законы, управляющие движением атомов, без изменения на движения молекул, которые управляются другими законами. Совсем иное отношение наблюдается у многих естествоиспытателей к вопросам социологии. Исторически обусловленная структура общества сплошь да рядом сбрасывается ими со счетов во имя атомной структуры вещества, или физиологической структуры рефлексов, или биологической борьбы за существование. Конечно, жизнь человеческого общества, протекающая в материальных условиях, со всех сторон окружена химическими процессами и, в последнем счете, сама представляет сочетание химических процессов. С другой стороны, общество состоит из человеческих индивидуумов, психический механизм которых распадается на систему рефлексов. Но общественная жизнь есть не химический процесс и не физиологический, а социальный, и складывается по своим законам, которые подлежат объективному социологическому изучению, в целях предвидения и овладения судьбами общества.
Философия Менделеева
«У научного изучения предметов, – говорит Менделеев в примечаниях к своим „Основам Химии“, – две основных или конечных цели: предвидение и польза… Торжество научных предсказаний имело бы очень малое для людей значение, если бы оно не вело под конец к прямой общей пользе. Научные предсказания, основываясь на изучении, дают в обладание людское такие уверенности, при помощи которых можно направлять естество вещей в желаемую сторону». И далее Менделеев осторожно прибавляет: «Религиозные и философские понятия живут и развиваются уже многие тысячелетия, а те понятия, которыми руководится точно предсказывающая наука, возродились всего лишь несколько столетий и успели охватить лишь очень немногое. Химия же вошла в состав таких наук всего лишь разве два столетия. Впереди, наверное, предстоит от таких наук много-много и предсказаний и пользы».
Эти осторожные, «намекающие» слова очень знаменательны в устах Менделеева. Полускрытый смысл их явно направлен против религии и спекулятивной философии. Менделеев противопоставляет им науку. Религиозные идеи, – говорит он, – господствовали тысячелетия, но проку от этого не так уж много; а вот глядите, что в короткий срок дала наука, и судите по этому о будущих ее благах. Таков несомненный смысл этой фразы, включенной Менделеевым в одно из примечаний, мельчайшим шрифтом напечатанное на 405-й странице его «Основ Химии». Очень осторожен был Дмитрий Иванович и ссориться с официальным общественным мнением не собирался!
Химия есть школа революционной мысли. Не потому, что существует химия взрывчатых веществ. Взрывчатые вещества далеко не всегда революционны. А потому, что химия есть, прежде всего, наука о превращении вещества. Химия опасна для всяких абсолютов, для консервативного мышления в неподвижных категориях.
И очень поучительно, что, под несомненным давлением консервативного общественного внушения, Менделеев в великом процессе химических превращений отстаивал начало устойчивости и неизменности. Великий ученый с замечательным упорством настаивал на неизменяемости химических элементов и их непревращаемости друг в друга. Ему нужны были надежные точки опоры. Он говорил: «Я – Дмитрий Иванович, а вы – Иван Петрович. У каждого своя индивидуальность – так же, как и у элементов».
Менделеев неоднократно с пренебрежением отзывался о диалектике. Под этим именем он понимал не диалектику Гегеля или Маркса, а поверхностное искусство игры понятиями, отчасти софистику, отчасти схоластику. Научная диалектика охватывает общие методы мышления, которые отражают законы развития. Одним из таких законов является переход количества в качество. Химия насквозь пронизана этим законом. На нем построена целиком периодическая система Менделеева, которая из количественной разницы атомных весов выводит качественную разницу элементов. Именно под этим углом зрения Энгельс оценил открытие Менделеевым новых элементов. В своем наброске «Общий характер диалектики как науки» Энгельс писал: «Менделеев показал, что в рядах сродных элементов, расположенных по атомным весам, имеются различные пробелы, указывающие на то, что здесь должны быть еще открыты новые элементы. Он наперед описал общие химические свойства одного из этих неизвестных элементов и предсказал приблизительным образом его удельный и атомный веса и его атомный объем. Менделеев, применяя бессознательно гегелевский закон о переходе количества в качество, совершил научный подвиг, который смело можно поставить
