с Москвы… Мы думали, что нам еще зреть и зреть.
«Но теперь возьмемте смелость.
Взыскан милостями Росс:
Г. Р. Леберт нам принес».
Г-н Леберт, как видно из его слов, есть профессиональный благотворитель (филантроп тож). До недавнего времени, как известно, эта почтенная разновидность человечества водилась только в Англии, ныне же и нас сподобил господь… В заседании Басманного попечительства этот самый г. Леберт прочитал доклад, воспроизведенный в N 119 «Русских Ведомостей» в виде фельетона, под заглавием «Как живут бедные». Этот доклад и представляет собой неоценимый документ нашей гражданской зрелости. Дело, мм. гг., такого рода.
Когда российский прогресс просвистал свистом первого отечественного локомотива, мы так по сему поводу в свое время возликовали, точно пред нами уж не было впереди никаких сомнений, никаких вопросов. Ах, как мы были юны и незрелы!
Оказалось, что локомотивный прогресс не превратил, как мы ожидали, нашего обширного отечества в счастливую Аркадию.
Где-то, в самых низах, раздалось угрюмое ворчанье.
«Что даст он нам (прогресс-то)?
Чему он служит?
Зачем мы с ним теперь идем?
И ныне всяк, как прежде, тужит,
И ныне с голоду мы мрем…
Все в ожиданьи благ грядущих,
Мы без одежды, без угла,
Обманов жертвы вопиющих
Среди царюющего зла»{58}.
Этот ропот дошел до Москвы и в частности до г. Леберта, филантропа от Басманного попечительства.
Г-н Леберт решил проверить основательность этого мрачного недовольства.
«Он все в усердьи неустанном
И осмотрел и испытал —
И в попечительстве Басманном
Высоким слогом описал».
На поверку обнаружились в цивилизации такие изъяны, что г. Леберту пришлось «смущенно и печально склонить голову и беспокойно смотреть на горизонт будущего». (Смотреть со склоненной головой на горизонт, как будто, невозможно, но чего не напишешь в «смущеньи» и «печали»?)
Итак, недовольство «черни» (монолог, который мы цитировали) основательно.
Но сознание бедствия, гласит обиходная мудрость, изыскивает причины, а равно и пути к устранению оного. Точь-в-точь так и случилось с г. Лебертом.
Оказалось, что все современные беды происходят «от того, что живущие высоко не смотрят вниз, не спускаются туда, чтобы протянуть руку помощи бедному, чтобы помочь, поддержать его. За границей, где культура старше и цивилизация дальше бросает свой скудный свет и обильные тени, общественная совесть уже пробудилась и чувство виновности вызвало к деятельности (что?)».
Но ныне и мы созрели. «Общественная совесть» и «чувство виновности» пробуждаются и у нас и «вызывают к деятельности». Г-н Леберт косвенно намекает и на причины пробуждения «общественной совести».
«Если мы не придем, – говорит он, – на помощь этим несчастным, тщетно взывающим о свете и воздухе, то не может ли в один прекрасный день случиться, что они их добудут себе сами, но уж с таким отчаянным напряжением всех сил, которое может стоить и им и нам страшных жертв?».
К сожалению, г. Леберт не называет тех фактов современной действительности, которые внушили ему столь мрачные опасения и которые пробудили дремавшую «общественную совесть». Мы, однако, охотно верим, что такие факты существуют.
Как же, в таком случае, предотвратить грозу?
Докладчик «Басманного попечительства» не оставляет нас без помощи и предлагает нам свой план разрешения социального вопроса. План этот так широк, что г. Леберт опасается, что иной может счесть этот план неисполнимым и назвать его бреднями. «То, что вы предлагаете, – так может возразить г. Леберту иной скептик, – ведь гигантская работа и требует безграничных жертв временем, трудом, любовью». «Это правда, – возражает скептику изобретатель системы социального спасения, – только без работы невозможно разрешение социального вопроса».
В чем же состоит это разрешение?
Оно просто и ясно, как ein mal ein (таблица умножения).
«Мы, благотворители», наймем «отдельные квартиры, отвечающие, разумеется, основным санитарным требованиям. Эти квартиры уже мы сами должны обставить необходимой, возможно простой и прочной мебелью, предоставив их затем бедным, семейным или одиноким, бесплатно или за небольшую плату, смотря по степени их бедности. Остальные насущные потребности они, по возможности, должны уже удовлетворять сами».
«Санитарные» квартиры, возможно простая и прочная мебель – вот громоотвод против надвигающейся общественной грозы. Нет более социального вопроса!
«Горесть прекратится
Будем веселиться,
Будем танцовать!..»
С танцами, впрочем, подождем, ибо мы не дослушали докладчика до конца, а между тем самое поучительное еще впереди.
«Раз мы много даем этим бедным людям, – говорит г. Леберт, – идем к ним на помощь, то мы имеем полное право (sic!) предъявлять и к ним кое-какие требования… я подразумеваю здесь прежде всего троякого рода обязанности. Во-первых, бедные обязаны (!) содержать в чистоте и порядке квартиру, предоставленную им, добросовестно исполняя установленные для этого правила (!). Во-вторых, отцы или матери, умеющие писать, обязаны, по нашему указанию, тщательно записывать свой приход и расход. Это приучит их к бережливости, осторожности и предусмотрительности, вообще воспитает их в смысле хозяйственной деятельности, а политическая экономия обретет в этих приходо-расходных книгах неимущих людей неоцененный материал. В-третьих, наконец, бедные должны стремиться к мирному и солидарному сожительству. Разумеется, для этого они не должны быть предоставлены самим себе (!!), мы должны наблюдать, руководить ими».
Больше ничего. В каждой квартире, с простой, но прочной мебелью, мы повесим таблицы «установленных правил» и учредим контроль за их исполнением. «Группировка бедных по комнатам, т.-е. вопрос о соседстве зависит от нас» (благотворителей), и мы, конечно, устроим так, чтобы бедные не нарушали третьего пункта (насчет мирного и солидарного сожительства). За неисполнение правил можно будет, конечно, установить известную систему взысканий. За приходом и расходом «наших бедных» мы можем следить, как за нашим собственным. Словом, душа каждого из «наших бедных» будет раскрыта для нас, как лохань, которую мы поставим в левом углу каждой кухни. Мы сможем во всякое время явиться на квартиру любого из «бедных» и запустить свою благотворительную лапу в самую душу «спасаемого» нами человека и, похозяйничав в этой душе, как в собственном портмонэ, уйти домой в радостном сознании исполненного гражданского долга.
Если «нас» спросят, как мы рискуем совершать собственными руками такую нечистоплотную операцию, мы ответим, что «наши» руки предусмотрительно облечены в перчатки. Да к тому же ведь разрешение социального вопроса «требует безграничных жертв временем, трудом, любовью».
Этот превосходный план страдает, на наш взгляд, известными пробелами и потому нуждается в некоторых дополнениях. В нем приняты во внимание интересы политической экономии, но втуне оставлены все другие науки, не менее достойные просвещенного покровительства. А между тем можно бы из «наших бедных» вымолотить «неоцененный материал» и для других наук. Недурно бы, например, установить известный контроль за их половой жизнью, так как, на наш взгляд, и в этой области «они не должны быть предоставлены самим себе: мы должны наблюдать, руководить ими». Можно бы завести книги, в которые жены и мужья, умеющие писать, обязаны были бы по нашему указанию тщательно записывать «соответственные факты».
Полезно было бы (в интересах медицины) производить над «нашими бедными» вивисекции, но от этой мысли приходится отказаться, так как она совершенно не соответствует духу «нашего гуманного времени», которое восстает даже против вивисекций над живыми животными, оставляя, впрочем, за гг. благотворителями свободу действий по части моральной вивисекции над живыми людьми.
Но и помимо недоступной физической вивисекции много поучительных опытов, не предусмотренных докладчиком, можно бы производить над спасаемыми нами «бедными» ad majorem scientiae gloriam (во славу науки).
Эти частные замечания нисколько, разумеется, не умаляют общего значения проекта г. Леберта. За этим проектом остается роль указателя нашей гражданской зрелости для разрешения социального вопроса. Итак,
«Мы созрели! Росс, пойми же
И душою умились:
Скинь-ка шапку да пониже,
Да пониже Г. Л. Леберт поклонись!..»
«Восточное Обозрение» N 154, 13 июля 1901 г.
Л. Троцкий. НОВЫЕ ВРЕМЕНА – НОВЫЕ ПЕСНИ
I
Один из отечественных виртуозов оптовой беллетристической продукции – Игнатий Николаевич Потапенко – не пользуется, как известно, ни благорасположением, ни даже вниманием критики. Это вполне понятно: критике нечего делать там, где «художественные» произведения похожи на товар из магазина готового платья.
Г-н Потапенко компонует свои многочисленные романы по тому незамысловатому рецепту, который изложен великим автором «Современной идиллии»{59} в таких словах: «Роман можно из всего сделать, даже если и нет у автора данных для действительного содержания. Возьми четыре – пять главных действующих лиц… прибавь к ним… второстепенных лиц… скомпонуй ряд любовных сцен, присовокупи несколько упражнений в описательном роде, смочи все это психологическим анализом, поставь в вольный дух и жди, покуда не зарумянится». Впрочем, за недосугом г. Потапенко редко дожидается, «покуда зарумянится», и подает обыкновенно к столу свое литературное варево в сыром виде.
Познакомиться со всеми литературными грехами плодовитого писателя в настоящее время является непосильной задачей для самого трудолюбивого критика: в течение своей сравнительно недолгой (двадцатилетней) писательской деятельности г. Потапенко написал, по приблизительному расчету, около 666 произведений «изящной словесности»: романов, повестей, рассказов, комедий. Во всех этих произведениях фигурирует прямо-таки необъятная масса действующих лиц, которым г. Потапенко, как чадолюбивый отец, дал жизнь, имя, отчество, фамилию (всегда полностью), которых снабдил известным общественным положением, и, создав из их отношений две – три незамысловатых комбинации, предъявил все это вниманию российских читателей.
Встретившись на журнальных страницах с каким-нибудь новым героем г. Потапенко, читатель непременно станет потирать лоб и мучиться родовыми муками памяти: где-то и притом весьма недавно он встречал точно такого же господина. Затем читатель благополучно вспомнит, что этого самого господина он встречал, по-видимому, в предыдущем романе г. Потапенко, хотя там герой назывался, помнится, иначе, и на носу его не было бородавки. При дальнейшем чтении читатель уже с несомненностью убеждается, что хотя герой и в мундире иного ведомства, но «сердце у него все то же», и сердце не вполне настоящее, а так, вроде бутафорской принадлежности из дешевенького «реквизита» домашних спектаклей, сильно затасканное от употребления и даже покрытое чернильными пятнами из-под стремительного пера неутомимого беллетриста.
Вот эти-то качества литературной деятельности г. Потапенко, превращающие его из художника или хотя бы лишь беллетриста в поденного ремесленника описательно-повествовательного цеха, дают критике полное право молча проходить мимо его произведений.
Но время от времени не мешает в них заглядывать, чтобы узнать, какой материал дает вечно изменяющаяся жизнь ремесленникам беллетристики.
Попытаемся с этой точки зрения использовать печатающийся в «Ниве» роман г. Потапенко «На свой страх».
Юный герой этого романа, Андрей Сарептов, излагает свою нравственную философию в такой тираде; «… Главное, это – я, моя личность и независимость от других личностей. Ценно только то, что каждый добыл сам для себя. Вот у меня теперь есть капитал – сорок три рубля и семьдесят копеек. И знаете ли, что я ценю его больше, чем если бы Аркадий Михайлович и Евпраксия Викторовна дали мне тысячу рублей! Я, конечно, не заработал его, потому что до сих пор я еще ничего не зарабатывал, но все же я скопил его путем свободных
