открывается почва для контрреволюционных крестьянских движений: против материальных требований города, против социалистических тенденций хозяйственной политики, наконец, против диктатуры партии рабочего класса. Если в первую эпоху революции движущей силой аграрных восстаний являются низы деревни, ее наиболее угнетенные и малоимущие слои, то руководящая роль в крестьянских восстаниях второй эпохи переходит к верхнему слою деревни, к ее наиболее зажиточным, крепким, кулацким элементам. Но нет надобности останавливаться на том, что грузинские меньшевики, как и не грузинские, не понимают революционной азбуки марксизма. С нас достаточно признания того факта, что крестьянские массы, составляющие подавляющее большинство населения, по-большевистски выступали против меньшевистской «демократии». Верное преподанной сеймом программе, грузинское правительство, опиравшееся на мелкобуржуазную демократию городов и на верхи рабочего класса, крайне малочисленного вообще, вело беспощадную борьбу против зараженных большевизмом трудящихся масс.
Вся история меньшевистской Грузии есть история крестьянских восстаний. Они происходят решительно во всех частях маленькой страны, отличаясь нередко чрезвычайным упорством. В некоторых уездах Советская власть держится месяцами. Восстания ликвидируются карательными экспедициями и завершаются военно-полевыми судами из офицеров и князьков-помещиков. Как грузинское правительство расправлялось с революционными крестьянами, об этом лучше всего рассказать словами доклада абхазских меньшевиков по поводу деятельности отряда Мазниева в Абхазии.
«Этот отряд по своей жестокости и бесчеловечности, – говорит адресованный грузинскому правительству доклад, – превзошел деятельность печальной памяти царского генерала Алиханова. Так, например, казаки этого отряда врывались в мирные абхазские деревни, забирая все мало-мальски ценное, совершая насилия над женщинами. Другая часть этого отряда, под непосредственным наблюдением г. Тухарели,[203] была занята разрушением бомбами домов тех лиц, на которых кто-либо доносил. Аналогичные же насилия были произведены в Гудаутском уезде. Начальник грузинского отряда, поручик Купуния, бывший пристав г. Поти, избил целый сход в селении Ацы, заставив всех лечь под пулеметный огонь, и прошелся затем по их спинам, нанося удары шашкой плашмя; затем приказал сходу собраться в кучу, верхом во весь карьер врезался в толпу, нанося побои кнутом. Обратившиеся к нему с протестом против такого зверства и насилия члены бывшего Абхазского народного совета, Абухва и Дзукуя, были арестованы и посажены в сарай… Помощник комиссара Гудаутского уезда, поручик Григориади, применял порку на сельских сходах и назначал по своему усмотрению сельских комиссаров, ненавистных народу, из бывших правительственных старшин при царском режиме»…
Не очевидно ли, что отношения между меньшевиками и крестьянами, как мы знаем от Каутского, были всегда «самыми лучшими, какие лишь возможны»?.. Одним из последствий абхазского усмирения явился почти поголовный выход из социал-демократической фракции меньшевиков-абхазцев (Тарнова, Базба, Чукбар, Кобахия, Цвижба, Барцын и Дзукуя).
В восставшей Осетии Джугели действовал не лучше.
Так как мы поставили себе, по педагогическим соображениям, задачей характеризовать политику грузинских меньшевиков, по возможности, их же собственными заявлениями и документами, то нам приходится здесь, преодолевая литературную брезгливость, привести выдержки из книги уже известного нам «рыцарственного» меньшевика Валико Джугели, бывшего начальника Народной Гвардии. Наши цитаты посвящены действиям самого Джугели по усмирению крестьянского восстания в Осетии.
«Враг всюду в беспорядке бежит, почти не сопротивляясь. Этих изменников надо жестоко наказать».
В тот же день он делает в дневнике (книга имеет характер дневника) такую запись:
«Теперь ночь. Всюду видны огни. Это горят дома повстанцев. Но я уже привык и смотрю на это почти спокойно».
В записи следующего дня читаем:
«Всюду вокруг нас горят осетинские деревни… В интересах борющегося рабочего класса, в интересах грядущего социализма, мы будем жестоки. Да, будем. Я со спокойной душой и чистой совестью смотрю на пепелище и клубы дыма… Я совершенно спокоен. Да, спокоен».
На следующий день утром Джугели записывает:
«Горят огни… Дома горят… С огнем и мечом»…
В тот же день через несколько часов новая запись:
«А огни горят, горят»…
Вечером того же дня он снова записывает:
«Теперь всюду огни… Горят и горят. Зловещие огни… Какая-то страшная, жестокая и феерическая красота… И, озираясь на эти ночные, яркие огни, один старый товарищ печально сказал мне:
– Я начинаю понимать Нерона[204] и великий пожар Рима.[205]
А огни горят, всюду горят».
Из этого отвратительного кривляния (стиль – это человек!) мы во всяком случае имеем возможность снова укрепиться в убеждении, что отношения между грузинскими меньшевиками и крестьянами оставались неизменно «самыми лучшими, какие лишь возможны».
После эвакуации Аджарии (Батумской области) англичанами в 1920 г. грузинскому правительству пришлось вступать во владение краем при помощи артиллерии. Словом, для нероновских кривляний Джугели имел непрерывные поводы во всех концах Грузии{15}.
Вслед за Жордания министр внутренних дел Рамишвили, – тот самый, который занимался вопросом об улучшении положения бывших дворян, – также ссылался на Маркса в обоснование белого террора, направленного против мятежного крестьянства.
Можно, однако, с уверенностью сказать, что, несмотря на белый террор, дополненный бумажными цветами риторики, меньшевистская диктатура была бы бесследно снесена потоком революционного движения, если бы не присутствие в стране иностранных войск. Удержаться в тот период меньшевикам помог не немец Маркс, а немец фон-Кресс.
Особенно нелепо звучит утверждение Каутского насчет «полнейшей свободы деятельности» грузинской коммунистической партии. Достаточно бы некоторой свободы. Но мы уже знаем: если нейтралитет, то строжайший; если свобода, то полнейшая; не просто хорошие отношения, а «самые лучшие, какие лишь возможны».
Поразительно прежде всего то, что ни Каутский, ни Вандервельде, ни сама мистрис Сноуден, ни иностранные дипломаты, ни журналисты буржуазной печати, ни верный страж свободы – «Таймс», ни честнейший «Тан»[206] – словом, никто из всех тех, кто благословил в Грузии демократию, не заметил в ней Особого Отряда. А между тем он существовал. Особый Отряд, с вашего позволения, есть меньшевистская Ч. К. Особый Отряд захватывал, арестовывал, расстреливал всех тех, кто действовал против меньшевистской демократии. Особый Отряд, в отношении методов терроризма, ничем не отличался от Чрезвычайной Комиссии Советской России, – ничем, кроме той задачи, которой он служил. Чрезвычайная Комиссия охраняла социалистическую диктатуру от агентов капитала, Особый Отряд охранял буржуазный режим от большевистской «анархии». Но ведь именно поэтому-то респектабельная публика, проклинавшая Ч. К., совершенно не замечала грузинского Особого Отряда. Зато грузинские большевики никак не могли его не замечать, ибо он для них, главным образом, и существовал. Приводить мартиролог грузинского коммунизма – аресты, высылки, выдачи белым, тюремные голодовки, расстрелы… есть ли надобность? не достаточно ли вспомнить почтительный доклад Гегечкори Деникину: «По вопросу об отношении к большевикам могу заявить, что борьба с большевизмом в наших пределах беспощадна. Мы всеми имеющимися у нас средствами подавляем большевизм… и в этом отношении мы дали ряд доказательств, которые говорят сами за себя!». Эту цитату следовало бы начертать у Каутского на колпаке, если бы последний и так уж не был испещрен мало лестными надписями во всех направлениях. Где Гегечкори говорит: подавляем всеми средствами, душим беспощадно, там Каутский поясняет: полнейшая свобода. Не пора ли над Каутским учинить мягкую, истинно-демократическую опеку?..
Уже 8 февраля 1918 года были закрыты в Грузии все большевистские газеты. В этот период меньшевистская пресса еще выходила в Советской России совершенно открыто. 10 февраля произошел расстрел мирного митинга в Александровском саду в Тифлисе, в день открытия закавказского сейма.[207] 15 февраля Жордания громил в сейме большевистские настроения народных масс и даже рабочих-меньшевиков. Наконец, Церетели, подвергший вместе с Керенским нашу партию обвинению в государственной измене, в марте каялся в сейме в чрезмерной «робости и неуверенности» правительства Керенского в преследовании большевиков. Немецкие войска были привлечены в Грузию, – так же, как в Финляндию, Прибалтику, Украину, – главным образом, против большевиков. На вопрос американского представителя о большевиках, дипломатический представитель Грузии Топуридзе отвечает: «Мы справились и подавили. Доказательство налицо: на бывшей территории России только в Грузии нет большевизма». Относительно будущего Топуридзе дает не менее твердое обязательство: «всеми силами и средствами наша республика будет содействовать державам Согласия в борьбе с большевиками»… Командующий британскими войсками западного Закавказья генерал Форестьер Уоккер разъяснил 4 января 1919 г. устно и письменно г. Жордания, что врагом Антанты на Кавказе является «большевизм, который великие державы решили уничтожить, где бы и когда бы он ни показался». По поводу полученной от Уоккера инструкции Жордания заявил через две недели английскому генералу Мильну: «генерал Уоккер… оказался первым лицом, которое поняло положение вещей в нашей стране».
Сам генерал Мильн следующим образом резюмировал свое соглашение с Жордания: «У нас с вами общие враги, это – германцы и большевики». Все это в совокупности создавало как нельзя более благоприятные условия для «полнейшей свободы деятельности» большевиков.
18 февраля 1919 г. Уоккер за N 99/6 приказывает грузинскому правительству: «все большевики, которые войдут в Грузию, должны быть заключены только во Мцхете (тифлисская тюрьма) и строго охраняемы». Речь идет о большевиках, искавших спасения от Деникина. Но уже 26 февраля, за N 99/9, Уоккер пишет: «Ввиду разговора, который я имел с его превосходительством г. Жордания 20 числа сего месяца, я пришел к заключению, что необходимо воспрепятствовать впредь вхождению большевиков в Грузию по Грузинской дороге».
Заключение большевиков-беженцев во Мцхете сохраняло им, по крайней мере, до поры до времени жизнь. Уоккер «пришел к заключению», что лучше вовсе преградить им единственный путь спасения, отбросив их тем самым в руки деникинских палачей. В минуту, свободную от обличения жестокостей Советского правительства и от благочестивых церковных упражнений, Артуру Гендерсону следовало бы насчет этого предмета обменяться мнениями с Форестьер Уоккером!
Дело не ограничилось переговорами и перепиской их превосходительств. Уже 8 апреля сорок два человека, в числе которых были советские комиссары Терской республики, их жены и дети, красноармейцы и другие беженцы, были задержаны грузинским постом у крепости Дарьял и, после издевательств, насилий и побоев под руководством полковника Церетели, их прогнали снова на территорию Деникина. Жордания пытался объяснить весь этот невинный эпизод личной инициативой полковника Церетели: между тем последний только выполнял секретное соглашение между Жордания и Уоккером. Правда, в документе N 99/9 ничего не сказано об ударах прикладами и палками в грудь и в голову. Но как же иначе прогнать обезумевших от усталости и страха людей, ищущих спасения от верной гибели? Полковник Церетели, надо полагать, твердо усвоил себе, со слов своего более знаменитого однофамильца, что «робость и неуверенность демократии» в борьбе с большевизмом способны погубить государство и нацию.
Таким образом, в основу грузинской республики была положена с самого начала клятва борьбы с коммунизмом. Вожди партии и члены правительства ставили себе задачей «беспощадное подавление» большевиков. Этой задаче были подчинены важнейшие органы государства: Особый Отряд, Народная Гвардия и милиция. Немецкие, а затем английские офицеры – действительные владыки Грузии в этот период – целиком разделяли эту часть социал-демократической программы. Коммунистические газеты закрывались, собрания разгонялись и расстреливались, руководимые большевиками революционные села сжигались. Особый Отряд расстреливал вожаков,
