К этому все сводится. Социал-демократические теоретики, которые, с одной стороны, признают в воскресных статьях, что капитализм, особенно в Европе, пережил себя и стал тормозом исторического развития, а, с другой стороны, выражают уверенность в том, что эволюция Советской России неизбежно ведет ее к торжеству буржуазной демократии, впадают в самое жалкое и плоское противоречие, вполне достойное этих тупых и чванных конфузионистов. Новая экономическая политика рассчитана на определенные условия пространства и времени: это маневрирование рабочего государства, живущего еще в капиталистическом окружении и твердо рассчитывающего на революционное развитие Европы. Оперировать в решении вопроса о судьбе Советской Республики с абсолютными категориями капитализма и социализма, которым «адэкватны» соответственные политические надстройки, – значит ничего не понимать в условиях переходной эпохи; значит быть схоластом, а не марксистом. Нельзя выключать из политических расчетов такой фактор, как время. Если допустить, в самом деле, что капитализм будет существовать в Европе еще столетие или полстолетия и что Советская Россия должна будет к нему приспособляться в своей хозяйственной политике, – тогда вопрос разрешается сам собою, ибо этим допущением мы заранее предполагаем крушение пролетарской революции в Европе и наступление новой эпохи капиталистического возрождения. На каком таком основании? Если Отто Бауэр в жизни нынешней Австрии открыл чудесные признаки капиталистического воскресения, тогда, что и говорить, участь Советской России предрешена. Но мы пока чудес не видим и в чудеса не верим. С нашей точки зрения, обеспечение власти европейской буржуазии на ряд десятилетий обозначало бы в нынешних мировых условиях не новый расцвет капитализма, а хозяйственное гниение и культурный распад Европы. Что такой процесс мог бы увлечь в пропасть и Советскую Россию, этого, вообще говоря, отрицать нельзя. Пришлось бы ей при этом проходить через стадию демократии, или она загнила бы в других формах – это уже вопрос второстепенный. Но мы не видим никакого основания становиться под знамя философии Шпенглера.[253] Мы твердо рассчитываем на революционное развитие в Европе. Новая экономическая политика есть только приспособление к темпу этого развития.
Отто Бауэр и сам как бы чувствует, что из тех изменений, которые происходят в нашей экономике, вовсе не так непосредственно вытекает режим демократии. Он поэтому очень трогательно уговаривает нас помочь капиталистическим тенденциям развития против социалистических тенденций. Бауэр говорит: «Воссоздание капиталистического хозяйства не может происходить под диктатурой коммунистической партии. Новый курс в народном хозяйстве требует нового курса в политике». Разве же это не трогательно до слез? Тот самый человек, который столь содействовал экономическому и политическому расцвету Австрии, убеждает нас: «поймите, ради бога, что капитализм никак не может расцвесть под диктатурой вашей партии». Но ведь именно потому-то – не в обиду будет сказано всем Бауэрам – мы и сохраняем диктатуру нашей партии.
Уступки капитализму отмеряет у нас коммунистическая партия, как руководительница рабочего государства. Сейчас в нашей печати ведется широкое обсуждение вопроса о концессии Лесли Уркарта. Сдавать или не сдавать? Дискуссия имеет своей целью выяснить как конкретные материальные условия договора, так и оценить концессию с точки зрения ее места в общей системе советского хозяйства. Не слишком ли велика концессия? Не слишком ли глубоко внедрится капитал через эту концессию в самую сердцевину нашего промышленного хозяйства? Таковы вопросы. Кто их решает? Рабочее государство. Разумеется, НЭП заключает в себе огромную уступку буржуазным отношениям и самой буржуазии. Но размеры этой уступки как раз определяем мы. Мы – хозяева. У нас ключ от двери. Государство есть само по себе огромной важности фактор хозяйственной жизни. И мы ни мало не собираемся выпускать этот фактор из рук.
Л. Троцкий. МИРОВОЕ ПОЛОЖЕНИЕ И РЕВОЛЮЦИОННЫЕ ПЕРСПЕКТИВЫ
Повторяем: пророчества социал-демократов относительно последствий нашей новой экономической политики целиком вытекают из признания безнадежности пролетарской революции в Европе в ближайшую историческую эпоху. Мы не можем помешать этим господам оставаться пессимистами за счет пролетариата и оптимистами за счет буржуазии: в этом и состоит историческое призвание эпигонов II Интернационала. Что касается нас, то мы не имеем оснований подвергать сомнениям или изменениям тот взгляд на мировое положение, который был формулирован нами в тезисах, одобренных III конгрессом Коминтерна. За истекшие после того полтора года капитализм ни на шаг не приблизился к восстановлению своего равновесия, окончательно подорванного войной и ее последствиями. Английский министр иностранных дел, лорд Керзон, очень недурно охарактеризовал мировое положение в речи, которую он произнес 9 ноября, как раз в день рождения германской республики. Я приведу из нее несколько фраз, – они этого заслуживают:
«Все державы, – говорит Керзон, – вышли из войны со слабыми, надломленными силами. Мы (англичане) несем тяжкое иго налогов, которое давит на промышленность страны. У нас множество безработных во всех отраслях труда… Что касается до положения Франции, то эта страна обременена колоссальной задолженностью и не в состоянии добиться репараций… Германия находится в состоянии политической неустойчивости, а ее хозяйственная жизнь надломлена страшным валютным кризисом… Россия все еще находится вне семьи европейских народов, она все еще стоит под знаменем коммунизма (Керзон, значит, не совсем согласен на этот счет с Отто Бауэром) и продолжает свою коммунистическую пропаганду во всех частях мира (что вовсе неверно). Италия, – продолжает Керзон, – пережила много внутренних потрясений и правительственных кризисов (далеко не пережила, а еще только переживает)… Ближний Восток находится в состоянии полного хаоса. Такое положение дел ужасно».
Лучше Керзона вести пропаганду в мировом масштабе не могли бы и мы, русские коммунисты. «Такое положение дел ужасно» – констатирует к 5-му юбилею Советской Республики авторитетный представитель наиболее сильного европейского государства. И он прав: положение ужасно. Из этого ужасного положения, – добавляем мы, – необходимо выйти. Выход же один: революция.
Мне случилось как-то на вопрос одного итальянского корреспондента о том, как мы оцениваем теперь мировое положение, дать следующий, довольно, впрочем, банальный ответ: буржуазия уже неспособна к власти, – что, как мы только что слышали, подтверждает по существу господин Керзон, – рабочий класс еще не способен захватить власть. Этим определяется злосчастный характер нашей эпохи. Таковы были, примерно, мои слова. И вот три или четыре дня тому назад я получаю из Берлина от одного из друзей вырезку из одного из последних, предсмертных номеров «Фрейхейт»,[254] где, под заголовком: «Победа Каутского над Троцким», говорится о том, что «Роте Фане»[255] не имеет достаточно смелости, чтобы выступить против моей капитуляции перед Каутским, хотя, как вы знаете, товарищи, «Роте Фане» всегда имела достаточно смелости, чтобы выступать против меня, – даже и тогда, когда я бывал прав. Но, впрочем, это относится к III конгрессу, а не к IV. Итак, я сказал итальянскому журналисту: «Капиталисты уже неспособны, а рабочие еще неспособны к власти, таков характер нашей эпохи». И вот, по поводу этих слов блаженной памяти «Фрейхейт» говорит: «То, что Троцкий высказывает здесь, как свой взгляд, было до сих пор мнением Каутского». Итак, я почти что повинен в плагиате. Это – тяжкое наказание за банальное интервью. Должен сказать, что давать интервью не очень привлекательное занятие, и дается у нас интервью не по доброй воле, а по строгому предписанию нашего друга Чичерина. Как видно, и в эпоху новой экономической политики, когда мы отказались от излишнего централизма, кое-что остается у нас централизованным: во всяком случае, ордера на интервью централизованы в Комиссариате Иностранных Дел. А раз уже приходится давать интервью, то говоришь, конечно, самые плоские вещи, какие только имеешь про запас. И признаюсь, в том случае, о котором идет речь, я меньше всего подозревал, что мое замечание насчет межеумочного характера нашей эпохи представляет патентованное изобретение. Теперь оказывается, если верить «Фрейхейт», что духовным отцом этого афоризма является Каутский. Если бы это было верно, то я оказался бы слишком уж строго наказанным за свое интервью. Ибо все, что Каутский теперь говорит или пишет, имеет единственной видимой целью доказать, что марксизм – это одно, а маразм – совсем другое. Да, я констатировал и сейчас констатирую неоспоримый факт, что европейский пролетариат, в нынешнем его состоянии, неспособен сейчас, в данный момент, овладеть властью. Но почему? Да потому именно, что широкие круги рабочего класса не вышли еще из-под растлевающего влияния идей, предрассудков и традиций, выражением которых является каутскианство. Именно этим, и даже только этим, вызывается сейчас политическая расколотость пролетариата и его неспособность овладеть властью. Эту простую мысль я и высказал итальянскому корреспонденту. Правда, я не называл при этом Каутского, но только потому, что умные люди и без того должны понять, против кого и против чего направлена моя мысль. Такова моя «капитуляция» перед Каутским.
У Коммунистического Интернационала нет и не может быть причин капитулировать перед кем бы то ни было – теоретически или практически. Тезисы третьего конгресса о мировом положении безусловно правильно охарактеризовали основные черты нашей эпохи, как эпохи великого исторического кризиса капитализма. На третьем конгрессе мы настаивали на необходимости различать большой или исторический кризис капитализма – и малые или конъюнктурные кризисы, составляющие необходимый этап каждого торгово-промышленного цикла. Вы помните, что по этому поводу были большие прения как в комиссии конгресса, так и отчасти в пленуме. Мы защищали против ряда товарищей тот взгляд, что в историческом развитии капитализма нужно строго различать два ряда кривых: основную – которая знаменует развитие капиталистических производственных сил, рост производительности труда, накопление богатств и пр., и циклическую кривую, характеризующую периодические волны подъема и кризиса, повторяющиеся в среднем каждые девять лет. Соотношение между этими двумя кривыми в марксистской литературе, – да и вообще, насколько я знаю, в экономической литературе – до сих пор совершенно не освещено. Между тем, вопрос имеет колоссальную важность – и теоретическую и политическую.
С середины 90-х годов основная кривая капиталистического развития резко поднимается вверх. Европейский капитализм проходит через свою кульминацию. В 1919 году разразился кризис, который был не только очередным циклическим колебанием, но и началом эпохи длительного экономического застоя. Империалистская война явилась попыткой вырваться из тупика. Попытка не удалась, и глубокий исторический кризис капитализма только обострился. Однако в пределах этого исторического кризиса неизбежны циклические волны, то есть кризисы и подъемы, с той, однако, глубокой разницей по сравнению с довоенным периодом, что нынешние циклические кризисы отличаются резко выраженным характером, тогда как нынешние подъемы имеют гораздо более поверхностный и слабо выраженный характер. В 1920 году начался – на основе общего капиталистического распада – острый циклический кризис. Некоторые товарищи, из так называемых «левых», считали, что этот кризис будет непрерывно углубляться и обостряться до пролетарской революции. Мы же предсказывали неизбежность, в более
