это допускается самым существом вопроса, внешний академизм, то, с чем связывается представление о педантизме, о схоластике, о рутине, о всяком мандаринстве, очистить от скорлупы и шелухи самое ядро военного познания, ядро, которое должно, особенно теперь, когда мы находимся под палкой международной военной необходимости, иметь непосредственно и глубоко утилитарный характер, т.-е. вы должны учиться, чтобы немедленно же учить других и применять все на деле. Мы вынуждены обороняться; мы хотим обороняться хорошо, т.-е. с наибольшей экономией сил, средств и крови нашей рабоче-крестьянской Красной Армии. Правда, наше положение не может быть названо легким, но если мы оглянемся на эти 4 с лишком года мировой войны, то мы должны прийти к выводу, что история изменила мировое соотношение скорее к нашей выгоде, чем к невыгоде. В мировой войне мы потерпели ужасающее поражение. Всем ясно теперь, что поражение определялось тремя основными причинами.
Во-первых, – нашей технической отсталостью. Военная техника есть только производная от всей хозяйственной мощи страны. Мы были экономически и технически более отсталыми. В первый период войны это не было так заметно потому, что мы имели возможность запастись известным количеством необходимых в классовом обществе смертоносных орудий техники, но чем больше война затягивалась, чем больше материальных средств войны изнашивалось, чем больше требований предъявлялось к хозяйственному организму страны, тем более обнаруживалась наша экономическая отсталость, а стало быть, и слабость.
Вторая причина, – это человеческий состав армии, ее солдатская масса. Многомиллионный русский крестьянин, придавленный царизмом, невежеством, нуждою, был лишен той инициативы и личной предприимчивости, которые неразрывно связаны с новыми методами войны, порожденными новою мировою техникой. Крестьянину, взятому из села, со старыми предрассудками, без всякого навыка личной инициативы, было трудно разбираться в условиях нынешней войны. Он героически умирал, погибал, но он оказывался слабее, как военная индивидуальность.
И, наконец, в третьих, – командный состав, на который и по праву и без права ложилась ответственность в глазах солдатской массы за все неудачи, за все кровопролитие, не приводившие к цели, и за все унижения, именно потому, что это был командный состав, и именно потому, что этот командный состав во всем своем прошлом был тесно связан с теми господствующими классами, которые, в сознании рядовой солдатской массы, держали в своих руках судьбы страны, привели ее к войне и дали ужасающее поражение. Отсюда тот страшный раскол между солдатской массой и командным составом, раскол, который в известные моменты революции принимал такие драматические, кровавые, всем известные формы.
Если мы теперь спросим себя, какие изменения в эти три фактора внесли последние события, – события последних лет и месяцев, – то мы должны будем признать, что по первому вопросу, в смысле техники, мы, конечно, не стали сильнее или могущественнее. Но все страны стали неизмеримо слабее. Организм германской техники является несравненным, неподражаемым даже для самых европейских стран, но из этого совершенного организма, или, вернее, механизма, достаточно только вырвать то или другое звено, чтобы он пришел в полное расстройство. Там не хватает тех или других ценных металлов, там не хватает топлива, там не хватает бензина, в разных странах не хватает разного, а, стало быть, и военная промышленность приходит в расстройство.
В Германии это обнаруживается уже катастрофически.[252] Завтра это обнаружится во Франции и в Англии, а затем и в Америке, во всех странах. Следовательно, мы все подравнялись по линии бедности, по линии истощения.
Теперь в отношении солдатской массы и испытания войны со всеми ее бедствиями и унижениями. Прежде всего, колоссальная встряска революции пробудила человеческую личность в самом загнанном, затравленном и неграмотном крестьянине. Разумеется, люди непривычные к революции и ее психологии, не переживавшие предварительно идейно то, что перед ними развернулось физически, материально, могли с известным ужасом, если только не с отвращением, глядеть на тот разгул и произвол анархии, который наблюдался на поверхности революционных событий. Но в этом разгуле, в явлениях самых отрицательных, когда вчерашний раб, солдат, попавший в вагон I класса, срывал бархатную обшивку себе на портянки, в этом вандальском проявлении все же было пробуждение личности. Этот загнанный, затравленный русский крестьянин, которого били по физиономии, которого ругали самыми последними словами, попал в первый раз, может быть, в вагон I класса, увидал бархат, а у него в сапогах были вонючие онучи, портянки, он сорвал бархат и сказал, что и он имеет право на кусок хорошего сукна или бархата. На второй, на третий день, месяц или год, – нет, месяц, он понял безобразие расхищения народного достояния, но пробужденная личность, индивидуальность, не номер такой-то, а человеческая личность, в нем уже осталась навсегда. Задача – ввести ее в рамки коллектива, заставить ее почувствовать себя не номером, не рабом, как раньше, и не только Ивановым и Петровым, но Ивановым-личностью, и в то же время частью общенародного коллектива без рабов и без хозяев. Вот задача широкого воспитания в широком смысле слова. И в этом отношении мы, несомненно, сделали огромный шаг вперед. Не только пролетариат городов, но и широкие слои многомиллионного крестьянства совершенно переродились за этот период. Когда-то один французский революционер, Баусси, сказал, что за 5 лет французской революции народ французский накопил больше опыта, чем в другой период за 6 столетий.
Карл Маркс говорит, что революция – это локомотив истории. И это так. За этот период, несмотря ни на грубость, ни на предрассудки, ни на темноту и невежество русского крестьянства, оно в первую голову переродилось внутренно и стало способно к гораздо большей инициативе и самостоятельности; и когда окончательно впитаются уроки истории, народ, который был унижен в течение столетий, совершит могущественный прыжок вперед и станет вровень, а, может быть, и впереди многих других народов.
Вопрос о командном составе есть третий и самый больной еще до настоящего момента вопрос. Здесь, на этом собрании сегодняшних и будущих академиков, мы можем отойти на известное расстояние от событий с тем объективизмом, которого мы себе не позволяем и не имеем права позволять в революционной борьбе, можем дать себе психологический отчет в том, как и почему широкие круги старого офицерства не пошли и не захотели пойти в ряды рабочей и крестьянской армии. Там были такие, которые продавали себя, но были, несомненно, и честные люди. К этому замечанию относятся мои слова об объективизме… Были и честные люди, но по своей психологии, по навыкам, взглядам и суждениям, они развивались в определенную историческую формацию, в которой не могло быть никаких дальнейших перемен, и они проявили известную цельность. Были другие, которые сумели понять (это, разумеется, более высокий тип), что тут не причуды банды темных людей и не произвол какой-либо отдельной партии, а глубокий, можно сказать, геологический сдвиг социальных основ жизни, что против него бороться при помощи проклятий или белогвардейского мятежа есть самое жалкое и постыдное дон-кихотство, в лучшем случае. Но было много таких, которые оказались неспособными подчиняться духу новой эпохи. Они шли в ряды рабоче-крестьянской Красной Армии, как агенты наших врагов. Может быть, и сейчас остался некоторый процент таких. Но были высшие, которые поняли, что страна наша поднимается на некоторую более высокую ступень из тех болот и крови, куда она была ввергнута испытаниями и унижениями этой ужасающей войны. Но таких оказалось мало.
Мы начали создавать новый командный состав из среды рабочих и крестьян. Этот новый командный состав пока еще крайне недостаточен количественно и крайне недостаточен качественно, ибо у нас нет из этой новой среды командиров, красных офицеров с высшим образованием.
Заполнить этот пробел и является задачею настоящей Академии. Если задача создания и сформирования солдат и командиров имеет двухсторонний характер, – характер воспитания солдат и командиров и характер обучения, – то мы должны сказать, что и здесь исторический переворот, весь этот социальный сдвиг работы социального воспитания в высшей степени облегчит и работу военного воспитания в том числе, ибо не нужно быть коммунистом и старым революционером, чтобы понять теперь, во всяком случае, то, что старая система воспитания, та, которая нашла свое классическое выражение в Германии и там же потерпела классический крах, сводилась к тому, чтобы из рядов угнетенных классов, трудящихся классов, извлечь миллионы и воспитать их так, чтобы они поддерживали государственный строй, поддерживающий и закрепляющий их собственное угнетение. Вот в чем была трудность старого военного воспитания. Это была сложная социальная дрессировка, она отнимала много времени, внимания и сил. Наше социальное воспитание, и военное в том числе (я говорю о нашем в смысле нашей эпохи), состоит в том, чтобы заставить каждого рабочего солдата и крестьянина понимать тот коллектив, который обслуживает его собственные интересы, и только его интересы. Наше преимущество в том, что нам нечего скрывать от рабочего и крестьянина, нечего скрывать, что все ошибки нашего строя, все ошибки этого режима есть ошибки господства рабочих и крестьян. У нас плохо распределяется продовольствие не потому, чтобы буржуазия, или дворянство, или царь это продовольствие прибирали к рукам, а потому, что крестьяне и рабочие не научились его распределять, как следует быть. Отсюда вывод: учитесь. У нас военное снабжение поставлено не так, как надо быть. Прорех много везде и всюду. Мы слишком мало обличаем их в печати. Как раз в разговоре с председателем Высшей Военной Инспекции я настаивал на том, чтобы выводить нам на свет божий, за ушко да на солнышко, все прорехи, все недочеты нашего механизма, ибо нам нечего скрывать от тех классов, которые сейчас призваны господствовать, от трудящихся классов. В этом состоит огромное преимущество того положения, в котором находится нынешний командир. Если он потребует суровой дисциплины, – он обязан ее потребовать, – если он поднимет в этом смысле свой голос, никто не посмеет сказать, что этого он требует в интересах дворян, царя. Он скажет, что я поставлен всероссийской Советской властью, осуществляемой, как в высшем своем органе, во Всероссийском Съезде рабочих, крестьянских и солдатских депутатов: это есть колоссальный нравственный авторитет, которого не имеет, по сравнению с нашим новым русским офицером, ни один офицер в мире.
Я начал с того, что Академия не может быть вне политики. Задача Академии – заставить тот офицерский состав, который пройдет через ряды этой Академии, понять характер новых условий, природы новых классов и той новой армии, которая им служит. И для этих новых классов, для этой новой армии учесть и применить все те выводы военной науки и техники, которые можно извлечь из современной войны.
Специалисты очистили и освободили программу Академии от чисто «академического старья», хлама. Нам
