о ком другом из старых революционеров не рассказывали подобных вещей.
Суварин, наиболее документированный из биографов Сталина, пытается вывести его нравственную личность из его принадлежности к зловещему ордену «профессиональных революционеров». В этом случае, как и во многих других, обобщения Суварина очень поверхностны. Профессиональный революционер есть человек, который полностью отдает себя рабочему движению в условиях нелегальной и вынужденной конспирации. На это способен не всякий и, во всяком случае, не худший. Рабочее движение цивилизованного мира знает многочисленных профессиональных чиновников и профессиональных политиков; в подавляющем большинстве своем этот слой отличается консерватизмом, эгоизмом и ограниченностью, живет не для движения, а за счет движения. По сравнению со средним рабочим бюрократом Европы или Америки средний профессиональный революционер России представлял несравненно более привлекательную фигуру.
Молодость революционного поколения совпадала с молодостью рабочего движения. Это было время людей от 18 до 30 лет. Революционеры свыше этого возраста насчитывались единицами и казались стариками. Движение еще совершенно не знало карьеризма, жило верой в будущее и духом самопожертвования. Не было рутины, условных формул, театральных жестов, готовых ораторских приемов. Молодой пафос борьбы был застенчивым и неловким. Самые слова «комитет», «партия» были еще новы, овеяны весенней свежестью и звучали в молодых ушах тревожной и заманчивой мелодией. Вступавший в организацию знал, что через несколько месяцев его ждут тюрьма, затем ссылка. Честолюбие состояло в том, чтоб продержаться как можно дольше на работе до ареста; твердо держать себя пред лицом жандармов; облегчить, сколько возможно, положение товарищей; прочитать в тюрьме как можно больше книг; бежать как можно скорее из ссылки за границу; набраться там мудрости и вернуться на революционную работу.
Профессиональные революционеры верили тому, чему учили; иных побуждений вступать на крестный путь у них быть не могло. Солидарность под преследованиями не была пустым словом и дополнялась презрением к малодушию и дезертирству. «Перебирая в своей памяти массу товарищей, с которыми приходилось сталкиваться, – пишет об одесском подполье за 1901–1907 годы Евгения Левицкая, – не припомню ни одного скверного, подлого поступка, обмана или лжи. Были трения, фракционные разногласия, но не больше. Все как-то нравственно подтягивались, делались лучше и мягче в этой дружеской семье». Одесса не составляла, конечно, исключения. Юноши и девушки, которые целиком отдавали себя движению, ничего не требуя взамен, не были худшими представителями своего поколения. Орден «профессиональных революционеров» мог без труда выдержать сравнение с любой другой группой общества.
Иосиф Джугашвили принадлежал к этому ордену и разделял многие его черты; многие, но не все. Цель своей жизни он видел в низвержении сильных мира сего. Ненависть к ним была неизмеримо активнее в его душе, чем симпатия к угнетенным. Тюрьма, ссылка, жертвы, лишения не страшили его. Он умел смотреть опасности в глаза. В то же время он остро ощущал такие свои черты, как медленность интеллекта, отсутствие таланта, общую серость физического и нравственного облика. Его напряженное честолюбие было окрашено завистью и недоброжелательством. Его настойчивость шла об руку с мстительностью. Желтоватый отлив его глаз заставлял чутких людей настораживаться. Уже из школы он вынес способность подмечать слабые стороны людей и без жалости играть на них. Кавказская среда оказалась как нельзя более благоприятной для развития этих органических качеств его натуры. Не увлекаясь среди легко увлекающихся, не воспламеняясь среди воспламеняющихся, но и быстро остывающих, он рано понял выгоды холодной выдержки, осторожности и особенно хитрости, которая у него незаметно переходила в коварство. Нужны были только особые исторические обстоятельства, чтобы эти, по существу второстепенные качества получили первостепенное значение.
ПЕРВАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
Мы сделали выше предположение, что Коба примкнул к большевикам после ноябрьской конференции в Тифлисе, которая постановила принять участие в подготовке нового съезда. Мы приняли без сопротивления утверждение Берия, что в декабре Коба выехал в Баку для агитации за съезд. Это возможно: раскол налицо, большевистская фракция уже успела к этому времени обнаружить свои организационные преимущества, Кобе приходилось выбирать. Но если бы от нас потребовались доказательства того, что он действительно примкнул к большевикам в конце 1904 года, а не позже, мы оказались бы в затруднении. Берия приводит ряд большевистских прокламаций того периода, но нигде не говорит, что автором их был Коба. Это умолчание убедительнее всяких слов. Цитаты из написанных другими прокламаций имеют явной целью заполнить пробел в биографии Сталина.
Разногласия между меньшевиками и большевиками перешли, тем временем, из области устава партии в область революционной стратегии. Кампания земских и вообще либеральных банкетов, развернувшаяся осенью 1904 года при попустительстве растерянных властей, поставила вопрос ребром об отношении социал-демократии к оппозиционной буржуазии. План меньшевиков состоял в том, чтоб превратить рабочих в демократический хор при либеральных солистах, хор настолько тактичный и осторожный, чтобы «не отпугивать» либералов, наоборот, придать им веры в себя. Ленин немедленно перешел в наступление. Он высмеял самую идею плана: подменить революционную борьбу с царизмом дипломатической поддержкой бессильной оппозиции. Победа революции может быть обеспечена только натиском масс; поднять эти массы на ноги может только смелая социальная программа: но именно этого боятся либералы. «Мы были бы глупцами, если бы соображались с их паникой». Небольшая брошюра Ленина, вышедшая в ноябре 1904 года, после длительного молчания, подняла дух его единомышленников и сыграла крупную роль в развитии тактических идей большевизма. Не эта ли брошюра привлекла Кобу? Мы не решаемся ответить утвердительно. Во всех тех случаях, где ему приходилось в позднейшие годы занимать самостоятельную позицию в вопросе о либералах, он неизменно сбивался на меньшевистскую идею «неотпугивания» (1917 г., Китай, Испания и пр.). Вполне возможно, однако, что накануне первой революции плебейский демократ оказался искренно возмущен оппортунистическим планом, который вызвал большое недовольство даже среди рядовых меньшевиков. Нужно вообще сказать, что традиция презрительного отношения к либерализму не успела тогда еще выветриться в среде радикальной интеллигенции. Возможно, однако, что только Кровавое Воскресенье в Петербурге и последовавшая затем стачечная волна во всей стране толкнули осторожного и недоверчивого кавказца на путь большевизма. Веха этого поворота во всяком случае осталась неотмеченной в анналах истории.
Два старых большевика, Стопани и Леман, в тщательно разработанных воспоминаниях перечисляют тех революционеров, с которыми им приходилось иметь дело в конце 1904 и начале 1905 года в Баку и в Тифлисе: Кобы в этом списке нет. Леман приводит имена лиц, «стоящих во главе» Кавказского Союза: Коба в их число не входит. Стопани называет тех большевиков, которые совместно с меньшевиками руководили знаменитой бакинской стачкой в декабре 1904 года: имени Кобы снова нет. Между тем, Стопани должен знать, о чем пишет, ибо сам он входил в стачечный комитет. В комментариях к переписке Ленина и Крупской с кавказской организацией имя Сталина на протяжении 50 страниц ни разу не встречается. Нужно прибавить, что оба автора воспоминаний, напечатанных в официальном историческом журнале, принадлежат не к «врагам народа», а к сталинцам; но секрет в том, что работа их выполнена в 1925 году, когда фальсификации по заданной сверху программе не были возведены в систему. Таратута, бывший член большевистского ЦК, в статье, написанной в 1926 году и посвященной «кануну революции 1905 г. на Кавказе» – мы уже цитировали эту статью – также не называет имени Сталина. Ни в конце 1904, ни в начале 1905 года нет никакой возможности открыть следы деятельности того, кого ныне изображают вождем кавказского большевизма.
Новейшие монотонные утверждения насчет непримиримой борьбы Сталина с меньшевиками в основе своей не противоречат нашему выводу. Передвинуть эту борьбу на два года вглубь не составляет большого труда, раз не приходится ссылаться на документы или опасаться опровержений. С другой стороны, можно считать несомненным, что раз сделав свой выбор Коба придал борьбе с меньшевиками наиболее резкий и грубый, ни перед чем не останавливающийся характер. Та склонность к закулисным ходам и интригам, в которой его обвиняли, когда он был участником семинарского кружка, пропагандистом тифлисского Комитета и членом батумской группы, нашла теперь более широкое и смелое выражение во фракционной борьбе.
Берия называет Тифлис, Батум, Чиатуры, Кутаис, Поти как те пункты, где Коба участвовал в прениях с Н. Жордания, И. Церетели, Н. Рамишвили и прочими вождями меньшевиков, а также анархистов и федералистов. Однако Берия тщательно и не случайно обходит вопрос о датах. Первое дискуссионное собрание, которое он определяет более точно, происходило в мае 1905 года. Точно так же обстоит дело и с печатными высказываниями Кобы. Первым большевистским произведением его является вышедшая в мае 1905 года маленькая брошюрка под странным заглавием «Вскользь о партийных разногласиях»: Берия считает, что брошюрка была написана «в начале 1905 г.», и тем лишь ярче обнаруживает свое стремление сократить двухлетний пробел. Один из корреспондентов, видимо будущий Литвинов, не знавший по-грузински, сообщает за границу о выходе в Тифлисе брошюры, «которая произвела сенсацию». Объяснить «сенсацию» можно только тем, что грузинская аудитория слышала до сих пор только голос меньшевиков. По существу же брошюра представляет ученическое резюме работ Ленина. Не мудрено, если она никогда больше не перепечатывалась. Берия приводит из нее тщательно отобранные цитаты, которые легко объясняют, почему сам автор набросил на эту брошюру, как и на другие свои литературные работы того периода, покров забвения.
В августе 1905 года Сталин перелагает ту главу книги Ленина «Что делать?», которая пытается выяснить взаимоотношение между стихийным рабочим движением и социалистическим сознанием. По изображению Ленина, рабочее движение, будучи предоставлено самому себе, неотвратимо влечется на путь оппортунизма; революционное сознание вносится в пролетариат извне марксистской интеллигенцией. Здесь не место для критики этой концепции, которая целиком относится к биографии Ленина, а не Сталина. Сам автор «Что делать?» впоследствии признал односторонность и тем самым неправильность своей теории, которую он эпизодически выдвинул как батарею в борьбе с «экономизмом» и его преклонением перед стихийностью рабочего движения. После разрыва с Лениным Плеханов выступил с запоздалой, но тем более суровой критикой «Что делать?». Вопрос о внесении в пролетариат революционного сознания «извне» снова приобрел актуальность. Центральный орган большевистской партии отметил в анонимной статье грузинской газеты «прекрасную постановку вопроса» о внесении сознания «извне». Эта похвала цитируется ныне как своего рода свидетельство теоретической зрелости Кобы. В действительности дело шло об одном из обычных поощрительных отзывов заграничного центра по адресу того или другого провинциального издания, когда оно вступалось за идеи или вождей своей фракции. О качестве статьи дает достаточное представление следующая цитата в переводе Берия: «Современная жизнь устроена капиталистически. Здесь существуют два больших класса: буржуазия и пролетариат, между ними борьба не на жизнь, а на смерть. Первого его жизненное положение вынуждает укреплять капиталистические порядки. Второго же
