бывал опускать глаза. Жизнь в штабе вовсе не была идиллической. Самородки: Ворошилов и Буденный – отстаивали каждый свои права.
Сталин несколько месяцев провел в Царицыне. Свою закулисную борьбу против меня, уже тогда составлявшую существеннейшую часть его деятельности, он сочетал с доморощенной оппозицией Ворошилова и его ближайших сподвижников. Сталин держал себя, однако, так, чтобы в любой момент можно было отскочить назад.
Ленин лучше меня знал Сталина и подозревал, очевидно, что упорство царицынцев объясняется закулисным режиссерством Сталина. Я решил в Царицыне навести порядок. После нового столкновения командования в Царицыне я настоял на отозвании Сталина. Сталин был отозван из Царицына во второй половине октября 1918 г. (30 октября появилось в «Правде» его сообщение о Южном фронте). Это было сделано через посредство Свердлова, который сам отправился за Сталиным в экстренном поезде. Ленин хотел свести конфликт к минимуму, и был, конечно, прав. Поэтому Ленин написал письмо.
Письмо Ленина явно написано под влиянием настояний Сталина. Он искал примирения, дальнейшей военной работы, хотя бы ценою временной и неискренней капитуляции. Фронт привлекал его потому, что здесь он впервые столкнулся с наиболее законченным из всех аппаратов, именно с военным. В качестве члена Реввоенсовета при том же члена ЦК, он, разумеется, в каждом Реввоенсовете, в каждой армии каждого фронта являлся первой фигурой. Если другие колебались, то он разрешал. Он мог приказывать. Приказание получало почти автоматическое выполнение, не так, как в комиссариате национальностей, где ему приходилось скрываться от оппонентов на кухне коменданта.
После отъезда всех участников царицынской армии я в особом приказе (5 ноября 1918 г.) воздал должное заслугам многих частей и их командиров, но в то же время отмечал, что в состав армии входят единицы, которые носят названия дивизий, не являясь таковыми по существу; что «политическая работа в частях пока еще почти не поставлена»; что «расходование боевых припасов происходит далеко не всегда с необходимой осмотрительностью»; что в некоторых случаях «командир, не желая выполнить оперативный приказ, передавал его на рассмотрение митинга». «Как граждане, – гласил приказ, – солдаты в свободные часы могут устраивать митинги по любым вопросам. Как солдаты (в строю и на фронте) они выполняют беспрекословно боевые приказы».
Именно в эти дни, отозванный из Царицына, с глубокой злобой и жаждой мести в душе, Сталин написал свою коротенькую статью, посвященную юбилею революции. Цель статьи была нанести удар престижу Троцкого, выдвинуть против него авторитет Центрального Комитета, возглавлявшегося Лениным. Эта юбилейная статья была продиктована затаенной злобой.
После посещения Южного фронта, в частности Царицына, я докладывал на VI съезде Советов 9 ноября 1918 года: «Не все советские работники поняли, что существует централизованное управление, и все приказы, идущие сверху, должны быть незыблемы…; к тем советским работникам, которые еще всего этого не поняли, мы будем безжалостны; мы их отстраним, выбросим из наших рядов, подвергнем репрессиям» (1, 340). Это било по Сталину в неизмеримо большей степени, чем я мог думать тогда, направляя эти слова главным образом против Ворошилова. Сталин присутствовал на съезде и молчал. Он молчал на заседании Политбюро. Он не мог защищать открыто своих действий. Тем больше он накапливал злобы.
В то время как на Восточном фронте Красная армия успела уже одержать крупные победы, почти целиком очистив Волгу, на юге дела шли по-прежнему плохо, порядка не было, приказы не соблюдались. 5 октября из Козлова было объявлено приказом об объединении всех армий и групп Южного фронта под командованием Революционного Военного Совета Южного фронта в составе бывшего генерала Степина и трех большевиков: Шляпникова, Мехоношина и Лазимира. «Все приказы и распоряжения Совета подлежат безусловному и немедленному исполнению». Ослушникам приказ грозил строгими карами.
30 ноября 1918 г. Центральный Исполнительный Комитет, уже объявивший советскую республику военным лагерем, принял постановление о создании Совета Обороны в составе Ленина, Троцкого, Красина, комиссара путей сообщения, комиссара продовольствия и представителя Президиума ЦИК Сталина. Предложение было внесено мною по соглашению с Лениным и Свердловым. Ленин хотел дать Сталину известное удовлетворение за его удаление из царицынской армии. Я хотел предоставить Сталину возможность открыто формулировать свою критику и свои предложения, без подрыва порядка в военном ведомстве. Однако дело свелось больше к титулу, чем к работе.
Первое заседание Совета Обороны, намечавшее общие задачи, происходило 1 декабря. Из записей Ленина на заседании видно, что Сталин брал слово шесть раз, Красин – девять раз, Склянский – десять раз, Ленин – восемь раз. Каждому из ораторов давалось не больше двух минут.
Руководство работой Совета Обороны не только в больших вопросах, но и в деталях, целиком сосредоточилось в руках Ленина. Сталину поручено было составить проект постановления о борьбе против областничества и о борьбе с волокитой. По-видимому, этот проект никогда не был составлен. Кроме того, в интересах ускорения работы, решено было, что «постановления комиссий, назначаемых Советом Обороны, подписанные Лениным, Сталиным и представителем соответствующего ведомства, имеют силу постановлений Совета Обороны».
В первые месяцы 1919 г. Красные войска нанесли сокрушительный удар южной контрреволюции, состоявшей главным образом из донской казачьей армии под командованием генерала Краснова. Но за Красновым формировалась на Кубани и Северном Кавказе добровольческая армия Деникина. В середине мая наша наступавшая армия, в значительной мере выдохшаяся, столкнулась со свежими войсками Деникина и начала откатываться назад. Мы потеряли все, что завоевали, и сверх того, всю недавно освобожденную Украину.
Контрреволюция превратилась на Дону, в Кубани, Тереке в серьезную силу. Генералы Корнилов, Алексеев, Деникин, Каледин, Краснов нашли себе поддержку в среде казачества, особенно, разумеется, в среде зажиточных кругов. Как раз накануне Восьмого съезда, заседавшего в Москве с 18 по 23 марта 1919 г. мы получили на Востоке со стороны белых крепкий удар под Уфой и продолжали отступать. Вопрос о съезде казался мне теперь совершенно малозначительным в сравнении с тем, что происходило на Востоке. Я предложил немедленно вернуть на фронт военных делегатов и решил сам, невзирая на съезд, немедленно отправиться на Восточный фронт, под Уфу.
Часть делегатов была недовольна: они на несколько дней приехали в столицу и не хотели покидать ее. Кто-то пустил слух, что я желаю избегнуть прений в военной политике. Эта мысль поразила меня. 16 марта 1919 г. я внес в ЦК предложение: отменить директиву об отъезде, немедленном возвращении, военных делегатов, поручить Сокольникову официальную защиту военной политики, а сам немедленно уехал на Восток. Обсуждение военного вопроса на Восьмом съезде, несмотря на наличие довольно значительной оппозиции не остановило меня: положение на фронте казалось мне гораздо более важным, чем избирательство на съезде, тем более, что я не сомневался в победе той линии, которую считал единственно правильной. Центральный комитет одобрил внесенные мною заранее тезисы и назначил официальным докладчиком Сокольникова.
От имени оппозиции доклад был представлен Смирновым, старым большевиком и бывшим артиллерийским офицером мировой войны. Смирнов был одним из вождей левых коммунистов, решительных противников Брест-Литовского мира, требовавших открытия против германской регулярной армии партизанской войны. На этой основе, несколько, правда, поостывшей, они продолжали оставаться и в 1919 г. Формирование централизованной и регулярной армии было невозможно без военных специалистов и без замены импровизации правильной системой руководства. Левые коммунисты успели значительно поостыть и пытались приспособить свои вчерашние взгляды к росту государственной машины и потребностям регулярной армии. Но они отступали шаг за шагом, нагоняя все, что можно, из старого багажа, и прикрывали свои по существу партизанские тенденции новыми формулами.
«Год тому назад, – докладывал на VIII съезде партии Сокольников, – в момент полного развала армии, когда никакой военной организации для защиты пролетарской революции не было, Советская власть прибегла к системе добровольческого формирования армии, и в свое время эта добровольческая армия сыграла свою роль. Теперь, оглядываясь на этот период, как на пройденную ступень, мы должны учесть положительные и отрицательные стороны. Положительная сторона его состояла в том, что в ней приняли участие лучшие элементы рабочего класса… Наряду с этими хорошими сторонами партизанского периода были и черные стороны, которые в конце концов перевесили то хорошее, что было в этом партизанском периоде. Лучшие элементы выбивались, умирали, попадали в плен и, таким образом, создавался отбор худших элементов. К этим худшим элементам присоединились те, которые шли в добровольческую армию потому, что были выброшены на улицу в результате катастрофической ломки всего общественного уклада. Наконец, шли полугнилые остатки старой армии. Вот почему в партизанский период нашей военной организации развились силы, которые вынудили ликвидировать эту партизанщину. В конце концов, получилась система независимости маленьких отрядов, которые группировались вокруг отдельных предводителей. Эти отряды, в конце концов, ставили своей задачей не только борьбу и защиту советской власти против завоевания революции, но и бандитство, мародерство. Они превратились в партизанские отряды, которые были опорой авантюризма…»
«Нынешний период, – продолжал Сокольников, – стоит под знаком государственного строительства, которое ведет пролетариат… Чрезвычайно много горячих прений возникло вокруг вопроса о военных специалистах… Теперь этот вопрос в сущности разрешен теоретически и практически. Даже противники применения военных специалистов утверждают сами, что вопрос этот устарел. Там, где военные специалисты были привлечены, где была проведена реорганизация партизанской армии в армию регулярную, там была достигнута устойчивость фронта, там был достигнут военный успех. Наоборот, там, где военные специалисты не нашли себе применения… там пришли к полному разложению и исчезновению самих армий…»
«В вопросе о военных специалистах, – говорил Сокольников, – мы имеем не чисто военную проблему, а общую специальную проблему. Когда был поставлен вопрос о привлечении на фабрики инженеров, о привлечении бывших капиталистических организаторов, вы помните, как из рядов красных левых коммунистов была начата жесточайшая „сверхкоммунистическая“ критика, которая утверждала, что возвращать инженеров на фабрики нельзя. И вот мы имели аналогию этой критики, перенесенной в область военного строительства. Нам говорят, возвращая в армию бывших офицеров, вы этим самым восстанавливаете бывшее офицерство и бывшую армию. Но эти товарищи забывают, что рядом с этими командирами стоит комиссар, представитель советской власти, что эти военные специалисты находятся в рядах армии, которая целиком поставлена на службу пролетарской революции… Та армия, которая имеет десятки тысяч старых специалистов на практике показала, что она есть армия пролетарской революции».
Разногласия по военному вопросу к моменту съезда в значительной степени дали уже тот острый характер, какой имели в предыдущий период. Оппозиция уже не ставила вопросы так прямолинейно, как год тому назад, когда централизованная армия объявлялась характерной для империалистического государства и ей противопоставлялась система партизанских отрядов, когда отвергалось использование современных технических средств борьбы: аэропланов, танков и т. д.
Военная оппозиция состояла из двух групп: с одной стороны, в ней были представлены
