партийным съездам. То же повторяется и в отношении петербургского периода его работы. В старых воспоминаниях, в официальных сборниках, посвященных периоду революционного подъема «Правды» и «Зари» обычно ни слова не говорится о влиянии Сталина на ход работы. Первое издание воспоминаний бывшего депутата Думы Бадаева отводит Сталину в жизни партии, в частности в жизни думской фракции «Правды», гораздо меньшую роль, чем следующее издание, вышедшее в 1932 г.
«На ряде заводов, – пишет Бадаев, – на летучих собраниях выступал тов. Сталин, только что бежавший из Нарыма». Впрочем, это упоминание относится ко второму изданию. В первом издании о выступлении Сталина на заводах не упоминается вовсе.
Официальное издание 1926 г. «Революция и РКП в материалах и документах» говорит: «Русская коллегия ЦК выделила из своей среды исполнительное бюро из четырех лиц: Тимофея, Серго, Кобу и Филиппа». Имя Сталина стоит на третьем месте. (Отметим тут же, что из тройки ближайших сотрудников Сталина по нелегальной работе Тимофей Спандарян умер во время войны, Серго умер в 1937 г. при обстоятельствах, которые считаются очень таинственными и, наконец, Филипп Голощекин – числится в числе исчезнувших).
Что означает все это? Почему в бесспорных и несомненных, т. е. не продиктованных сверху воспоминаниях и исторических очерках и пр. фигура Сталина не упоминается вовсе или упоминается мимоходом, как фигура второго или третьего порядка? Значит ли это, что Сталин представляет действительно заурядную, ничтожную величину или же его не умели заметить? Вопрос заслуживает внимания.
На самом деле секрет состоит в противоречии между его напряженной крепкой волей и наличными духовными ресурсами. Кому дана была возможность столкнуться с волею Сталина в те периоды, тот отмечал его. Одним из первых заметил его Ленин. Сулиашвили, состоявший членом лейпцигской группы большевиков, рассказывает: «От товарища Сталина мы получали вдохновенные письма о Ленине. Письма получал тов. М. Давиташвили. Товарищ Сталин в этих письмах восхищался Лениным… В одном из писем т. Сталин называл Ленина «горным орлом» и восторгался его непримиримой борьбой против меньшевиков. Мы эти письма переслали Ленину, и скоро получили от него ответ, в котором он Сталина называл «пламенным колхидцем».
Этот рассказ имеет своим назначением хотя бы косвенно подтвердить уже знакомую нам версию о переписке между Лениным и Сталиным в 1903 г. К сожалению, приводя свидетельство Сулиашвили, Берия не называет даты, к которой относится упоминание о «горном орле» и «пламенном колхидце». У самого Берия этот эпизод включен в главу о 1905 г. Упоминание в письме Сталина о «непримиримой борьбе (Ленина) против меньшевизма» ни в каком случае не могло быть сделано в 1903 году.
Ленин назвал Сталина «пламенным колхидцем», опираясь на Пушкина, который назвал Кавказ «пламенной Колхидой». В этом смысле «пламенный колхидец» означает просто описательное название кавказца.
Те, кто судил по обычным повседневным проявлениям о деятельности Сталина не могли не относить его к фигурам второго или третьего плана. Наконец, люди, которые соприкасались с ним в тюрьме или ссылке, т. е. в очень интимной обстановке, где он поворачивался к ним разными сторонами своего характера, эти люди видели, с одной стороны, его значительность, а с другой стороны, никак не могли признать его интеллектуального авторитета. Отсюда двойственность отношения со стороны всех тех, которые близко соприкасались с ним. Понадобились особые исторические условия, где от него не требовалось никакого творчества и его интеллект должен был только суммировать работу коллективного интеллекта целой касты, но где борьба этих каст за свое самосохранение, за упрочнение своих позиций требовала персонификации, требовала напряженной воли к власти, понадобилось такое исключительное сочетание исторических условий, чтобы его интеллектуальные качества при всей своей посредственности получили большое всеобщее признание, помноженное на коэффициент его воли.
У Сталина была достаточно крепкая воля, чтобы противостоять чужим влияниям, тогда, когда он их природу понимал. Но ему часто не хватало этого теоретического понимания. Сталину свойственно презрение к теории. Теория берет действительность больших масштабов. Здравый смысл берет действительность в малых масштабах. От того Сталин чрезвычайно чувствителен ко всякой непосредственной опасности, но не способен предвидеть опасность, коренящуюся в больших исторических тенденциях. В этих особенностях его личности и заложена разгадка его дальнейшей судьбы.
По словам Николаевского, Бухарин называл Сталина «гениальным дозировщиком». Это выражение, только без гениальности, я слышал впервые от Каменева. Оно имеет в виду способность Сталина выполнять свой план по частям в рассрочку. Эта возможность предполагает в свою очередь наличие могущественного централизованного аппарата. Задача дозировки состоит в том, чтобы постепенно вовлекать аппарат и общественное мнение страны в иные предприятия, которые, будучи представлены сразу в полном объеме вызвали бы испуг, негодование и даже отпор.
Он был сильнее других наделен волей и честолюбием, но он не был ни умнее других, ни образованнее других, ни красноречивее. Он не обладал теми качествами, которые привлекают симпатии. Зато природа щедро наделила его холодной настойчивостью и практической сметкой. Он никогда не повиновался чувствам, а всегда умел подчинять их расчету. Недоверие к массам, как и к отдельным людям, составляет основу природы Сталина. От того в больших вопросах революции, где все зависит от вмешательства партии, он занимал действительно оппортунистическую позицию. Но в практических действиях узкого масштаба, где решал аппарат, он всегда склонялся к самым решительным действиям, Можно сказать, что он был оппортунистом стратегии и крайним человеком действия и тактики.
Он долго и недоверчиво осматривался, прежде чем примкнуть к чужой инициативе. Революция сразу отодвинула партийный аппарат, революция предъявила особые требования: медлить, выжидать и комбинировать нельзя, нужно давать ответы на запросы масс и принимать решения на месте.
Перед лицом массы он чувствовал себя бессильным, у него не было дара речи. Он был журналистом поневоле. Ему нужно было орудие, машина, аппарат, чтобы действовать на массы. Он чувствовал себя уверенным только у рукоятки партийного аппарата. Мужество мысли было чуждо ему. Зато он был наделен бесстрашием перед лицом опасности. Физические лишения не пугали его. В этом отношении он был подлинным представителем ордена профессиональных революционеров и превосходил многих из их числа.
Нельзя понять Сталина и его позднейший успех, не поняв основной пружины его личности: любовь к власти, честолюбие и зависть, активная, никогда не засыпающая зависть ко всем тем, кто даровитее, сильнее или выше его. С отличающей его хвастливостью Муссолини сказал одному из друзей: «Я никогда еще не встречал никого, кто был бы мне равен». Сталин вряд ли мог бы повторить эту фразу даже самому интимному другу, ибо она прозвучала бы слишком фальшиво и несообразно. В одном только большевистском штабе были люди, превосходившие Сталина во многих отношениях, если не во всех. Во всем за исключением сконцентрированного честолюбия. Ленин очень ценил власть как орудие действия. Но чистое властолюбие, борьба за власть, были ему совершенно чужды. Для Сталина же психологически власть всегда стояла отдельно во всех задачах, которым она должна служить. Воля господства над другими была основной пружиной его личности. И эта воля получала тем более сосредоточенный, не дремлющий, наступательный, активный, ни перед чем не останавливающийся характер, чем чаще Сталину приходилось убеждаться, что ему не хватает многих и многих ресурсов для достижения власти. Всякая особенность характера, достигнув известной силы напряжения, превращается при известных условиях в преимущество.
Сталину нужно всегда насилие над самим собою, чтобы подняться на высоту чужого обобщения, чтобы принять далекую революционную перспективу. Как все эмпирики, он по существу своему скептик, притом цинического склада. Он не верит в большие исторические возможности, способности человека к усовершенствованию, возможности перестройки общества в радикальных направлениях. Глубокая вражда к существующему делает его способным на смелые действия. Эмпиризм или чисто крестьянский консерватизм мысли делают его неспособным долго оставаться на вершинах. Предоставленная самой себе, его мысль неизбежно сползает вниз. Он фатально занимал во всех вопросах (поскольку был предоставлен самому себе) оппортунистическую позицию. Поскольку же под давлением Ленина и событий он поднимался на высоту революционного обобщения, он удерживался на высоте недолго и в конце концов сползал вниз. Цель, которую он себе поставил, он будет разрешать с большим упорством, с большей настойчивостью, чем подавляющее большинство других людей. Но он не способен поставить себе самостоятельно большую цель и долго держаться ее, поскольку она внушена ему событиями или людьми. Революционное движение окрыляет людей, требует смелости мысли, далекой перспективы. Именно в такие периоды мы наблюдаем Сталина в состоянии растерянности.
Наоборот, реакционные эпохи являются вместе с тем эпохами сползания мысли. Смелая революционная мысль в эпоху реакции может только прокладывать в будущем, подготовлять в сознании небольшого авангарда будущие перспективы, но непосредственного, практического приложения найти не может. С другой стороны, сильная воля, характер сохраняют в эпоху реакции свои преимущества. В партии Сталин выдвигается впервые в годы реакции, после 1907 г. В годы начавшегося подъема он еще продолжает играть незначительную роль, не более значительную, чем подавляющее большинство передовых большевиков. По тем или другим причинам во время войны, которая предвещает и подготовляет грандиозные перемены, Сталин окончательно уходит в себя. Во время революции 1917 г. он играет крайне незаметную роль.
Сталину несомненно свойственно было нечто вроде суеверного страха перед талантом и образованием. Он боялся людей, которые умеют свободно разговаривать с массой или легко и внимательно излагать свои мысли на бумаге. Еще больше он боялся людей, которые имели свои собственные мысли, способны к обобщениям, оперируют фактическим материалом, вообще чувствуют себя по домашнему в области общих идей. Условия России до двадцатых годов нынешнего столетия были таковы, что требовали общих идей литературного или ораторского таланта. Именно поэтому Сталин оставался в тени.
Только после политической ликвидации Бухарина, Рыкова и Томского, последних сподвижников Ленина в Политбюро, после обновления всего руководящего персонала исторических комиссий и после грозной статьи Сталина «О некоторых вопросах» партийной истории», т. е. приблизительно с 1929 года, начинается радикальный пересмотр прошлого и перегруппировка всех его элементов вокруг новой оси. Те самые авторы, которые несколько лет тому назад не упоминали самого имени Сталина, хотя он был уже и тогда генеральным секретарем, теперь, как бы под действием высшей благодати, открывали в самых глубоких подвалах своей памяти новые эпизоды или чаще всего общее ретроспективное убеждение, что за всеми важнейшими фактами революционного движения стоял Сталин.
Бесформенный эмпиризм, дополненный политической двойственностью, служили и направлялись нередко против Сталина в периоды, когда события быстро сменяли друг друга, когда требовалась немедленная ориентировка и когда выжидательное лавирование обрекало на запоздание. В такой период Сталин не мог не оставаться на втором плане, в тени. Так было в период до войны, во время войны 1917 г. и годы гражданской войны. Нужно было, чтобы история
