изменила свой ритм, чтобы прилив сменился отливом, чтобы тот ход событий, который доводил до крайности все противоречия до последних логических выводов и давал всем конфликтам крайне резкие очертания, чтобы он сменился отливом, который, наоборот, смывал острые углы, притупляя идейные противоречия, придавал политическим формулам расплывчатость и бесформенность. Только в этих новых условиях уклончивая выжидательность, дополненная лавирующим вероломством, могла превратиться в положительную силу.
Послушный полученным им конспектам и инструкциям, Барбюс пытается уподобить Сталина Ленину физически и морально. «Поразительно, как этот молодой человек ненавидел фразы. Стиль Сталина был уже с молодых лет тот же, что и у Ленина». Нельзя сделать на самом деле утверждения более ложного и более грубого в своей ложности. Простота Ленина есть результат простой работы мысли, которая пришла к полной ясности. Простота Сталина вульгарна, основана на устранении самых важных сторон вопроса, не говоря о том, что в этой простоте на каждом шагу чувствуется робость человека, не овладевшего инструментом языка.
В годы первой революции 1905–1907 гг. Сталин выступает как практический руководитель местных экономических и политических боев. Он называет себя в этот период «подмастерьем» революции. И это определение можно принять в том смысле, что он еще полностью остается фигурой провинциального масштаба.
Замечательно, что когда в декабре 1905 года началось решительное наступление реакции и полиция арестовала, сослала и расстреляла весь верхний слой революционеров, Сталин не только не был арестован, но оставался в столице в качестве легального человека: революция не знала его и не интересовалась им.
Угнетенные национальности Закавказья, естественно, порождают в самой буржуазии автономистские и даже сепаратистские тенденции. В Грузии мы видим социалистов-федералистов (их социализм того же типа, что, например, у французских радикал-социалистов), в Армении – дашнаков, в Азербайджане – мусаватистов. В лице этих трех партий молодая туземная буржуазия стремится свою оппозицию против царской бюрократии использовать для того, чтоб подчинить себе рабочих. Можно установить полную историческую аналогию между названными партиями и национально-буржуазными партиями колониальных и полуколониальных стран всего мира. Не только большевизм, но даже меньшевизм развивался на Кавказе в борьбе с партиями буржуазного национализма. Это не помешало Сталину в дальнейшем сделать все для того, чтоб подчинить китайских рабочих Гоминдану, который ничем не отличался от федералистов, дашнаков или мусаватистов Кавказа.
По существу своих воззрений Сталин, как и многие тогдашние большевики, даже в большей мере, чем другие большевики, был в тот период, как и значительно позже, революционным демократом, с отдаленным социалистическим идеалом. Ближайшая революция мыслилась и чувствовалась, как завоевание политических свобод и парламентаризма, т. е. как буржуазная европеизация царской России. Конституция была магическим словом. Либеральный режим должен был создать условия для парламентской партии и легальных профсоюзов. Агитация поддерживалась главным образом примерами того, как борются рабочие в Западной Европе или в Америке. Социализм характеризовался как «конечная цель». На Западе эта конечная цель казалась удаленной на многие десятилетия, если не на столетия. Никто из тогдашних русских социал-демократов не допускал мысли, что в России социалистическая революция может произойти раньше, чем на Западе.
Между стоявшей на очереди буржуазной революцией и между конечной целью социализма раскрывался, таким образом, неопределенно долгий исторический период капиталистического развития, подъема культуры, организации, воспитания рабочих масс, завоевания парламентских позиций, строительства профсоюзов и кооперативов. Достаточно сказать, что член Центрального Комитета большевистской партии, Рожков, писал в 1905 году, что о социализме вопрос встанет лишь тогда, когда подавляющее население страны будет состоять из организованных рабочих. В этом вопросе, который должен был через 14 лет после первого раскола получить решающее значение (1917 год), позиция Сталина в период первой революции и долго после нее совершенно не отличалась от позиции Жордания, Церетели и вообще меньшевиков. Разногласия касались не соотношения между демократией и социализмом, а методов борьбы за демократию. То, что Сталина и многих других привлекло в тот период к большевизму, это не классовая позиция, не интернационализм, а прежде всего и главным образом, решительность в борьбе с царизмом, твердая постановка вопроса о необходимости вооружения и подготовки восстания. Через несколько лет большевики называли себя в легальной печати под цензурными условиями «последовательными демократами». По существу дела это определение гораздо больше соответствует мировоззрению многих тогдашних большевиков типа Сталина, чем название социалистов и марксистов.
На Стокгольмском съезде 1906 года во время выработки аграрной программы революции Сталин отстаивал раздел помещичьих и государственных земель в личную собственность крестьян. Только очень глубокие мотивы могли побудить его отстаивать безнадежную позицию, притом в борьбе не только с меньшевиками, но и с большевиками. Эти мотивы надо искать не в какой-либо общей концепции революции, а в жизненном укладе грузинского крестьянина. В первом самостоятельном выступлении на государственной арене Сталин обнаруживает себя, как упорный провинциал.
Только социалисты-революционеры проповедовали тождество интересов крестьян и рабочих; практически в этом отождествлении выражалось стремление подчинить пролетариат интересам и взглядам мелкой буржуазии. Марксисты, и прежде всего Ленин, вели против сентиментального народничества непримиримую борьбу. В борьбе против пережитков крепостного режима крестьянин борется вместе с рабочим. «Но в то же время он тяготеет к укреплению своей собственнической позиции в буржуазном обществе, и поэтому, если условия развития этого общества складываются сколько-нибудь благоприятно (например, промышленное процветание, расширение внутреннего рынка вследствие аграрного переворота и т. п.), то мелкий товаропроизводитель неизбежно поворачивает против пролетария, который борется за социализм» (разрядка Ленина).
В 1906 г. в отчете о Стокгольмском съезде Ленин писал: «Союзник пролетариата до победы буржуазной революции – крестьянская и революционная бюрократия». Только до победы буржуазной революции. Ленин не считал, что крестьянство, как крестьянство, будет союзником пролетариата в социалистической революции. «Иллюзий насчет крестьянского социализма нет ни у кого из социал-демократов», – писал Ленин в том же отчете.
На Стокгольмском съезде победила безжизненная меньшевистская программа муниципализации земли. Но за ними никогда не оставалось последнее слово. Ленин провел свою программу национализации и Сталину пришлось к ней долго приспособляться. Но поистине замечательно, что сейчас же вслед за смертью Ленина он делает попытку передать национализированную землю в собственность крестьян под видом многолетнего «владения» личными участками. И здесь опять-таки – такова сила старых корней! Сталин пытается первый опыт денационализации провести в Грузии. По секретной инструкции Сталина грузинский нарком земледелия подготовил проект передачи земли в подворное владение крестьян. Только протесты Зиновьева, который оказался в курсе заговора, и тревога, поднятая проектом в партийных кругах, заставила Сталина, еще не чувствовавшего себя твердо на ногах, отказаться от своего замысла. Козлом отпущения оказался, разумеется, злополучный грузинский нарком.
Годы реакции были временем усиленной теоретической работы. В порядке дня, кроме аграрного вопроса и характера революции, стояла философия. Ленин неистово защищал диалектический материализм против Богданова, Луначарского и других сторонников австрийской физики Маха. В 1909 г. вышла книга Ленина «Материализм и эмпириокритицизм». С этой полемикой связана большая полоса в жизни партии. Интерес Кобы к философским и вообще теоретическим проблемам ни в чем не проявился за годы реакции. Не ясно даже, прочитал ли он философский труд Ленина. В его письмах из ссылки нет ни слова на эту тему. Ни слова о своих занятиях, о теоретических и литературных интересах, что было бы так естественно со стороны ссыльного, если б он жил сколько-нибудь интенсивной умственной жизнью.
Между тем, на основании опубликованных данных, далеко не согласованных между собой, можно сделать вывод, что Сталин в течение всей своей революционной работы провел свыше двух с половиной лет в тюрьме и свыше пяти с половиной лет в ссылке. Всего свыше восьми лет. Несомненно, что значительная часть этого времени должна была уйти на чтение. Так как ссылка разбивалась на короткие периоды, то много времени уходило на устройство и на подготовку к работе. Только последний раз Сталин пробыл в ссылке непрерывно почти четыре года. Во всяком случае за восемь лет вынужденного бездействия можно было бы одолеть большое количество книг.
Поражает еще и то обстоятельство, что от этих восьми лет изолированности не осталось ни одного исследования, ни одной литературной работы. Между тем почти все ссыльные, которые чувствовали какую-либо склонность к теоретической работе, к публицистике, литературе, предавались со страстью работе пером. Факт давно установленный, что тюрьма и ссылка, обрекавшие людей на самоуглубление, чрезвычайно содействовали пробуждению и развитию всякого рода исследовательских и писательских дарований. Если за время ссылки Сталин не написал ни одной работы, ни одной статьи, которая была бы в его собственных глазах достойна воспроизведения, то один этот факт является самым убедительным доказательством отсутствия у него теоретических интересов и литературного дарования.
Можно сказать, что все гениальные люди истории, все творцы, все новаторы высказывали свое главное слово уже в течение первых двадцати пяти – тридцати лет жизни. Дальше шло только развитие, углубление и применение. У Сталина в первый период его жизни мы не находим ничего, кроме вульгарного повторения готовых формул. В гении Сталин был возведен только после того, как бюрократия, руководимая своим генеральным секретарем, разгромила весь штаб Ленина. Вряд ли нужно доказывать, что человек, не сказавший ни одного нового слова и автоматически поднятый кверху силой бюрократии, когда ему далеко перевалило за сорок, не может быть причислен к гениям.
Бажанов, бывший секретарь Сталина, рассказывает, как мало этот последний интересовался важнейшими государственными вопросами. Его предупреждали: «Он ничего никогда не читает, и если он просматривает в течение года десять или 12 документов, это уже много». Бажанов, по его словам, не хотел верить этому, но после дюжины заседаний в Политбюро, в которых он принимал участие, он убедился, что Сталин не знаком с вопросами, которые стоят в повестке дня. Он был поражен, по собственным словам, обнаружив, что Сталин является лишь малокультурным кавказцем, не знакомым ни с литературой, ни с иностранными языками, мало осведомленный в экономических и финансовых вопросах.
Бажанов рассказывает, как два секретаря Сталина – Бажанов и Товстуха разговаривали однажды в коридоре здания Центрального Комитета. Появляется Сталин. Секретари умолкают. «Товстуха, – говорит Сталин после паузы, – моя мать имела козла, который походил на тебя… Он не носил только очков…» Довольный собою, Сталин уходит в свой кабинет.
Весной 1924 года после одного из пленумов Центрального Комитета, на котором я по болезни не присутствовал, я сказал Смирнову: «Сталин будет диктатором СССР». Смирнов хорошо знал Сталина по прошлой работе и по ссылке, где люди лучше всего узнают друг друга. Старый большевик И. Н. Смирнов, разгромивший и расстрелявший Колчака, а позже расстрелянный Сталиным вместе с Зиновьевым и Каменевым, возражал мне: «Сталин – кандидат в диктаторы? Да ведь это совсем серый и ничтожный человек. Это посредственность, серое ничтожество!» «Посредственность – да, ничтожество
