доставить ей удовольствие, начал проявлять чуть больше любопытства к ее делам.) У ворот он столкнулся с Альфредом и Маргаритой Ромер, которые к этому времени познакомились с ним как с «услужливым молодым человеком», «мужем Сильвии». Он приглашал их пообедать в Мехико и брал с собой на экскурсии по стране.
В те часы, когда ему полагалось работать торговым агентом, он поддерживал связь с людьми ГПУ, от которых получал приказы, и, похоже, со своей матерью, которая, как свидетельствуют несколько источников, была тогда в Мексике. Об этих контактах Сильвия не имела ни малейшего представления; он никогда не сводил вместе «жену» и мать. Лишь изредка он допускал неосторожности, которые настораживали даже Сильвию. Он дал ей адрес своей конторы, и адрес оказался фиктивным. Он извинился за «ошибку» и дал ей другой адрес. Сильвия, помня, что подобную «ошибку» он когда-то сделал и в Париже, была так встревожена, что попросила Маргариту Ромер, сообразительную и наблюдательную личность, проверить, что происходит. Однако оказалось, что новый адрес был настоящим. Ромеры были уверены, что если в делах Морнара-«Джексона» слегка и припахивало louche,[136 — Дурная репутация (фр.).] то это не имело ничего общего с политикой, посему никто не попытался выведать, что там у него за контора. (Лишь много позже выяснилось, что та же самая «контора» использовалась различными местными важными сталинистскими персонами.) Сильвия была достаточно осторожна и никогда не приводила «Джексона» в дом к Троцкому — она даже рассказала Троцкому, что, поскольку ее муж приехал в Мексику по подложному паспорту, его посещение могло без всякой на то нужды стеснить Троцкого. И когда в марте она уехала в Нью-Йорк, то взяла с «Джексона» строгое обещание, что он никогда в ее отсутствие не войдет в дом на авенида Виена.
Однако вскоре после этого он вошел. Ромер заболел, и «Джексона» попросили отвезти его во французский госпиталь в Мехико, а потом привезти назад, купить лекарств и т. д. Поскольку удача сократила ему путь, он проявил достаточную осторожность, чтобы написать Сильвии и извиняющимся тоном объяснить, почему он «нарушил свое обещание». И хотя теперь он становился все более и более знаком с домашним хозяйством Троцкого, прошло еще три месяца, прежде чем он встретил самого Троцкого.
Похоже, что к тому времени «Джексону» еще не была поручена работа убийцы. Скорее всего, его задачей была разведка дома, его плана и состояния обороны, ежедневный распорядок Троцкого и любая иная информация, которая могла оказаться полезной для группового вооруженного налета, который проведут другие.
За это нападение ответственным был Давид Альваро Сикейрос, бывший друг Риверы, знаменитый живописец, коммунист и руководитель мексиканских шахтеров. Год назад он вернулся из Испании, где во время Гражданской войны командовал несколькими бригадами, — он вышел из боя во главе двух или трех десятков уцелевших бойцов. То, что такой выдающийся и даже героический художник согласился или добровольно вызвался стать убийцей Троцкого, многое говорит о морали сталинистов в те годы; но, конечно, в Мексике это была народная привычка — улаживать политические счеты с оружием в руках. В Сикейросе искусство, революция и гангстеризм были неразделимы — в нем самом было много от латиноамериканского пирата. В Испании он вступил в тесную связь с ГПУ и, как говорили некоторые, с семьей Меркадер. И все-таки, несмотря на оказанные им услуги, компартия недавно вынесла ему порицание за нарушения в использовании партийных фондов. Он был обижен и стремился вернуть расположение к себе каким-нибудь бросающимся в глаза и опасным актом преданности партии. Он разработал план вооруженного налета на дом Троцкого и для исполнения набрал людей, которые под его началом воевали в Испании, и мексиканских горняков.
На авенида Виена каждый жил ожиданием такого налета. Читая местные сталинистские газеты, бранившие его, Троцкий заметил: «Люди пишут подобные вещи лишь тогда, когда готовы сменить перо на пулемет». Правда, по настоянию его американских сторонников дом был укреплен: на пути потенциальных налетчиков были зарешеченные двери, провода под напряжением, автоматическая тревожная сигнализация и пулеметы. Была количественно увеличена охрана. Снаружи и вокруг дома дежурили десять мексиканских полицейских. Внутри день и ночь стражники следили за воротами, а четыре-пять человек находились в готовности в казармах охраны. Без сомнения, некоторые из охранников, американские мальчики из семей среднего класса и только что из колледжа, мало подходили для своих обязанностей; но тут ничего нельзя было поделать: немногие рабочие — члены троцкистских организаций редко могли себе позволить бросить работу, оставить семьи и приехать в Койоакан. Люди приезжали и уезжали — после нескольких месяцев монотонной рутины охранник быстро изматывался, утрачивал понятие о дисциплине, и его приходилось заменять. Поэтому неизбежно время от времени у входной двери оказывался какой-нибудь неопытный рекрут. Роберт Шелдон Харте, дежуривший в ночь налета Сикейроса, приехал из Нью-Йорка 7 апреля. За его шесть недель в Койоакане он показался товарищам и самому Троцкому добросердечным и преданным человеком, но при этом доверчивым и беспомощным созданием.[137 — Троцкий вспоминал, что не ко ре после приезда Шелдона он увидел, как тот отдает ключи от входных порот дома одному из работавших там строителей. Троцкий предупредил, чтобы он впредь не делал этого, и сказал: «Если это повторится, в случае налета вы будете первой жертвой» (из заявления Троцкого по поводу Шелдона 15 июля 1940 г.).]
Много позже его товарищи вспомнят, что он быстро подружился с Морнаром-«Джексоном» и что их часто видели прогуливающимися вместе. Понятно, что теперь безопасность Троцкого зависела от совсем немногих случайностей. Однако даже эти случайности не были совсем случайными, потому что отражали общую ситуацию, огромное превосходство сил над ним и крайнюю малочисленность числа его сторонников.
23 мая Троцкий весь день усердно трудился, потом поздно лег спать и не смог заснуть, пока не принял снотворное. Около 4 часов утра его разбудил шум, похожий на пулеметную очередь. Он устал и находился во власти апатии, и на момент ему подумалось, что это мексиканцы снаружи празднуют с фейерверком один из своих шумных религиозных или национальных праздников. Но «разрывы были слишком близко, прямо здесь в комнате, рядом со мной и над головой. Запах пороха становился все более резким, все более пронизывающим… На нас напали». Наталья уже выскочила из постели и закрыла его своим телом. Мгновение спустя под градом пуль она толкнула его на пол, в угол между кроватью и стеной; и, увлекаемая им, сама бросилась на пол, снова прикрыв его своим телом. Молча и неподвижно они лежали в темноте, пока невидимые налетчики держали комнату под непрерывным перекрестным огнем, стреляя в окна и сквозь дверь. Было сделано примерно 200 выстрелов; сотня попала в кровать и рядом с ней — позднее насчитали более семидесяти отверстий в стенах и дверях. Наталья чуть приподнялась, он потянул ее вниз, и опять они лежали не шелохнувшись, вдыхая пороховой дым и ломая голову, что же случилось с охраной и полицией снаружи здания.
Вдруг из-за стены или двери раздался звонкий крик «Дедушка!». Нападавшие ворвались в спальню Севы. «Голос ребенка, — потом говорил Троцкий, — остается самым трагическим воспоминанием той ночи». «Этот крик, — вспоминает Наталья, — пронзил нас до мозга костей». Затем наступила тишина. «Они его выкрали», — прошептал Троцкий. Как во сне Наталья увидела силуэт мужчины, освещенный пламенем зажигательной бомбы, взорвавшейся в детской комнате, — «очертания фуражки, блестящие пуговицы, продолговатое лицо». Человек остановился на пороге между спальней Троцкого и детской, как будто чтобы проверить, есть ли там какие-нибудь признаки жизни, и, хотя казалось, что там никого не было, он пустил еще одну очередь по постелям и исчез. Теперь стрельба грохотала во дворе, а детская спальня была охвачена огнем. Севы там не было — среди пламени можно было различить тонкий кровавый след, ведущий во внутренний двор. «Потом наступила тишина… невыносимая тишина, — вспоминала Наталья. — Где я могу спрятать тебя в безопасности? Я теряла силы от напряжения и безнадежности. В любой момент они могли вернуться, чтобы покончить с ним». Где же все домочадцы, Ромеры, секретари, охранники, полиция? Неужели всех убили? «…Мы ощущали безмолвие ночи, похожее на безмолвие могилы, самой смерти… И вдруг раздался тот же самый голос, голос нашего внука; но на этот раз он раздавался из патио и звучал совсем по-другому, звеня как пассаж стаккато, бравурно, радостно: „Альфред! Маргарита!“ Это вернуло нас к жизни!» Сева спасся сам, тоже спрятавшись под кровать; и даже до того, как стрельба прекратилась, думая, что его дедушка и бабушка мертвы, он выбрался с раной в пальце ноги, чтобы отыскать Ромеров.
Через несколько минут все домочадцы собрались в патио. Никого не убили и серьезно не ранили. Охранники все еще были так ошеломлены, что до сих пор не проверили, что случилось с полицейскими снаружи дома. Троцкий бросился на улицу и увидел разоруженных и связанных часовых. Вот краткий, быстрый и взволнованный отчет о происшедшем: незадолго до 4 часов утра более двадцати человек в полицейской и армейской униформе захватили часовых врасплох и одолели их, не произведя ни единого выстрела. Потом нападавшие, возглавляемые каким-то «майором», подошли к воротам, и один из них заговорил со стоявшим на посту Робертом Шелдоном Харте. Последний тут же отворил ворота. Налетчики ринулись во двор, захватив врасплох и напугав других охранников, установили под деревьями в различных точках пулеметы напротив спальни Троцкого, заняли другие позиции и открыли огонь. Очевидно, они всеми силами стремились убить Троцкого и его семью — они не произвели ни единого выстрела в кого-либо еще. Налет длился двадцать минут. Убежденные, что ни Троцкий, ни его жена, ни внук не могли уцелеть, бандиты ушли, бросив в дом зажигательные гранаты и мощную бомбу (которая не взорвалась) — в патио. Некоторые уехали на двух автомашинах, принадлежавших Троцкому и обычно стоявших во дворе, готовые отъехать в любую минуту, с ключами зажигания в замках. Вместе с налетчиками исчез Шелдон. Видевшие его полицейские утверждали, что он не оказал сопротивления, но его вывели два или три налетчика, крепко держа за руки.
Первыми эмоциями были облегчение и радость от «чудесного спасения»; и у Троцкого проснулось чувство юмора. Ему было забавно видеть, что такой мощный, тщательно подготовленный налет так позорно провалился — только потому, что он, Наталья и ребенок в своей крайней беспомощности сделали лишь то, что могли, и бросились под кровати! Теперь Сталин и его агенты были разоблачены и выставлены на посмешище! Не было сомнений, ради кого, по чьему подстрекательству и по чьему приказу был осуществлен этот налет. Но к восторгу и торжествующей иронии примешивалась какая-то
