увела его в карцер.
Волю чувствам Бронштейн давал при встречах с родными и близкими. «Он был добросердечен и даже сентиментален в отношении своих товарищей и их родственников… проявляя трогательную нежность не только по отношению к своей девушке и будущей жене… но по отношению ко всем другим женщинам, которые приходили повидать своих мужей или братьев; он очаровывал всех своим благородством… Возвращаясь из комнаты для встреч, он выплескивал «неизрасходованный запас нежности на нас, обнимая, целуя и лаская всех», – вспоминал А.Г. Зив. Казалось, не осталось ни следа от высокомерного юноши, склонного к язвительным насмешкам над товарищами.
Другим заметным изменением в поведении Бронштейна стал его активный интерес к религиозной христианской литературе. Столь необычный для себя выбор круга чтения Троцкий впоследствии объяснял двумя причинами. Во-первых, писал Троцкий, он решил с помощью штудирования «Нового Завета» на четырех языках выучить сразу два языка (английский и итальянский) и улучшить владение теми двумя, что он изучал в реальном училище (немецкий и французский). По просьбе Бронштейна его сестра передала ему в тюрьму «Новый Завет» на этих четырех языках. Троцкий уверял, что, читая «стих за стихом», он «за несколько месяцев… значительно продвинулся… вперед». Правда, он оговаривался, что «мои лингвистические способности весьма посредственные. В совершенстве я и сейчас не знаю ни одного иностранного языка, хотя долго жил в разных странах Европы».
Даже если бы Бронштейн обладал способностью быстрого овладения иностранными языками, избранный им метод изучения современных языков по тексту «Нового Завета» вряд ли бы привел его к успеху, поскольку евангельская лексика мало подходит для современной жизни. Многие революционеры обычно прибегали к современным учебникам и самоучителям. Так, например, поступил Сталин, изучавший в тюрьме по самоучителю эсперанто. (Правда, как и Троцкий, Сталин не преуспел в этом занятии. У него так же не было особого таланта к изучению чужих языков.)
Можно было бы считать, что попытка выучить иностранные языки по текстам Евангелий и апостольских посланий была вызвана наивностью юного Бронштейна, если не обратить внимание на то, что попытка изучить «Новый Завет» на разных языках совпала с его активным чтением самой разнообразной религиозной литературы, которая имелась в тюремной библиотеке. Троцкий объяснял свой интерес к этой литературе тем, что в первые месяцы пребывания в одесской тюрьме он «не получал книг извне и вынужден был довольствоваться тюремной библиотекой. Она состояла главным образом из консервативно-исторических и религиозных журналов за долгий ряд лет. Я штудировал их с неутомимой жадностью».
Утверждение о том, что тюремная библиотека состояла лишь из «консервативно-исторических и религиозных журналов», не согласуется с впечатлениями других узников царских тюрем, которые нередко отмечали богатство и разнообразие имевшихся там книг. Причиной этому было то обстоятельство, что заключенные нередко оставляли свои личные книги в тюрьмах.
Даже если предположить, что тюремная библиотека содержала лишь «консервативно-исторические и религиозные журналы», трудно поверить, что в них, как это следует из рассказа Троцкого, преобладали материалы о сектах и ересях. Троцкий писал, что в результате чтения этих журналов он «знал все секты и все ереси старого и нового времени, все преимущества православного богослужения, самые лучшие доводы против католицизма, протестантства, толстовства, дарвинизма». Создается впечатление, что Бронштейн не просто листал чуждую ему с детских лет литературу скуки ради, а внимательно и выборочно изучал ее.
Более того, заключенный вступал в беседы на религиозные темы с тюремными надзирателями, обсуждая вопросы различных ересей. По его рассказам, он активно обсуждал с надзирателем Миклиным арианскую ересь.
Удивительный для юного революционера тех лет интерес к религиозным сектам и ересям может стать более понятным, если учесть, что значительную часть членов «Союза», а стало быть и его сокамерников, составляли сектанты или еретики, с точки зрения православной церкви. С одной стороны, вполне закономерно, что, читая эти материалы, Бронштейн пытался понять особенности религиозного мышления своих подельников. С другой стороны, не исключено, что его сокамерники, после вступления в «Южно-русский рабочий союз», не расстались со своими верованиями и пытались вовлечь молодого человека в свои секты. Возможно, что Бронштейн, находившийся в это время в состоянии душевного смятения, стал поддаваться их усилиям по вовлечению его в лоно их религиозных организаций.
Болезненные состояния, пережитые Бронштейном в одиночном заключении и в ходе эпилептических припадков, могли оставить в его сознании яркие воспоминания о необычных видениях, которые он не всегда был в состоянии ясно объяснить. Испытавший не раз эпилептические припадки, Ф.М. Достоевский в романе «Идиот», рассказывая о князе Мышкине, писал: «В эпилептическом состоянии его была одна степень почти перед самым припадком…, когда вдруг, среди грусти, душевного мрака, давления, мгновениями как бы воспламенялся его мозг, и с необыкновенным порывом напрягались все жизненные силы его. Ощущение жизни, самосознания почти удесятерялось в эти мгновения, продолжавшиеся, как молния. Ум, сердце озарялись необыкновенным светом; все волнения, все сомнения его, все беспокойства как бы умиротворялись разом, разрешались в какое-то высшее спокойствие, полное ясной, гармоничной радости и надежды, полное разума и окончательной причины». После приступа князь Мышкин размышлял: «Ведь не видения же какие-нибудь снились ему в этот момент, как от гашиша, опиума или вина, унижающие рассудок…?» Князь не сомневался в том, что эта «минута ощущения… дает неслыханное и негаданное дотоле чувство полноты, меры, примирения и встревоженного молитвенного слиятия с самым высшим синтезом жизни». Он верил, что «это действительно «красота и молитва», что это «высший синтез жизни», что «за этот момент можно отдать всю жизнь».
Возможно, что, испытав подобные ощущения, Бронштейн мог вспомнить по знакомому ему по иудаистскому богословию представлению о «йеш» – высшей сути предмета, глубоко спрятанной за его внешними покровами, о мистических учениях каббалы, саббатианцев и франкистов, о рассказах хасидов относительно способности цадиков напрямую общаться с Богом и творить чудеса. Вероятно, он делился своими впечатлениями с сокамерниками – последователями различных религиозных сект. Они могли убеждать Бронштейна в том, что он общался с потусторонним миром. При этом одни из них могли говорить о Божественной природе этих видений, а другие – о сатанинской.
О том, что во время пребывания в тюрьме Бронштейна интересовали рассказы о потустороннем мире, свидетельствуют соответствующие страницы «Моей жизни». Троцкий писал, что в религиозных журналах он внимательно изучал «исследования о бесах или демонах, об их князьях, дьяволе и об их темном бесовском царстве». Правда, через три десятка лет он высмеивал эти «исследования», но мы не знаем, как их воспринимал тогда молодой человек, находившийся в заключении и в состоянии крайнего душевного смятения.
Можно предположить, что чтение христианской литературы, хотя и несколько одностороннее, отражало душевные метания Бронштейна. Не исключено, что он искренне хотел понять христианскую веру, которую до сих пор привык воспринимать как глубоко чуждую. При этом скорее всего Бронштейн приближался к христианству в сектантской форме. Поэтому его попытка изучать «Новый Завет» на разных языках, возможно, была связана с его планами вступить в одну из сект и принять участие в ее миссионерской деятельности за пределами России.
Необычным для революционера тех лет был и возникший у Бронштейна интерес к масонству, что он опять-таки объяснял чтением религиозных журналов из тюремной библиотеки. «Статьи о франкмасонстве в богословских журналах заинтересовали меня», – писал он. (Судя по словам Троцкого, эти статьи содержали резкую критику в отношении масонства и, наверное, их содержание было близко к таким известным работам, как, например, написанная после революции 1905 года книга А. Селянинова «Тайная сила масонства»)
Интерес Бронштейна к «вольным каменщикам» потребовал знакомства с более широкой литературой, и, по словам Троцкого, он «в течение нескольких месяцев усердно читал книги по масонству, которые мне доставлялись родными и друзьями из города». Чтением дело не ограничилось. Бронштейн стал подробно конспектировать прочитанную литературу. Он писал: «Я завел себе для франкмасонства тетрадь в тысячу нумерованных страниц и мелким бисером записывал в нее выдержки из многочисленных книг, чередуя их со своими собственными соображениями о франкмасонстве… Работа эта заняла в общем около года… К концу пребывания в одесской тюрьме толстая тетрадь, заверенная и скрепленная подписью старшего жандармского унтер-офицера Усова, стала настоящим кладезем исторической эрудиции и философской глубины».
Бронштейн не только занимался изучением масонства, но и постоянно делился со своими товарищами по заключению вновь обретенными знаниями и своими выводами. Он писал, что «обрабатывал отдельные главы, переписывал их в контрабандные тетради и посылал на просмотр друзьям в другие камеры».
Исследование, посвященное масонству, стало первой крупной самостоятельной работой Бронштейна, но она никогда не была опубликована, так как была утеряна во время его пребывания в эмиграции. В своих воспоминаниях он сокрушался по поводу этой потери, возможно считая ее годной для публикации.
Объясняя свое увлечение масонами, Троцкий писал, что его вдруг взволновал вопрос: «Откуда взялось это странное течение?… Как объяснил бы его марксизм?» Такая постановка вопроса предполагала, что к этому времени 18-летний юноша уже был законченным марксистом и ему оставалось лишь применить свое владение марксисткой теории для того, чтобы объяснить масонство. На самом деле к этому времени он еще не принял марксизм и только постигал азы этого учения. В автобиографии Троцкий писал, что он «с восторгом читал в своей камере два известных очерка старого итальянского гегелианца-марксиста Антонио Лабриолы, проникших в тюрьму на французском языке». Из дальнейших слов Троцкого ясно, что в то время он был еще далек от понимания идей марксизма. Он признавал: «С основной марксистской литературой я не был до этого времени знаком вовсе. Очерки Лабриолы имели характер философских памфлетов. Они предполагали знания, которых у меня не было и которое мне приходилось заменять догадками». Ясно, что изучение марксизма по двум очеркам Лабриолы заняло у Бронштейна значительно меньше времени, чем его исследование масонства.
И в этом Бронштейн отличался от подавляющего большинства молодых революционеров России, которые обычно посвящали свои первые работы либо социально-экономическим проблемам общества либо текущим вопросам политической борьбы социалистических партий. Как известно, В.И. Ленин свою первую крупную работу посвятил вопросам развития капитализма в России. В своей первой крупной работе «Анархизм или социализм?» И.В. Сталин сопоставлял две революционные теории, популярные среди рабочего класса России. Первая крупная работа Н.И. Бухарина «Мировое хозяйство и империализм» была посвящена влиянию мировой войны на состояние экономики и положение рабочего класса.
Нельзя привести какой-либо другой пример того, что какой-либо начинающий социал-демократ посвятил свою первую работу масонству и отдал этому труду столько сил и времени. В это время марксисты в своих публикациях обычно игнорировали это влиятельное движение, исходя из того что оно было рождено в привилегированных слоях общества и было глубоко чуждо по своей идеологии интересам рабочего класса и задачам пролетарских партий.
Но следует учесть, что
