в том числе и среди социал-демократов.
Не известно, насколько преуспел Бронштейн в пропаганде своих идей относительно масонства среди своих сокамерников и добивался ли он от них установления связей с масонами, но существует немало сведений о том, что Бронштейн стал в конечном счете членом масонской организации. Это утверждала такая исследовательница масонства, как Нина Берберова, ссылаясь на личное знакомство со списками масонов. В своей книге «Русская интеллигенция и масонство от Петра I до наших дней», В.Ф. Иванов перечислял Троцкого среди известных масонов России, таких как Керенский, Маклаков, Авксентьев. Валентин Пруссаков утверждал, что «Троцкий принял масонство в 1916 г., в период своего пребывания в США». Но поскольку речь идет о тайной организации, документальных свидельств вступления Бронштейна в орден «вольных каменщиков» нет. Есть сведения о том, что он постоянно поддерживал связи с масонским движением. Знаменательно, что выходец из семьи потомственных масонов, а затем верховный руководитель французского масонства Зеллер работал в секретариате Троцкого в период его эмиграции в 30-х гг. Об этом Зеллер писал в своих мемуарах.
Если Бронштейн рассчитывал на быстрое продвижение к вершинам власти с помощью всемирной масонской паутины, то он должен был учитывать и то, что вступление в ряды масонства было связано с принятием на себя немалых обязательств перед сообществом «вольных каменщиков». По приказам невидимых гроссмейстеров ордена рядового масона могли перебросить из одного конца планеты в другой, заставить его выполнять тяжелые поручения и в считанные минуты сменить свою политическую роль.
Нам неизвестно, стал ли масоном Бронштейн в тюрьме или нет, но очевидно, что изучение масонства показало ему не только несовершенство его прежних представлений о мире, но и собственные слабости. Один из принципов масонства, с которым он наверняка ознакомился, состоял в самосовершенствовании. «Масонство – это перевоспитание человека», – провозглашали масоны.
Суровые испытания в тюрьме и исследования масонства заставили Лейбу Бронштейна переосмыслить не только его идейные ориентиры, но и личные ценности. Лица, достигшие высоких ступеней посвящения, должны были не только полагаться на поддержку вышестоящих влиятельных особ, но и проявлять немалую требовательность к себе, отсекая от себя слабости, как куски неотесанного камня. Проявлением этой «огранки» стали перемены, происшедшие в характере Бронштейна после его выхода из тюрьмы.
И. Дейчер отмечал, что товарищам Бронштейна «настолько запомнилась теплота его дружбы на долгие годы, что позже» они «были поражены его беспощадностью в годы революции и гражданской войны». Скорее всего, взрывы добрых чувств к сокамерникам были лишь болезненной реакцией человека с расшатанной психикой. После завершения его пребывания в тюрьме ничего подобного в поведении Бронштейна не наблюдалось. Более того, после тюрьмы он стал подчеркнуто замкнутым и сдержанным в проявлении личных эмоций. Люди, которые видели Бронштейна в тюрьме, поражались той отчужденности, которую он стал проявлять в отношении своих бывших товарищей по заключению. Те, кто познакомился с Бронштейном-Троцким после заключения, отмечали его холодность и надменность, считая эти черты неотъемлемыми особенностями его натуры. Социал-демократ П.А. Гарви, встретивший Троцкого в Вене в 1912 году, писал, что тот внушал говорящим с ним «пафос дистанции», обладал «холодным блеском глаз за своим пенсне, холодным металлическим тембром голоса, холодной правильностью и отчетливостью речи». Й. Недава писал: «Многие мемуаристы отмечают безразличие Троцкого к друзьям, склонность отдаляться от них. Точнее было сказать, что у него не было друзей в обычном смысле этого слова (исключая Раковского и Иоффе, с которыми, впрочем, он тоже дружил недолго). Троцкий буквально излучал сознание своего превосходства; на его лице читали уверенность, что он не может тратить время на сентиментальную ерунду».
Свидетель бурных проявлений добросердечия и нежности Бронштейна в тюрьме, его друг со времен николаевского кружка, А.Г. Зив считал, что такое поведение было лишь временным явлением и приходил к твердому заключению, «что в душе Троцкого просто нет ни жестокости, ни человечности, вместо них – пустота. Душевное тепло к людям, не связанное с удовлетворением личных нужд, отсутствует в нем. Люди для него – просто особи, сотни, тысячи, сотни тысяч особей, способные питать его властолюбие. Троцкий нравственно слеп. Это врожденный физиологический недостаток, который англичане называют моральным помешательством. Душевный орган симпатии атрофировался у Троцкого в материнском чреве».
Вряд ли последнее замечание Г.П. Зива было справедливым. Нет сомнения в том, что неуживчивость Лейбы Бронштейна, во многом вызванная его болезненностью, могла постепенно исчезнуть по мере возмужания. Однако после тюрьмы он превратился в холодного и надменного человека, не скрывавшего своего отчужденного отношения к окружавшим его людям. Скорее всего, такая манера поведения была лишь внешним проявлением глубоких душевных перемен, происшедших с ним в заключении.
«Огранка» характера отразилась в выборе им псевдонима. Словно в древних посвящениях, когда после имитации нового рождения человеку давали новое имя, партийный псевдоним революционера навсегда связывал их с новой жизнью, а их подлинные фамилии нередко забывались. В одесской тюрьме Бронштейн встретил человека, под фамилией которого он стал в дальнейшем известен всему миру. Им был свирепый надзиратель Троцкий, гроза одесской тюрьмы, которого боялись не только заключенные, но даже тюремное начальство. Впоследствии обладателем фамилии тюремного надсмотрщика стал революционер.
В российской истории нет примеров того, чтобы деятель революции выбрал себе псевдоним подобным образом, хотя при выборе подпольных имен и кличек проявлялась немалая изобретательность. Для псевдонимов использовались собственные имена и географические названия (Ленин, Рязанов, Ярославский), названия материалов (Стеклов, Каменев, Сталин), орудий труда (Молотов), дней недели (Пятницкий) и даже птиц (Гусев), но никогда никому в голову не приходило выбрать себе фамилию того, кто олицетворял суровый тюремный режим.
Историк Н.А. Васецкий исходил из того, что выбор псевдонима Бронштейном отразил ироничный склад ума заключенного: «Как бы в отместку надзирателю за его диктаторские замашки Троцкий и взял его фамилию своим псевдонимом, чтобы доказать всем, что фамилия матерого защитника самодержавия может служить и другим целям – революции».
И. Недава предлагал в качестве одного из объяснений происхождения псевдонима Троцкого его стремление отречься от еврейского: «Нет никакого сомнения, что фамилия Бронштейн мешала Троцкому по меньшей мере в быту. Ни к чему она была и интернационалисту, отрицавшему национальность, – уже просто потому, что носила на себе печать национальности… Фамилия Троцкий звучит скорее на польский, чем на русский лад, контрастируя с распространенной русской фамилией Троицкий». В то же время ученый полагает, что «Бронштейну импонировала фамилия, которую он, конечно, мысленно производил от немецкого (и идишистского) слова «тротц», означающего «вопреки», «наперекор». Насколько такая интерпретация близка к истине, видно из другого его литературного псевдонима, который, в сущности, повторяет первый – Антид Ото». (Троцкий превратил итальянское слово «antidoto», означающее «противоядие», в подобие имени и фамилии.)
Сидевший вместе с Троцким в тюрьме Г.А. Зив выдвигал иное объяснение, считая, что «молодому Бронштейну исключительно импонировала представительная, авторитарная фигура надзирателя одесской тюрьмы». Для физически нездорового, неустойчивого в своих настроениях, навязчиво думающего о самоубийстве Бронштейна Троцкий олицетворял все, чего он был лишен, – физической силы, непоколебимой уверенности в своих действиях и положения, позволявшего ему беспрепятственно подчинять своей воле десятки заключенных. Ныне психология накопила немало данных о тех странных сломах, которые происходят в человеческом сознании под влиянием утраты свободы. Анализируя поведение людей, ставших жертвами участившихся во второй половине XX века похищений, психологи установили, что некоторые люди, оказавшись под давлением невыносимого душевного стресса, порой принимали сторону своих похитителей, начинали им подражать в поведении и даже помогать им. Такое поведение похищенных было описано на примере захвата заложников в Стокгольме, подобные случаи получили в психологии название «стокгольмского синдрома». Не исключено, что восхищение Бронштейна тюремщиком Троцким можно объяснить схожим явлением.
Не лишены основания и объяснения Недавы и Васецкого. Восхищение Троцким вряд ли дало возможность Бронштейну забыть, что тюремщик олицетворял все то, что он с детства ненавидел, – торжество грубой невежественной силы. Лейба Бронштейн, для которого до заключения самое сильное поражение и унижение было в ходе школьной истории с Бюрнандом, впервые осознал, что значит оказаться под пятой жестокой власти. Он, привыкший с детства к положению господского ребенка, оказался в более жалком положении, чем любой батрак в имении его отца. Он был грязен и покрыт паразитами, как те работники, которые вызывали у него брезгливую жалость. Даже когда Троцкий писал мемуары, он не мог забыть, какую брезгливость вызывал у тюремщиков, пробыв в одиночке несколько месяцев без смены белья и мыла. Он был лишен свободы, которой обладал любой, самый жалкий бедняк. Наконец, им помыкали те, кого он всю жизнь привык презирать за их невежество и дикость.
Он был буквально втоптан в грязь, несмотря на свою принадлежность к народу, считавший себя Богоизбранным, и к интеллигенции, считавшей себя «самой разумной» частью российского общества. Ценности древней культуры, установки, принятые в среде интеллигенции, потерпели крах в его глазах. Фамилия «Бронштейн» связывала его с предками, которых, как он заучил с детства, вечно преследовали грубые и невежественные люди. Отказываясь от фамилии своих предков, Бронштейн рвал с судьбой, обрекавшей его на покорное подчинение грубой силе. Он больше не хотел быть с теми, кто вечно проклинал своих давно умерших гонителей, но не мог защитить себя от ныне господствующих в обществе сил. Он не хотел быть среди тех, кого гнали, как баранов, в эмиграцию и за это позволяли прокричать проклятия в адрес России через просторы океанов и континентов.
Человек, который всю жизнь не мог простить школьным учителям наказание во втором классе, вряд ли был способен простить те тяжелые испытания и унижения, которые он перенес в тюрьме. Виновными в его муках он скорее всего считал строй, государство, всю страну. Для того чтобы впредь не стать жертвой подобных поражений и унижений, он должен был не только отречься от многого, что сделало его беспомощным, но и обрести качества, которыми обладали его победители. Для этого он должен был стать таким же сильным, жестоким и бесчувственным к страданиям других людей, как тюремный надзиратель Троцкий.
Очевидно, что решение о смене имени было результатом глубокой перековки характера и это было делом не одного дня. Превращение Бронштейна в Троцкого произошло через несколько лет после его пребывания в одесской тюрьме.
ОТ ТАЙГИ ДО БРИТАНСКИХ МОРЕЙ
Следствие по делу «Южно-русского рабочего союза», которое велось почти два года, наконец, завершилось. Приговор был вынесен без суда: четыре года сибирской ссылки. По дороге в Сибирь Л. Бронштейн пробыл полгода в Бутырской тюрьме Москвы. Здесь он впервые услышал о Ленине и прочитал его книгу «Развитие капитализма в России».
Здесь же, в Бутырской тюрьме, в конце 1899 года был заключен его брак с Александрой Соколовской. Церемонию провел иудейский раввин. Повествуя об этом важном событии в своей жизни в своих мемуарах, Троцкий
