не огромный, поражающий, как чудо, голос его, не свободная щедрость его жестов, а гениальная наивность его энтузиазма – вот что роднит Жореса с массой и делает его тем, что он есть».
Троцкий умел найти сильные стороны в самых разных ораторах и подробно анализировал их. Разбирая особенности ораторского искусства Виктора Адлера, он замечал: «Оратор Адлер совсем особенный. Кто ждет от оратора живописных образов, могучего голоса, разнообразия жестов, бурного пафоса, пусть слушает Жореса. Кто требует от оратора изысканной законченности стиля и такой же законченности жеста, пусть слушает Вандревельде. Адлер не даст ни того, ни другого. У него хороший, внутренний голос, но не сильный, и притом голосом Адлер не владеет: неэкономно расточает его и под конец речи хрипит и кашляет. Жесты его не богаты, хотя и очень выразительны. Нужно еще добавить, что Адлер довольно сильно заикается, особенно в начале речи. Но в то же время это один из самых замечательных ораторов Европы».
В чем же сила Адлера как оратора, по мнению Троцкого? «Сильнейшее орудие Адлера – его ирония, глубокая, ибо исполненная нравственного содержания, и в то же время общедоступная, житейски-меткая. Как оратор-полемист, Адлер недосягаем. Он не пренебрегает, разумеется, и случайным, второстепенным промахом противника, но главная его задача всегда – вскрыть основную капитальную глупость. Именно глупость… И когда он говорит, подбирая для своей мысли слова и сопровождая свою работу игрой лица, которое освещается вспышками иронии, тогда даже и органический дефект его речи кажется необходимостью: короткие паузы, уходящие на то, чтобы совладать с заиканьем, как бы приближают слушателя к творческой работе оратора, – точно материал упорствует, не сразу поддаваясь резцу».
В этих заметках Троцкого читатель не узнает почти ничего о содержании речей или их идейной направленности. Хотя в этих зарисовках можно узнать о тоне, тембре голоса, даже заикании ораторов, но не приведено ни слова из их речей. Очевидно, что содержательная часть речи не очень интересовала Троцкого. Это не случайно. Троцкий пришел к убеждению, что оратор должен произносить речи, которые дадут импульс не к мыслям, а действию. Он писал: «Разве в речи ценна какая-либо другая логика, кроме логики, понуждающей к действию?» «Логика, понуждающая к действию» присутствовала, по его мнению, прежде всего в жестах, ритме речи, ее эмоциональной окраске.
Опыт собственных выступлений убеждал Троцкого в том, что необходимые слова оратор находит интуитивно. Для этого было необходимо достичь эмоционального контакта с аудиторией. Позже, вспоминая свои выступления на митингах в 1917 году в петроградском цирке «Модерн», Троцкий писал: «Моментами казалось, что ощущаешь губами требовательную пытливость этой слившейся воедино толпы. Тогда намеченные заранее доводы и слова позабывались, отступали под повелительным нажимом сочувствия, а из-под спуда выходили во всеоружии другие слова, другие доводы, неожиданные для оратора, но нужные массе. И тогда чудилось, будто сам слушаешь оратора чуть-чуть со стороны, не поспеваешь за ним мыслью и тревожишься только, чтобы он, как сомнамбула, не сорвался с карниза от голоса своего резонерства».
Почти такими же словами объяснял секрет своих успешных публичных выступлений (и тоже в цирке) Адольф Гитлер, который провозглашал в своих речах непримиримую борьбу с марксистами и евреями. За несколько лет до выхода в свет «Моей жизни» Троцкого Гитлер в книге «Моя борьба» так описывал свои выступления в цирке «Кроне»: «Мне кажется, что выступающий… если он блестящий популярный оратор, не будет повторять тот же самый подход и ту же самую суть дважды в той же форме. Он всегда позволит, чтобы его несли большие массы таким образом, чтобы подходящие слова произносились его губами, для того, чтобы они дошли до сердец его слушателей. И если он ошибается, даже немного, перед ним находится живая аудитория, которая его поправит… Во-первых, он может читать по выражению лиц своей аудитории, понимают ли они то, что он говорит, во-вторых, полностью ли следят они за его речью, и, в-третьих, убедил ли он в правильности того, что он сказал… Он сам произнесет их возражения, которые он уловил, хотя они и не были высказаны, и будет их опровергать и уничтожать, пока поведение и выражение лиц тех, кто ему возражал, не позволит ему сделать вывод, что они признали свою капитуляцию перед лицом его аргументов».
Сходство в методах овладения аудиторией у Троцкого и Гитлера не было случайным. И тот и другой принадлежали к прославленным ораторам первой половины XX века, поднявшимся к активной политической деятельности на волне социальных и политических потрясений. Однако народные витии никогда не ограничивались тем, что мастерски умели выражать настроения людей. Не менее искусно они умели повести за собой взбудораженную массу потерявших ориентиры людей, предложив им простое решение из возникших проблем.
Доводя свое ораторское искусство до совершенства, они умели создавать впечатление самозабвенной искренности (что достигалось нередко имитацией утраты контроля над своими эмоциями со стороны рассудка). На деле такой оратор зорко следил за реакцией аудитории и, как хамелеон, меняя окраску в ответ на импульсы аудитории, продолжал гипнотизировать слушателей, пока они не начнут послушно кивать головами в тон увещеваниям оратора.
Корреспондент агентства Ассошиейтед пресс Луи П. Лохнер стал свидетелем того, как овладевал аудиторией один из наиболее сильных ораторов нацистской партии Германии Й. Геббельс. Он так описывал одно из выступлений Геббельса в 1932 году: «Когда я слушал доктора Геббельса в первый раз, я был поражен тем (и это заставило меня наблюдать за ним в последующем особенно внимательно), что этот крохотный человек, один из самых ловких искусителей, которые когда-либо существовали в Германии, был абсолютно холоден и контролировал себя, создавая в то же время впечатление того, что он глубоко взволнован и его несет свое собственное красноречие. Его голос, казалось, дрожал от эмоций. Его жесты выглядели страстными. Можно было подумать, что он настолько захвачен своим фанатичным настроением, что забыл о времени и будет говорить до тех пор, пока не выскажет то, что хотел донести до аудитории».
«Однако я заметил кое-что ещё: его красивые руки производили властные жесты без малейшей дрожи и выдавали фальшь дрожавшего голоса. Его жесты, которые казались произвольными, потому что он всегда принимал удобную позу для каждого жеста еще до того, как он начинал его делать. Перед ним лежали часы, на которые он порой исподтишка поглядывал, и я понял, что он следит за временем».
«Короче говоря, передо мной был актер, который точно знал, что он будет делать в каждый момент, и точно рассчитывал заранее эффект каждого произнесенного слова и каждого жеста… Я чувствовал, что Геббельс защищал бы коммунизм, монархию и даже демократию с тем же фанатизмом, если бы его идол Гитлер решил бы поддержать что-либо из них».
Вскоре Л. Лохнер узнал о том, что И. Геббельс действительно может демонстрировать способность защищать любую политическую платформу. Знакомый ему нацист рассказал о своем посещении собрания, на котором «Геббельс забавлял присутствующих тем, что произносил речи, призывая то реставрировать монархию, то восстановить Веймарскую республику, то установить коммунизм в германском рейхе, то укреплять дело национал-социализма». «Я уверяю вас, – заявлял очевидец, – что в конце каждой речи я готов был поддержать каждое дело, за которое выступал Геббельс. У него были мощные и убедительные аргументы за каждую из этих форм правления».
Овладев методами завоевания массовой аудитории, опытные ораторы превращались в актеров, способных воплотить на политической сцене любой вымысел и создать убедительное впечатление его правдивости. Некоторые из них, подобно актерам на сцене, добивались соответствия исполняемой ими роли не только имитацией эмоций, которых они не испытывали, но также изменяя свой внешний облик. Так поступал, например, один из лидеров Социалистической партии Италии перед Первой мировой войной Бенито Муссолини. Одна из подруг Муссолини, анархистка Леда Рафанелли, вспоминала, как, будучи социалистом, будущий дуче принимал «преувеличенно грязный, небритый вид, надевая бедную одежду, как подобало пролетарскому лидеру, когда он выступал перед общественной аудиторией, а после выступления быстро переодевался в сверхмодные кожаные ботинки и костюм с шелковыми лацканами».
Троцкий не пренебрегал подобными актерскими приемами. Именно по этой причине он всегда театрализовал свои появления на трибуне во времена Гражданской войны. Но главный секрет его обольщения аудитории состоял в том, что он умел создать впечатление безупречной правдивости своих эмоций. Он знал, что лишь речи, произнесенные на крайнем накале страстей, воспринимались массовыми аудиториями революционной России. Характеризуя свои аудитории в цирке «Модерн», Троцкий писал: «Воздух, напряженный от дыхания, взрывался криками, особыми страстными воплями цирка Модерн… Никакая усталось не могла устоять перед электрическим напряжением этого страстного человеческого скопища».
В периоды общественных потрясений, когда страсти накалены до предела, настроением масс легче всего управляет тот, кто либо сам подвержен болезненной экзальтации, либо умеет ее ловко имитировать. Во времена общенациональных бурь или в «предгрозовые дни» в обществе значительно ослабляются негативные ощущения при контактах с людьми, поведение которых обусловлено нервным заболеванием. Более того, такие черты характера душевно нездорового человека, как внезапные смены настроения, повышенная подозрительность, беспричинная раздражительность, и даже его рассказы о видениях, посетивших его, могут лучше выражать эмоции, овладевающие людьми в наэлектризованной общественной атмосфере. Нетрудно увидеть в истерических «взрывах» Гитлера, в стиле его выступлений, когда он вдруг резко менял тембр голоса и ритм речи, умелое подражание поведению нервнобольного человека. (Существуют веские свидетельства того, что эти сцены «бесноватый» фюрер готовил заранее.) Видимо, не случайно и возвышение во время грандиозных общественных потрясений Цезаря и Наполеона, страдавших от эпилепсии. Но известно, что император французов сознательно утрировал раздражительность и разыгрывал сцены с топтанием своей треуголки. Очевидно, что в эпоху повышенной нервозности такие выходки не воспринимались как проявление опасной психической ненормальности, а помогали Бонапарту управлять страной, взвинченной до предела революционными событиями.
Опыт убеждал мастеров пропаганды, что любая победа над умами собравшихся будет тем надежнее, чем они вернее создадут иллюзию утраты самоконтроля над собой. Так, чтобы обычный человек, не имеющий подобного опыта ораторства, мог сказать: «Разве можно на таком накале страстей говорить не то, что думаешь на самом деле? Этот оратор – честный и искренний человек!»
Возможно раздражительность Троцкого и даже его нервная болезнь усиливали его способность побеждать в спорах и завоевать умы людей. Раздражительный характер лишь помогал ему брать на вооружение и применять в выступлениях те приемы, которые он так тщательно изучал у других ораторов, когда те громили своих политических противников, издеваясь над ними и изображая их глупцами. Воспоминания о кошмарах и прекрасных картинах, возникавших в его сознании во время эпилептических галлюцинаций, помогали ему создавать яркие образы и говорить страстно о трагедии страдающего народа и восхищенным, самозабвенным тоном о приближавшихся великих переменах.
В то же
