Европу».
На попытки некоторых русских авторов сказать доброе слово о своей родине Троцкий обрушивался с необыкновенной яростью. Это можно видеть на примере той разгромной рецензии, которую Троцкий написал для «Киевской мысли» на книгу Иванова-Разумника. Противопоставляя России Западную Европу, он писал: «В цехах, гильдиях, муниципалитетах, университетах с их собраниями, избраниями, процессиями, празднествами, диспутами сложились драгоценные навыки к самоуправлению, и там выросла человеческая личность – конечно, буржуазная, но личность, а не морда, на которой любой будочник мог горох молотить… Какое жалкое дворянство наше! Где его замки? Где его турниры? Крестовые походы, оруженосцы, менестрели, пажи? Любовь рыцарская? Тысячу лет жили в низеньком бревенчатом здании, где щели мохом законопачены, – ко двору ли тут мечтать о стрельчатых арках и готических вышках?»
Он не видел в России ни единой личности, а лишь «морды», ни единого прекрасного архитектурного сооружения, а лишь жалкие лачуги. Вероятно, он даже не задумывался о том, что ко всему прочему он просто не знал толком той России, о которой любил порассуждать. Из больших городов он знал лишь Одессу и Николаев. Он вряд ли успел разглядеть красавец Киев, скрываясь на конспиративных квартирах или безвылазно пребывая в палате глазной лечебницы под фамилией «больного Арбузова». Он не имел возможности побродить по дворцам и музеям Петербурга, то прячась на подпольных явках, то просиживая дни и ночи в Технологическом институте на заседаниях Петербургского Совета. Московский Кремль ему еще не довелось повидать по дороге в Бутырскую тюрьму и из нее. «Убогие деревянные избы» в его очерках были из Усть-Кута и Верхоленска, поселений, которые он успел разглядеть, да и то угрюмым взглядом ссыльного, стремящегося вырваться из постылой неволи.
Был лишь один уголок России, к которому он испытывал тягу, – это край его детства. Находясь во время своей журналистской поездки в румынской Добрудже, Троцкий писал: «Дорога – русская, пыльная, наша херсонская дорога, и куры как-то по-русски удирают из-под лошадиных копыт, и вокруг шеи у малорослых коней повязаны веревки русские, и спина у Козленки русская… Ах, какая у него русская спина: всю землю обойдешь, такой спины не сыщешь… Тихо, кровь зудит в ногах, и кажется, что едешь на каникулы в деревню Яновку со станции Новый Буг». Из этого отрывка видно, что и после полутора десятков лет странствий в Троцком порой пробуждался Лейба Бронштейн, живой мальчуган, нетерпеливо ожидавший возвращения на родной хутор. Но видно также и то, что вся Россия для Троцкого съежилась до пыльной дороги и веревочной упряжи, куриц да лошадок, а спинка извозчика Козленко загораживала наблюдателю всю великую страну и даже превратилась в ее олицетворение.
В своей рецензии в «Киевской мысли» он отвергал утверждения Иванова-Разумника о высоком духовном богатстве России, Троцкий писал: «Русская интеллигенция лишь имитировала Запад, принимая готовые системы, доктрины и программы. История нашей общественной мысли до сих пор не смогла даже прикоснуться к развитию всеобщей человеческой мысли». Презрение к России и преклонение перед Западом, которые выражал Троцкий в этой статье, достигали таких крайних пределов, что даже его поклонник Дейчер отмечал в этом случае сильный перебор.
Новым поводом для нападок Троцкого на Россию явилось «дело Бейлиса». В июне 1911 года в Киеве был арестован Мендель Бейлис, обвиненный в ритуальном убийстве мальчика Андрея Ющинского. Бейлиса защищал адвокат О.О. Грузенберг, который был защитником Троцкого на процессе по делу членов Петербургского Совета. После слушания дела, состоявшегося в сентябре – октябре 1913 года, Бейлис был оправдан.
Общественность России энергично осудила обвинения, выдвинутые против Бейлиса. В кампанию защиты Бейлиса включились мировая печать и ряд видных политических деятелей. Как отмечает И. Недава, на дело Бейлиса «реагировали все слои еврейства, без различия классов: Еврейская американская рабочая организация, Американский еврейский комитет, большинство европейских («мелкобуржуазных») общин, лорд Ротшильд (доставший в Ватикане заверенные копии папских булл, отрицающих употребление крови евреями…). В Европе современникам запомнилось гневное выступление будущего президента независимой Чехословакии, а в те годы – руководителя либеральной чешской народной партии Томаша Масарика. В Соединенных Штатах давление общественного мнения на правительство было так велико, что привело к прекращению выгодных для России торговых контактов».
В печати постоянно сравнивали «дело Бейлиса» с «делом Дрейфуса». Как известно, французский еврей А. Дрейфус был по обвинению в шпионаже в пользу Германии приговорен в 1894 году к пожизненной каторге. В результате широкой кампании протеста, вызвавшей политический кризис во Франции, Дрейфус после пяти лет каторги был освобожден из-под стражи, а еще через семь лет реабилитирован. Сравнивая «дела» Бейлиса и Дрейфуса, мировая печать зачастую старалась показать, что Россия уникальна в своем возвращении к средневековым обвинениям евреев в совершении ритуальных убийств. При этом забывали «Тисса-эсслярское дело» «по обвинению евреев в ритуальном убийстве», которое приковывало к себе внимание общественности Австро-Венгрии в течение двух лет (1882—1884 гг.) и привело в ряде мест Австрийской империи к еврейским погромам.
Приняв активное участие в кампании вокруг «дела Бейлиса», Троцкий изложил в «Нейе Цайт» свою версию дела, в которой утверждал, что оно было инсценировано министром юстиции И.Г. Щегловитовым. Хотя статья была опубликована после вынесения оправдательного приговора и хотя Троцкий в свое время включал «дело Дрейфуса» в перечень наиболее зловещих свидетельств человеческого варварства, он даже не желал сравнивать эти два дела. Заявляя, что ложь обвинения Дрейфуса «чудовищна», он тут же оговаривался: «В самой конструкции обвинения не было ничего чудовищного». Троцкий игнорировал то обстоятельство, что офицер Дрейфус пять лет пробыл на каторге во Французской Гвиане и 12 лет юридически считался виновным в шпионаже. Заявления Троцкого о том, что двенадцать «темных людей (присяжных заседателей), преимущественно крестьян», были специально подобраны «министерством юстиции в качестве наиболее удобных для средневекового процесса судей» и что «было сделано все, чтобы привить киевским присяжным ненависть к Бейлису как к еврею», позволяли читателям забывать немаловажную деталь: вынесение этими «темными людьми» оправдательного приговора.
Вместо того чтобы осудить несправедливость судов различных стран, разжигание религиозных и националистических страстей вокруг различных уголовных дел, Троцкий использовал «дело Бейлиса» для того, чтобы лишний раз порассуждать об уникальной «отсталости» России в «просвещенном» мире. Это служило ему также поводом для доказательств неизбежности начала «перманентной революции». В конце статьи Троцкий приходил к заключению, что «дело Бейлиса предвещает новую эру революционных сдвигов в России».
Подводя же итог текущему периоду российской истории и давая оценку деятельности Николая II в статье, посвященной 300-летию Дома Романовых, Троцкий утверждал, что «на первом месте в его личной политике бесспорно стоит полоумная, не знающая пределов ненависть к евреям». Троцкий утверждал, что «Николай… становится не только покровителем, но и всероссийским зачинщиком самых ужасающих выступлений погромной контрреволюции». Троцкий ярко изобразил сцены насилий над еврейскими детьми, зверских убийств евреев, которые якобы совершались исполнителями царских приказов после церковного молебна и под звуки непрерывно исполнявшегося гимна «Боже царя храни!». Автор статьи утверждал, что, когда царю сообщали о том, что в ходе погромов было убито сорок евреев, Николай II «разочарованно» произносил: «Только-то… я думал, гораздо больше». В изображении Троцкого Россия являлась страной, где по повелению самодержца и с благословления церкви постоянно осуществлялось зверское истребление еврейского населения. Из сочинений Троцкого следовало, что Аман воскрес и творил избиение евреев на одной шестой части земного шара.
В своих рассуждениях о России Троцкий противопоставлял ей идеализированный образ Запада, где немыслимы «средневековые» процессы и погромы. Осуждая однобокость суждений Троцкого, Дейчер замечал: «Кружевной фасад европейской цивилизации до 1914 года скрывал процессы саморазрушения и внутреннего упадка, которые вскоре проявились в последовавших мировых войнах, в пароксизмах фашизма и нацизма». Не заметить признаков этих процессов мог лишь человек, загипнотизированный успехами западной цивилизации. Приметы надвигавшейся волны человеконенавистничества можно было без труда обнаружить в общественно-политической жизни города, где пребывал Троцкий. В это время бургомистром Вены был Карл Люгер, вождь «Христианской Социальной партии», победившей на выборах благодаря активной антисемитской агитации. Этот ловкий политик произвольно избирал мишени своей кампании, цинично объявляя: «Я сам решаю, кто – еврей». Но вряд ли Троцкий был готов увидеть нечто непорядочное в городском голове Вены. Ведь манеры бургомистра Люгера были значительно изящнее, чем у градоначальника Одессы Зеленого, а любимцы венской публики – полицейские, которых горожане награждали подарками каждое Рождество, совсем не были похожи на тюремного смотрителя Троцкого, который мог дать зуботычину просто так для острастки.
Между тем антисемитские брошюры «Социально-христианской партии» и заявления респектабельного Люгера с жадностью изучал Адольф Гитлер, проживавший с 1909 по 1913 год в рабочем общежитии на Манделманнштрассе, в часе ходьбы от дома, где жил Троцкий. «Социальные христиане» привлекли Гитлера своим антисемитизмом, пангерманисты – перспективами создания Великой Германии, покорившей значительную часть планеты. И хотя социал-демократы своей агитацией против власти капитала также захватили воображение Гитлера, их проповедь интернационального братства вызвала у него отвращение. Он не собирался брататься со всеми, кто населял интернациональный муравейник Вены, с чехами и хорватами, венграми и словенцами, и уж особенно с евреями. Вечно полуголодный Гитлер, бродивший по венским улицам и зимой, и летом в одном и том же старом пальто в поисках случайных заработков, был убежден, что «инородцы» отнимали у него причитавшийся ему кусок пирога германского богатства.
Можно предположить, что Гитлер и Троцкий случайно встречались на улицах или во время посещений социал-демократических мероприятий. Очевидно, Троцкий не знал о том, что рядом с ним развивается талантливый демагог, об опасности которого он будет позже предупреждать. Но если Троцкий совершенствовал свое искусство, изучая ораторов «в подлиннике», то будущий трибун нюрнбергских партейтагов мог изучать искусство агитатора, лишь пересматривая по нескольку раз фильм Келлермана «Туннель», немые сцены которого захватывали воображение Гитлера. Он хотел быть таким же властителем толпы. Но Троцкий вряд ли бы поверил, что человек в нелепом длиннополом пальто, выбивавший чужие ковры или безуспешно продававший свои акварели, мог превратиться в угрозу для всеобщего мира и существования миллионов людей.
В то же время у двух жителей Вены было немало общего. И тот и другой восторгались образом жизни западной столицы. И тот и другой жаждали радикальных мировых потрясений. И тот и другой были завсегдатаями социал-демократических митингов. И тот и другой приходили к мысли о том, что мировые катаклизмы должны переменить жизнь в России, подчинив «ленивый» и «глупый» народ этой страны «передовой» германской цивилизации.
Троцкий не переставал сокрушаться по поводу поражения революции 1905 года, когда он был в двух шагах от превращения в руководителя верховной власти в России. Он видел причину поражения революции в «кретинизме» российского крестьянства. В 1909 году он писал: «Локальный кретинизм – историческое проклятие крестьянских движений. О политическую ограниченность мужика, который
