Троцкий пересек французскую границу как военный корреспондент «Киевской мысли», но вскоре он стал работать в газете «Голос», которая издавалась Мартовым. В этой газете публиковались статьи представителей различных направлений социал-демократии – Вандервельде, Каутского, Аксельрода.
Раскол в международной социал-демократии открыл Троцкому возможность попытаться снова занять «центристскую» позицию, которая позволила бы ему играть роль объединителя. Примкнув к «левому» центристу Мартову, Троцкий решил воспользоваться ситуацией для создания нового внутрипартийного блока. Однако разногласия между фракциями были слишком глубоки и отражали конфликт, исход которого решался на полях сражений. Поэтому попытки Троцкого создать новый блок между «центристами» и «патриотами» различных стран, которым бы он руководил, успеха не имели.
Неудача заставила Троцкого искать иные силы, на которые он мог опереться. В феврале 1915 года он вместе с Мартовым возглавил газету «Наше слово», которая объединила меньшевиков (В.А. Антонов-Овсеенко, Д.Б. Рязанов, С.А. Лозовский, A.M. Коллонтай, М.С. Урицкий, И.М. Майский), отзовистов (А.В. Луначарский, Д.З. Мануильский). В газете стали активно сотрудничать Карл Ра-дек, с которым Троцкий установил дружеские отношения еще в Вене, а также Анжелика Балабанова, порвавшая с Муссолини.
«Наше слово» подвергало критике позицию «социал-шовинизма». Троцкий одобрил ленинскую позицию о банкротстве II Интернационала и необходимости создать новый Интернационал, а в июле 1915 года дал положительную оценку интернационалистской позиции большевиков. Однако Ленин не поддержал этих инициатив Троцкого, объявив, что его интернационализм – чисто номинальный, коль скоро он сохраняет связи с «меньшевистскими социал-патриотами».
Как и в предыдущие годы, Троцкий решил воспользоваться международными связями для обоснования своего положения лидера, стоящего над фракциями в российской социал-демократии. Он откликнулся на предложение итальянского социалиста О. Моргари провести международную конференцию социалистов и развил активность по ее организации. Однако Ленин категорически возражал против участия Троцкого. Чтобы преодолеть это сопротивление, Мартов и Мануильский отказались от своих мандатов в пользу Троцкого.
Международная социалистическая конференция состоялась 5– 8 сентября 1915 года в швейцарской деревне Циммервальд. Проект манифеста, предложенного левыми делегатами конференции, выдвигал лозунг: «Не гражданский мир между классами, а гражданская война!». В проекте говорилось: «Вы должны идти на улицу, бросить господствующим классам в лицо клич: довольно резни».
Троцкий поддержал Ленина по многим позициям, но отказался одобрить лозунг поражения своего правительства. Вместо этого он предложил одобрить требование «мира без победителей и без побежденных». Троцкий подготовил текст Циммервальдского манифеста, который был принят всеми единогласно, хотя Ленин и ряд делегатов зарезервировали свои оговорки к этому документу. Возможно, осторожность Троцкого в поддержке ленинского лозунга объяснялась и личными мотивами. Он продолжал сотрудничать с «Киевской мыслью», которая поддерживала войну. Поэтому военные репортажи Троцкого из Франции вполне соответствовали духу официального российского патриотизма. «Это ставило автора «Циммервальдского манифеста» в самое неудобное положение», – отмечал Дейтчер.
Недовольные недостаточным радикализмом решений конференции, Ленин и ряд других делегатов организовали так называемую Циммервальдскую левую. Преобладание в этой небольшой группе социал-демократов, веривших в возможность превращения империалистической войны в Гражданскую, объяснялось их опытом участия в революции 1905 года. Они знали, какую роль играют в подъеме антиправительственных настроений известия о поражениях и жертвах в современной войне, которая стала неизмеримо более кровопролитной, чем вооруженные конфликты в прошлом.
Вести о гибели сотен тысяч людей, брошенных в огонь войны, хозяйственный развал и ухудшение снабжения продовольствием создали потенциал революционной грозы, гораздо более разрушительной, чем в 1905 году. Нарастание нового революционного кризиса в России ощущали многие социал-демократы. По мере углубления кризиса, вызванного войной, Троцкий ослаблял свою оппозицию большевикам. «Наше слово» выразило солидарность с решениями международной конференции левых социал-демократов, состоявшейся в Кинтале в конце апреля 1916 года. В своих воспоминаниях Троцкий уверял, что «разногласия, отделявшие меня от Ленина в Циммервальде, в ближайшие месяцы сошли на нет».
На самом деле и после Кинталя полемика между Лениным и Троцким не прекращалась, касаясь принципиальных вопросов революции: отношение к крестьянству, право наций на самоопределение. Ленин подчеркивал, что «выяснить соотношение классов в предстоящей революции – главная задача революционной партии… Эту задачу неправильно решает в «Нашем слове» Троцкий, повторяющий свою «оригинальную» теорию 1905 года и не желающий подумать о том, в силу каких причин жизнь шла мимо этой прекрасной теории». Ленин утверждал, что «Троцкий на деле помогает либеральным рабочим политикам России, которые под «отрицанием» роли крестьянства понимают нежелание поднимать крестьян на революцию». Ленин считал, что поддержка Троцким права наций на самоопределение носит формальный характер. «Он порой за самоопределение, – утверждал Ленин, – но… у него это пустая фраза, ибо он не требует свободы отделения наций, угнетенных «отечеством» данного национального социалиста».
Для себя Ленин включил Троцкого наряду с Каутским и Гильфердингом в перечень «уговаривателей, усовещевателей империалистской буржуазии», «ее реформаторов», о чем свидетельствуют его конспекты в «Тетрадях по империализму». В свою очередь, Троцкий продолжал обвинять Ленина в раскольнической деятельности, не оставляя попыток навязать свой «центризм» в качестве политической платформы для всей партии. В декабре 1916 года Ленин писал о Троцком: «Порвав с партией Мартова, он продолжает упрекать нас в том, что мы раскольники. Он понемногу двигается влево и предлагает даже порвать с вождями русских социал-шовинистов, но он не говорит нам окончательно, желает ли он единства или раскола по отношению к фракции Чхеидзе… Мы против такого союза. Мартов за. А Троцкий? Неизвестно». В подтверждение своей правоты Ленин цитировал высказывание голландской социалистки Роланд Гольст: «Те, кто хотят вести революционную борьбу против империализма, должны преодолеть последствия эмигрантских разногласий, по большей части носящих в достаточной степени личный характер и разъединяющих крайнюю левую и должны присоединиться к ленинцам. «Революционный центр» невозможен».
Однако Троцкий не мог своевременно ознакомиться с этими заявлениями Ленина, так как последние полтора месяца 1916 года он находился в Испании, ожидая своего отъезда в США. Троцкий оказался в Испании после того, как его выслали из Франции по обвинению в подрывной деятельности в пользу Германии. Несмотря на то, что Троцкий объявил о своем разрыве с Парвусом, его считали таким же агентом Германии, как и самого Парвуса. Власти Испании также постарались избавиться от Троцкого, и после долгих переговоров ему и его семье было предложено сесть на пароход «Монсерат», отправлявшийся 25 декабря 1916 года из Барселоны в Нью-Йорк, в бухте которой стоит копия яхты Колумба. Через 424 года Троцкий повторял маршрут, проделанный Колумбом.
Знаменательно, что незадолго до своей высылки из Франции, Троцкий предрекал в газете «Наше слово» «грядущую мировую диктатуру Соединенных Штатов». Таким образом, Троцкий ехал в страну, в которой видел будущую владычицу планеты. Вспоминая свой отъезд в США, Троцкий писал: «Дверь Европы захлопнулась за мной в Барселоне». Есть лишь свидетельства о том, что Троцкий переехал в Америку всерьез и надолго. Покидая Европу в конце 1916 года, он писал знакомому: «Я последний раз бросаю взгляд на эту старую каналью Европу».
В последние дни 1916 года и в первые дни 1917 года Троцкий преодолевал Атлантический океан, подобно полутора миллиону своих соплеменников, переселившихся из западных областей России в США с начала 80-х годов XIX века. Эта держава представлялась вожделенной мечтой для многих евреев, выходцев из России.
Высмеивая наивность надежд многих новых американцев, Шолом-Алейхем вкладывал в уста Берла Айзика, известного враля Касриловки, обычные в то время росказни о чудесной стране: «Люди зарабатывают большие деньги, набирают там полными пригоршнями, прямо-таки загребают золото! А дел – по-тамошнему «бизнес» – там столько, что голова кругом идет!» Берл Айзик уверял касриловцев, что «ни один народ так не почитаем, уважаем и возвышен в Америке, как еврейский. У них еврей – это самый цимес; то, что ты еврей, это – предмет гордости». Правда, он предупреждал, что касриловцам придется изменить в Америке свой внешний вид: «Вот чего там не любят– это еврейскую бороду и пейсы… Завидев еврея… они его самого не трогают, зато как возьмутся за его бороду и пейсы – дергают и щиплют так, что он вынужден в конце концов снять их, сбрить… А как ты узнаешь еврея, если у них ни бороды, ни еврейской речи?… Разве только по проворной походке или по тому, как он при разговоре размахивает руками».
Берл Айзик был отчасти прав: успех интеграции в новое общество всегда зависел от того, в какой степени иммигрант своим внешним видом и своей речью соответствовал образу «стопроцентного американца». В конце XX века социолог Стадс Теркел приводил рассказ американки скандинавского происхождения о том, как ей пришлось менять свой внешний вид и модуляцию голоса только для того, чтобы добиться приема в клуб местных богачей. В начале XX века интеграция евреев-иммигрантов из России в американскую жизнь начиналась жестко и сразу после их прибытия в нью-йоркскую бухту.
Судя по содержанию романа Доктороу «Рэгтайм», прежде чем превратить российских эмигрантов в полноценных американских граждан, они проходили на этом острове довольно унизительную процедуру: «Им давали бирки, мыли под душем и размещали на скамейках в отстойниках. Они сразу осознавали огромную власть эмиграционных чиновников. Эти чиновники меняли им имена, если не могли их произнести, и разлучали людей со своими семьями, приказывая возвращаться старикам, людям с болезнями глаз, разному человеческому отребью, а также лицам, которые оказались дерзкими».
Однако многие из тех, кого допускали в США, оказывались на периферии американского общества не только потому, что они не захотели расстаться со своим именем, пейсами и бородой. Просто мест для крупного «бизнеса» всем не хватало. Новым американцам приходилось начинать «бизнес» с работы лотошниками на нью-йоркских улицах, обитая в кварталах, где царили бедность и преступность. Испытывая горькое разочарование после краха надежд, которые их привели в Америку, и постоянное чувство своей второсортности, многие из тех, кто покинул украинские местечки в поисках лучшей доли, как и глава семейства из романа Доктороу, становились социалистами.
Но после приезда в Нью-Йорк Троцкому и членам его семьи не повесили на шеи бирки и не направили под душ, а полицейские чиновники не стали придумывать им новые американские фамилии. Человек, который был признан политически опасным субъектом во Франции и Испании, был быстро допущен со своей семьей в самый большой город США и в считанные часы был удобно размещен и обеспечен интересной работой, удовлетворявшей материальные потребности всей его семьи. Вскоре он получил американский паспорт. В отличие от многих соплеменников, о Троцком было кому позаботиться.
Доступ в США и американское гражданство всегда зависели от милости и расторопности дипломатов этой страны. Не исключено, что поразительная легкость в пропуске Троцкого в США и предоставлении ему гражданства объяснялась тем обстоятельством, что в марте 1916 года послом США в России стал Фрэнсис, являвшийся видным банкиром, а также хлеботорговцем. Поэтому деловые связи Парвуса или Давида Бронштейна могли облегчить
