1932 г.) [1403]
_____
Я благодарна поэтам:
Le ciel est par-dessus le toit
Si bleu, si calme.
Un arbre par-dessus le toit
Berce sa palme
О qu’as-tu fait, toi que voilà,
Pleurant sans cesse, —
Dis, qu’as-tu fait, toi que voilà —
De ta jeunesse? {251} [1404]
— Значит, я не одна такая.
_____
…Подумали ли Вы о том что Вы делаете, уча меня великой земной любви? Ну, а если научите? Если я, действительно, всё переборю и всё отдам?
Любовь — костер, в который бросают сокровища, так сказал мне первый человек, которого я любила, почти детской любовью, человек высокой жизни, поздний эллин [1405].
Сегодня я (13 лет спустя) об нем вспоминаю. Не этому ли учите меня — Вы?
Но откуда Вы это знаете, Вы, не лучшей жизнью меня — живший? И почему у Вас только укоры ко мне, а у меня — одна любовь?
М<ожет> б<ыть> женщина действительно не вправе <фраза не окончена>. Но у меня и другое было: моя высокая жизнь с друзьями «в просторах души моей» [1406].
_____
Теперь, отрешась на секунду, что я женщина: вот Вам обычная жизнь поэта: верх (друзья) и низ (пристрастья), с той разницей, что я в этот низ вносила весь свой верх, отсюда — трагедия (NB! Горгулов [1407]. До чего, очевидно, РУССКОЕ — это нерусское слово. 1932 г., при переписке). Если бы я, как Вы, умела только играть (СОВСЕМ не умею!) и не шла бы в эту игру всей собой, я была бы и чище и счастливее. (NB! счастливее — да, чище — нет. 1932 г.) Моя душа мне всегда мешала, есть икона Спас-Недреманное Око, так во́т — недреманное око высшей совести: перед собой.
_____
(NB! Внося верх в низ, душу в любовь, я неизменно возвышала — другого и никогда не снижалась — сама. Ни от одной любви у меня не осталось чувства унижения — своего, только бессовестности — чужой. Мне не стыдно что я тебя такого любила: я тебя не такого любила и пока я тебя любила ты не был таким, но тебе должно быть (и есть) стыдно, что ты меня такую не любил — не так любил.)
_____
А еще, Р<одзевич>, неудачные встречи, слабые люди. Я всегда хотела служить, всегда исступленно мечтала слушаться, ввериться, быть вне своей воли (своеволия) быть младше <фраза не кончена>. Быть в надежных старших руках. Слабо держали — от того уходила.
Как поэту — мне не нужен никто. Как женщине, т.е. существу смутному, мне нужна ясность, — и существу стихийному — мне нужна воля: воля другого к лучшей мне.
_____
Никто не захотел надо мной поработать.
_____
Если Вы будете долго любить меня, сильно любить меня — Вы м<ожет> б<ыть> со мной совладаете.
_____
Tout comprendre c’est tout pardoner. — Да, я слишком много в жизни понимала: слишком всё! Тот мой «промах» (прощение «измены»). Человек говорит мне то, что мог бы скрыть (его добрая воля!) человек из жалости скрывает от меня то, что должен был бы сказать. Человек из жалости клонится к оставленной — мне ли не понять? И разве я в своей жизни, жалея, не делала того же и хуже? И, наконец, разве эта фактическая «измена» — не мелочь, и не мелочность будет из-за мелочи человека отталкивать? Не будет ли это перенесением отношения исключительно в лежачую плоскость «близости»?
Гордость? Она у меня не здесь живет.
Но — ты не пошел к женщине в ее смертный час, ты, два года бывший с ней и как умел любивший ее, ничего не увидел кроме «куриной шеи» — этого я не понимаю и потому простить не могу. Я не прощаю тебе предпочтения ей, больной, <пропуск одного слова> здоровой. Меня от тебя тошнит.
И еще: ты скрыл от меня ее существование, заставил меня — почти что грабить мертвую, меня, так страдающую от чужой боли, так содрогающуюся от нее!
Меньше всего меня уязвило то, что он пришел ко мне «п<отому> ч<то> нельзя же без женщины». Женщин в Москве много, глупое хвастовство мужчины — мужчине, даже школьника — школьнику, «удаль» — за которой ничего кроме стыда и страха. Ко мне он пришел — под крыло. Невесело ведь — с черной косой, а? И одиноко — с новой косой? Вот и пришел «погладить меня по головке» (стриженой).
Всё это рассказываю Вам, чтобы Вы видели, что я и в низинах не теряю человеческого образа, и на самом дне колодца — остаюсь собой. Мой верх при мне.
_____
Во мне двойная разверстость (беззащитность) поэта и женщины, за каждое чужое веселье я плачу стократ.
_____
Отсюда — спасение в тетрадь, в дружбу, в одиночество, в природу, в зеленый куст сирени Румянцевского Музея — если помните. Чистоту я находила только в одиночестве. Это был<и?> две перемежающи<еся?> жизни, одна — смутная и трудная, другая — отрешенная и вдохновенная. Весь мой прошлый год прошел так. Встретившись с Вами я встретилась с никогда не бывшим в моей жизни: любовью — силой, а не любовью — немощью.
Ваше дело — довершить, или, устрашившись — бросить. Но и тогда скажу, что это в моей жизни было, что чудо — есть, и этих моих нескольких дней с Вами, давших мне всю любовь, у меня никто и ничто не отнимет.
М.
— «Это Вам удастся мимоходом». Нет, ничто мне не удастся мимоходом: ни Вы — мне, ни я — Вам. Ибо у меня тоже своя миссия в Вашей <пропуск одного слова> о которой — в свой час.
А сегодня у меня целый вечер — мой, и завтра — несколько вечерних часов. Как жаль. Земные часы дня, так же как часы души должны нести <пропуск одного слова> не только нежность — но надежность.
Буду думать о Вас.
_____
И — спасибо за всё.
_____
А у меня есть для Вас один подарок — только это не подарок, погодите возмущаться, это часть меня.
_____
(— Что́? — 1932 г.)
(Циническая мысль: если бы собрать все эти «части меня», составилось бы: либо целое — чудовище, либо ничего бы не составилось, ни одна часть бы не совпала.
Итак: не «часть меня», а вся я — в немыслимо-малой частице: кольца́, письма́.)
Впервые — HCT. стр. 255–261. Печ. по указ. тексту. Вариант письма 70–23.
Перед текстом запись: «(Карандашом в книжку, очень сокращенно и почти совсем стерто)».
71-23. А.К., В.А. и О.Н. Богенгардтам
Прага, 29-го Октября 1923 г.
Мои дорогие Богенгардты! Осчастливлена и уничтожена восхитительным подарком. Но радость покрывает смущение, иначе я бы никогда не решилась взяться за перо.
Пишу Вам в райское утро: ни единого облачка, солнце заливает лоб и стол, щурюсь и жмурюсь как кошка. Такая погода у нас стоит уже несколько дней, ничего не хочется делать. Осень, уходя, точно задумалась, оглянулась назад на лето и никак не может повернуться к зиме. Меня такие дни растравляют, как всякая незаслуженная доброта. (NB! A bon entendeur — salut! {252}) В детстве я всегда мечтала, чтобы меня очень не-любили (проще: ненавидели!), чтобы не чувствовать этой вечной растравы умиления. Потому что для настоящей благодарности — нет ведь никаких слов!
_____
Живем все там же (вы — переехали!) Гора пока суха и благородна: подталкивает, но не спускает (вниз головой!). Что́ будет в дожди — не знаю. (Знаю!!) Готовим дома, достали из починки примус, чинившийся шесть месяцев и уже не числившийся в живых! — Это большое облегчение после спиртовки, где спирт кипел, а вода не вскипала! (Так же вскипали, вернее: испарялись — кроны!) Примус горит пол-дня, а обходится всего в крону.
Я много дома, С<ережа> почти все время на лекциях и в библиотеке. В отчаянии от количества предметов и от какого-то семинария, из коего — если он уйдет — уйдут все. (Всего — семь человек! А профессору восемьдесят семь лет!) [1408]
_____
Я много пишу, может быть удастся издать в здешнем новом издательстве «Пламя» свою поэму «Мо́лодец». (Про упыря.) [1409] Но: здесь столько жаждущих и алчущих издаться — что руки опускаются! Так и ходят с портфелями, думаю, что на портфелях же — и спят!
_____
Как здоровье Ольги Николаевны? Нарыв — тяжелая вещь, а в особенности — невидимый, еще страшнее. Но надеюсь, что уже обошлось.
_____
Только что пришел С<ережа> с грустной вестью: Пра умерла [1410]. Умерла во второй день Рождества прошлого года, от расширения легких. Макс был при ней.
С Пра уходит лучшая наша с Сережей молодость, под ее орлиным крылом мы встретились.
_____
От Али часто получаю письма, пишет, что все хорошо, и в каждом письме — новая подруга. Она не отличается постоянством.
_____
Целую крепко всех троих. Скоро напишу еще. Еще раз — нежнейшее спасибо. Платье совсем по мне, только чуть-чуть сузила пояс. А в то — сразу влезла!
МЦ.
Впервые — ВРХД. 1992. № 165. стр. 171–172 (публ. Е.И. Лубянниковой и H.A. Струве). СС-6. стр. 645–647. Печ. по тексту СС-6, сверенному с оригиналом, хранящимся в архиве ДМЦ.
72-23. К.Б. Родзевичу
Прага, Октябрь — ноябрь <1923>
(Герою Поэмы Горы Конца:)
…
Нам дано прожить вместе целый кусок жизни. Проживем же ее возможно лучше, возможно дружнее.
Для этого мне нужно Ваше и свое доверие. Будем союзниками. Союзничество (вопреки всему и через всех!) уничтожает ревность.
Это начало человечности, необходимой в любви. «Не на всю жизнь». — Да, но что́ на всю жизнь?! (Раз жизнь сама «не на всю жизнь» — и слава Богу!) Это мое вечное желание добра к Вам говорит. Не будьте злым, не мучьте.
Впервые — НСТ. стр. 247–248. Печ. по тексту первой публикации.
73-23. К.Б. Родзевичу
Прага, числа не знаю, четверг
<1 ноября>1923 г.>
Мой горячо-родной,
Спасибо за чудесное утро — такого у меня давно не было, с самого нашего расставания.
И пальто такого давно не было, и за него спасибо, — особенно за недоверчиво-косящий взгляд. Никогда не забуду. Никогда ничего не забуду. Я не только не забываю Вас, сегодня под утро трижды видела Вас во сне: один сон хуже другого.
Первый сон: кладбищенская стена и высокая девушка, которая Вас ищет. Гулкий голос, выбрасывающий в пространство какие-то числа и сроки. Своды гудят. Чувство, что голос до Вас дойдет. (Вас нету. Мне ее поиски снятся.)
Второй сон: у нас встреча, поздняя. Я должна быть и хочу быть, но меня отвлекают обманом. И Ваш рассказ спустя: — «Я думал, что это Вы, издалека принял за Вас: та же кажущаяся простота, а когда разглядел (узнал) было уже поздно».
Встреча была у костра, Вы кого-то другого пригрели (обожгли.)
Третий сон: Вы при мне (незримой) элегантным и ласковым (Вашим!) жестом дарите жене «другого Э<фро>на» [1411] три клеенчатых тетради. — И
