моя ЖГУЧАЯ ревность.
_____
У меня есть для Вас маленькая радость, все радости маленькие, кроме одной. — Это я не о Вас: о себе. —
О, как я бы хотела, хотела, хотела —
Скажите, что́ зажимает мне рот в час, когда я Вам самое главное хочу сказать?
Я ревную Вас к той церкви, которую Вы любите. В пятницу пойду мимо нее — и отвернусь. И от ангела отвернусь — любимого. Потому что там, у церкви и ангела, я увидела трех людей, о которых Вы сказали: «Такой-то. Такой-то. Такая-то. И все трое — мои близкие приятели». Я почувствовала себя вычеркнутой из Вашей жизни. Это ревность безличная, к Вашей жизни — ревность. (Как бы она ни называлась!) Мне так же больно от церкви, как от чужой жены.
_____
Сегодня чудесное утро. Сижу переписываю «Мо́лодца». Думаю с грустью, что и эта вещь Вам чужда, что и эту вещь будут любить (заслуживает!) все, кроме Вас. Быть любимой Вами — и не быть Вашим любимым поэтом, Вы в этом не менее обокрадены, чем я. Но это не утешение.
_____
Итак, в субботу, без четверти пять, в той каварне.
Люблю Вас, дружочек.
М.
Пока Вы есть в моей жизни — всё живет. Условная жизнь. Жизнь при одном условии. А Вы принимаете это за отход: «развлекаетесь… веселитесь»…
Впервые — Письма к Константину Родзевичу. Печ. по тексту первой публикации. стр. 99–103.
73а-23. К.Б. Родзевичу
<1 ноября 1923 г.>
Мой горячо-родной
_____
О Ненависть, молю, пребудь на страже,
Среди камней и рубенсовских тел.
Пошли и мне неслыханную тяжесть —
Чтоб я второй земли не захотел! [1412]
_____
— Спасибо за чудесное утро: весь груз <пропуск одного слова> вся радость встала. Я не только не забы<ла?> Вас, сегодня трижды видела Вас во сне: один раз хуже другого.
Первый сон: кладбищенская стена и высокая девушка, которая Вас ищет. Гулкий голос, выкрикивающий в пространство какие-то слова и сроки. Церковные своды отдают, чувство, что голос до Вас дойдет (Вас нету).
Второй сон: у нас встреча, поздняя. Я должна быть, но что-то мне не дает. И Ваш рассказ, спустя: «Я думал, что это Вы, издалека принял за Вас: та же кажущаяся простота, а когда разглядел (узнал) — было уже поздно».
Третий сон: Вы при мне (незримый)
(Оборвано)
Впервые — HCT. стр. 264. Печ. по указ. изд.
Вариант начала письма 73–23.
74-23. А.К. Богенгардт
Прага, 2-го ноября 1923 г.
Дорогая Антонина Николаевна [1413],
Безумно беспокоимся об Але: вот уже восьмой день как от нее нет письма. (Последнее с посылкой.) Боюсь, что она больна и что Вы нарочно скрываете, ожидая выяснения хода болезни. Вообще, всего боюсь. Ради Бога, не томите, если она больна — пишите, что. Я вне себя от страха, сегодня все утро сторожили с Сережей почтальона.
Простите, что сейчас ни о чем другом не пишу, ни о чем не пишется, я вся в этой, тревоге.
Целую Вас нежно, также Ольгу Николаевну и Всеволода. Прилагаемое письмо передайте, пожалуйста, Але.
МЦ.
Впервые — ВРХД. 1992. № 165. стр. 172 (публ. Е.И. Лубянниковой и H.A. Струве. СС-6. стр. 647. Печ. по СС-6.
75-23. К.Б. Родзевичу
Прага, понедельник. {253}
<6 ноября 1923 г.>
Дорогой Радзевич,
Завтра во вторник НЕ приходите. О дне встречи извещу экспрессом. Я сейчас совсем разбита и внутренно и внешне, нужно прийти в себя. Кроме того — так сложны внешние дела.
Не сердитесь. Я очень мучусь, но я Вас люблю {254}.
МЦ
Если захочется мне написать — мой адр<ес:>
Praha, Břevnov Fastrova ul
Slečna K. Reitlingerova
Для М<арины> И<вановны> Ц<ветаевой> [1414]
Только опускайте в городе.
Впервые — Письма к Константину Родзевичу. Печ. по тексту первой публикации. стр. 107.
76-23. К.Б. Родзевичу
Прага, вторник {255} <7 ноября 1923 г.>
Мой родной,
Я по Вас стосковалась. Назначьте мне сам день и час встречи, — я не знаю Вашего расписания, а у меня его нет. Только не поздно-вечерний час, к Р<ейтлин>герам нельзя возвращаться поздно, и пришлось бы мало быть вместе.
Встретимся мы на Смиховском вокзале, в зале, где кофе, у трамвайной остановки неудобно.
Итак, назначьте мне экспрессом день и час и уже не ждите моего ответа, только рассчитайте, чтобы экспресс дошел. Все дни, кроме воскресения. (Нынче вторник.)
Живу в аду, но люблю Вас.
МЦ.
P.S. Если на этой неделе Вы сплошь заняты, то мой заведомо свободный день на следующей неделе — вторник. Но лучше — раньше.
_____
Мой адрес: Praha, Břevnov Fastrova ul
Slečna K. Reitlingerova
Для Мар<ины> Ив<ановны> Цв<етаевой> (фамилию полностью)
Впервые — Письма к Константину Родзевичу. Печ. по тексту первой публикации. стр. 111.
77-23. К.Б. Родзевичу
Прага, 9-го ноября, пятница
Тщетно жду Вашего экспресса. Нам необходимо встретиться, и возможно скорей. Если Вы оскорблены тем, что я во вторник вместо свидания с Вами пошла слушать Слонима об Ахматовой [1415] — Вы ничего не поняли: я просто не хотела предстать Вам истерзанной и полубезумной (терзать Вас!) — и послушать, как любила и страдала другая женщина (хоть на миг растворить свою боль в чужой!)
Теперь слушайте. Разговор, о котором я Вас прошу, может быть — последний (зависит от Вас!). Если последний — о последнем прошу. Могла бы Вам всё написать, но жизнь письменно не решается.
Сегодня ночью я видела страшные сны. Я приезжаю на Вашу станцию, иду по той тропинке, долго-долго, сворачиваю в деревню, нахожу дом, но это не дом, а какое-то увеселительное заведение с садом. Вхожу. Издалека вижу Вас, окруженного целой толпой веселящихся, у Вас в руке или цветы или бокал, — что-то вопиюще-радостное, и я хочу к Вам и никак не могу прорваться, люди не дают, Вы недосягаемы, — смех, хоровое пенье, кто-то подбадривает: «Это всегда так», я тянусь, не дотягиваюсь и просыпаюсь в холодном поту.
Во имя этого страшного сна и всего страшного сна этой моей жизни — не томите меня, мальчик, — помните, я Вам говорила, что Вы меня никогда не обижали, и Вы еще в последний раз говорили: «Я от Вас никогда не уйду» — не-обидьте еще раз, не уходите, не простившись, в Вашем молчании я чую ненависть, не ненавидьте меня!
Радзевич, всё зависит от Вас. Я Вам скажу одну вещь, Вы на нее ответите. Мне необходимо Вам всё сказать и мне необходимо, чтобы Вы меня выслушали.
Назначьте мне день свидания, любой день и любой час, но сделайте это так, чтобы я экспресс получила накануне, чтобы не разминулись.
Я сейчас мертвая, в Ваших руках меня спасти, но я ни на чем не буду настаивать, Вы меня знаете.
И, если это в последний раз, мне необходимо сказать Вам несколько слов НАВЕК, как перед смертью. В этом не отказывают.
М.
Ничего низкого и недостойного Вы обо мне не должны думать. Я перед Вами совершенно чиста.
_____
Не томите! Пишите сразу. До Вашего письма (нашей встречи) не живу.
_____
Только что стук: почтальон. Обмираю. Два письма Юлии [1416].
_____
— ВСПОМНИТЕ! —
<Поперек страницы>
Не знаю, ходят ли в воскресение экспрессы? Считайтесь с этим.
_____
Считайтесь ещё с тем, что я совершенно истерзана и не могу ждать.
_____
И с тем, что я никому в жизни не писала таких писем.
_____
М.
Впервые — Письма к Константину Родзевичу. Печ. по тексту первой публикации. стр. 115–117.
78-23. A.K. Богенгардт
Прага, 11-го ноября 1923 г.
Моя дорогая Антонина Константиновна,
Сердечное и глубочайшее спасибо за телеграмму и письмо. У меня в те дни душа изныла об Але. Если бы Вы знали, как я боюсь разлуки!
В этом отношении я конечно ненормальный человек: не от природы, а жизнь сделала такой. В Революцию, в 1920 г., за месяц до пайка у меня умерла в приюте младшая девочка и я насилу спасла от смерти Алю [1417]. Я не хотела отдавать их в приют, у меня их вырвали: укоряли в материнском эгоизме, обещали для детей полного ухода и благополучия, — и вот, через 10 дней — болезнь одной и через два месяца — смерть другой.
С тех пор я стала безумно бояться разлуки, чуть что — и тот старый леденящий ужас: а вдруг? Знаю все Ваши возражения, знаю, что Тшебово для детей, действительно, рай, знаю Вас и Ваше сердце, и пишу Вам все это только для того, чтобы Вы знали корень этой ненормальности. Но довольно о таких мрачных вещах. Я убеждена, что Але в Тшебове хорошо, она так долго не была ребенком, так мало умела просто-радоваться в детстве, а теперь сразу: и подруги, и правильное расписание дня, и игры, и учение. Продолжая жить со мной, она выросла бы несчастной, я сама никогда не была настоящим ребенком, поэтому плохо понимаю детей: чужих — боюсь, со своих (своего) черезмерно взыскиваю. «Врачу, исцелися сам» [1418], это (в смысле воспитания) ни к кому так не относится, как ко мне.
_____
У нас первые морозы. Наша гора седая. Недавно утром был такой туман, что я, идя за молоком в лавочку, действительно не различала своих ног, не говоря уже о том, куда они ступают. Вот и сейчас, пока пишу, мутное пятно окна, ни единого очертания. Прага зимой наводит сон. Утром не хочется вставать, а вечером не дождешься часа, когда в постель. Топим печку: веселую и исправную. Я люблю огонь в трубе, иногда напоминает море. Уютно ли у вас, в вашем новом жилье?
Часто мысленно переношусь в Тшебово, вижу маленькую площадь с такими огромными булыжниками, гербы на воротах, пляшущих святых. Вспоминаю наши с Вами прогулки, — помните грибы? И какую-то большую пушистую траву, вроде ковыля.
Напишите мне о зимнем Тшебове. Что же делают все мальчики, когда нельзя играть в футбол? Неужели читают? До́ настоящего снега ведь еще далёко. Ставят ли какие-нибудь пьесы? Обо всем хочется знать, я с Тшебовым сроднилась.
_____
Кончаю. Еще раз от всего сердца благодарю Вас и Ваших за Алю. До Рождества только полтора месяца, скоро увидимся. Мой поцелуй и привет Ольге Николаевне и Всеволоду. Как бы хотелось вас всех увидеть в Праге!
МЦ.
Впервые — ВРХД. 1992. № 165. стр. 173–174 (публ. Е.И. Лубянниковой и H.A. Струве). СС-6. стр. 647–648. Печ. по тексту СС-6, сверенному с оригиналом, хранящимся в архиве ДМЦ.
79-23. К.Б. Родзевичу
— Завтра увидимся. —
Прага, 20-го ноября 1923 г., вторник.
Мой родной,
Я не знаю, когда Вы получите мое письмо, — хорошо бы завтра утром! Никаких спешных дел нет, мне просто хочется, чтобы день Ваш начался мною (как все мои — Вами!) Как я давно Вас не видела, и как я всех видела, кроме Вас, и как мне никого не нужно!
Я твердо решила одну вещь: Ваше устройство в городе. Я НЕ МОГУ больше с Вами по кафэ! От одной мысли о неизбежном столике между
