— «Но Аля?!!» — Уже 7 ч<асов>. (Ушла в 12 ч<асов>.) Обещает еще раз, после того как зайдет домой поесть (передергиваюсь — внутренне — от презрения!) еще раз пойти во Дворец. — Уходит. — Я лежу и думаю.
Думаю вот о чем: — Господи, и тогда я мучилась, пальцем очерчивала, где болит, — но какая другая боль! Та боль — роскошь, я на нее не в праве, а эта боль — насущная, то, чем живут, от чего не в праве не умереть (если Аля не найдется!) — Аля. — Сережа.
Ася — на грани, и насущное, и роскошь. Ланн — только роскошь, и вся боль от него и за него — роскошь, и сейчас Бог наказывает.
Ланн — во имя мое, могло бы быть и во имя его, но не вышло — не выйдет — ему не нужно — это у него уже есть — и даже если бы не было — ему (такой породе!) не нужно. Отношение неправильно пошло, исправилось только к концу — выпрямилось! — за день до его отъезда.
Я поняла: никакой заботы!
Холодно — мерзни, голоден — сам бери {100}, болен — умирай, я не при чем, отстраняюсь — галантно! — без горечи!
Ему нужно: несколько голов (умов) — мужских, от времени до времени — подобие любви (жесточайшая игра для обтачивания когтей против себя же!) — Или мужская дружба (критика чистого разума — планы детективных контор — и готовность — если надо — умереть друг за друга! Только не друг без друга!) — или «презренное» женское обаяние: духи — меха — и никакой грудной клетки!
Думала без горечи: пристально и стойко.
— «Если бы суждено было встретиться еще — о, замечательная встреча! — Я бы дала ему ровно столько того, что ему нужно. (— Т.е. — в моих руках — из моей кассы — грош.) — Но — Аля?!!!»
_____
В 9-ом часу явление В<олькен>штейна с Алей за руку. Явление напыщенное и прохладное. Весь — сознание своего подвига и моей подлости. (Гнала от себя люто вот уже целый месяц!)
Подвел — поклонился — и вышел.
— Господа, вы ли не мастера давать! —
Молчание. Беспомощность от сознания безнадежности тотчас же следующего диалога:
— «Аля, что это значит!»
— «Марина!»
— «Оставь Марину — Марина не при чем. — Ну?!»
— «Марина!»
— «А-ля!!!»
— «Ну, я просто хотела испытать горе, — как ребенок живет без матери.»
— «Где ты была?»
— «Я целый день сидела в сугробе — и голодна, как смерть».
— «Гм…… — И никуда не заходила?»
— «Ни — ку — да».
— «Нигде-нигде не была? Ни у Скрябиных, ни у X, ни у Z, ни у цыган?»
— «Ни — где. Ходила по пустырям и горевала.»
— «А кто был во Дворце? Кто веселился с детьми М<илио>ти? Кто смотрел на шахматный турнир? Кто? — Кто — Кто?»
— «Марина, простите!»
Яростно сажаю ее посреди комнаты на табурет.
— «Так, руки вдоль колен! Так, — не двигаться! А что я горюю, что я думаю, что ты попала под автомобиль, а что Е<вгений> Л<ьвович> уехал и теперь надо любить меня вдвое, — ты об этом не думала?!» и т.д. и т.д. и т.д.
— «М<арина> И<вановна>! Я к Вам! Я по Вас соскучился. Можно?» (Когда-то видались три раза в день, теперь раз в три в месяца. — Соседи.)
— «Очень рада! Садитесь. Кушать будете?»
— «Всё, что дадите!»
Аля: Fuss fassend! {101} — «М<арина>! Он тоже голоден как смерть.»
— «Аля, я с тобой не разговариваю!» (К М<илио>ти:)
— «Чудесно! — Два таких аппетита в доме, — мне больше ничего не нужно! Аля, разжо́ги!»
И — пошло! — Топлю, колю, пилю, сидят, едят.
— «Аля, мойся!» —
К 11-ти ч<асам> мы на улице. — Куда идти? — Пошли к А<нтоколь>ским. Съели очень много черного хлеба и ушли. Оттуда на Арбатскую площадь — посмотреть время, — уже 12 ч<асов>, — оттуда до подъезда к С<кря>биных (войти не решаемся) — оттуда — день загнан! — по домам.
Сегодня он опять зайдет за мной: неутомимый ходок, как я, мне с ним весело и блаже́нно-безразлично. Просто для не-сидения по вечерам одной там, где сидела с Вами. — Вьющаяся голова — разлетающийся полушубок — грандиозная нелепость всех замыслов — обожание нелепости, как таковой: так мы, напр<имер>, в прошлом году всю дорогу с Пятницкой до Борисоглебского говорили о каком-то баране, — сначала маленьком: бяша! бяша! — потом он уже большой и нас везет (под луной, как в Ослиной Коже — моя любимая сказка Перро! Аллея, в просвете рог луны и Ослиная Кожа в повозке. Рога у Барана — месяцем.) — потом он, везя, начинает на нас оглядываться и — скалиться! — потом мы его усмиряем, — один бок жареный (история про однаво однобокаво барана, — сказка!) — едим — и т.д. и т.д. и т.д.
В итоге, вернувшись — каждый к себе домой: хочу лечь — баран, книгу беру — шерстит — баран! печку топлю, — пахнет палёным: он же сгорбатился — и т.д. Идем вчера, смеясь, — вспоминаем. (Про другое — чистосердечно! — забыли!)
— «Да, но наш баран — все-таки не баран! И в этом наше оправдание!» — говорит он.
— «Наш апофеоз!» — поправляю я.
— «Наш баран — не просто баран!»
— «Крылатый баран!» — и — внезапно — «от нашего барана до Пегаса — один шаг!»
_____
Простите за всю эту ересь!
Иду вчера и думаю: — «Я дура. — Премированная дура. Баран — поддевка — кудри. При чем тут любовь? Зачем всегда это бесплатное приложение? — Галантность? — Нет, глупость. Точно на мне свет клином сошелся.
Надо же понять, что не всякое желание другого — насущное, что есть в этой области — а может в этой области особенно — Прихоть.
А я всегда принимающая малейшую вкусовую причуду другого за смертный голод — просто дура.
И — если даже — смертный голод — голодающих — весь мир, шкура — одна.
И — точно без меня нельзя устроиться!»
_____
Но есть у меня одно оправдание: я невозвратна. Не потому, что: я так решаю, а потому что что-то во мне НЕ МОЖЕТ вторично, — другие глаза и голос и та естественная преграда, к<отор>ая у меня никогда не падает — ибо ее нет! — при первом знакомстве, и неизбежно возникает во втором. Любовь. — Знакомство.
Точно я, заплатив дань своему женскому естеству (формальному! — из корректности!) — успокаиваюсь: долг выплачен наперед, — и уж потом смотришь: кому.
— Изучаю.
— Дивлюсь. —
— Не верю.
И это так невинно, что ни один — клянусь! — ничего не помнит.
_____
Об одном я не успела ни написать, ни сказать Вам, — а это важно! — Об огромном творческом подъеме от встречи с Вами. — Те стихи Вам — не в счет, просто беспомощный лепет ослепленного великолепиями ребенка — не те слова — всё не то — (я, но — не к Вам, — поняли?) — Вам нужно всё другое, — рождаться заново. Всё та же моя верно-неверная начальная лунатическая дорога. (— По которой — всегда дохожу!)
Ничего не обещаю — ибо Вам ничего не нужно! — но просто повествую Вам — как всё это письмо — ибо Вы ценитель и знаток душ! —
То, что с Вас сошло на меня (говорю как о ropе́!) — другое и по-другому скажется, чем всё прежнее.
— Спасибо Вам! — Творчески!
_____
Вы уже день, как дома. А я уже три дня — как не́ дома. — Знаете, где я вчера была? — Судьба!!! — В Спасо-Болвановском!!!
— Дружок, он есть! — И действительно — за́ Москва́-рекой! — Далё-око! — Длинный, горбатый, без тротуаров и мостовых, — и без домов — одни церкви! — и везде светло, тепло! — Какая там советская Москва! — Времен Иоанна Грозного!
Мы шли со Скрябиной, — она в своей котиковой шубе, на узких, как иголки, каблуках, я тигром — в валенках, — и она всё время падала. И ка́к — мне́ — бы́ло — жа́ль!
(Не ее, конечно!)
_____
Между прочим: Вам совсем не надо читать этого письма за раз, — ведь оно писано кусочками, клочечками, день за днем, — почти час за часом.
Так и читайте!
А то мне совестно, а Вам, взглянув, — наверное, безнадежно!
_____
Сегодня — случайно — наткнулась на Белую стаю.
— Как жаль, что забыла еще поблагодарить! — Раскрыла: Ваш почерк. Прочла. — Задумалась. — Вы уже, наверное, не помните, что написали, я сама читала как новое.
Как меня — ужасом! — восхищает бренность.
— Кончила те стихи, над мертвым. Хотела — по-Вашему — вопросом, — вышло по-моему — ответом. — (Это мое дело на земле!)
Если это письмо будет отправлено, присоединю и стихи [792].
_____
Моя главная забота сейчас: гнать дни.
Бессмысленное занятие, ибо ждет — может быть — худшее. Иногда с ужасом думаю, что — может быть — кто-н<и>б<удь> в Москве уже знает о С<ереже>, м<ожет> б<ыть> многие знают, а я — нет.
Сегодня видела его во сне, сплошные встречи и разлуки. — Сговаривались, встречались, расставались. И все время — через весь сон — его прекрасные глаза — во всем сиянии.
(Сейчас спрашиваю Алю: — «Аля, что печка?» И ее спокойный ответ: — «Печка? — Головешит!» — Так, собака, бегущая, прихрамывая, у нее — «треножит», большевики о победах — «громогласят» и т.д.)
Купила себе — случайно, как всё в моей жизни — «полушалок» (обожаю слово!), сине-черный, вязаный. Люблю его за тепло и за слово, — «в гроб с собой возьму!»
(О, мой гроб! Мой гроб!) — Как русских князей: с конем, с женой, с рабом, с броней! — И — в итоге — как Петр перед смертью: ОТДАЙТЕ ВСЕ!
Купила на улице у старухи, к<отор>ая, живя 18 лет (а м<ожет> б<ыть> 81 г<од>!) в Москве, ни разу не была на Смоленском. — «Я зря болтаться никогда не любила.» — Слушала с наслаждением. — Вот мой Потебня! — И еще завидовала: «зря болтаться», — что я другого в жизни делала?!
_____
Мой друг! Я уже начинаю отвыкать от Вас, забывать Вас. Вы уже ушли из моей жизни. — После-завтра — нет, завтра! — неделя как Вы уехали. — Помните, я Вас просила: до субботы, а Вы уехали в пятницу, а мне так и осталось в памяти: суббота.
Вы — умник и отвесно глядите в души. Я бы хотела, чтобы Вы поняли: начинаю отвыкать — забыла.
Мне, чтобы
