два месяца) будет четыре года, как я его не видела. И ждала его именно таким. Он похож на мою мысль, поэтому — портрет точен. Это моя главная радость, лучшее, что имею, уеду — увезу, умру — возьму.

Получив твои письма, подняли с Асей бурю [957]. Ася читала и показывала их всем, в итоге дошло до Л<уначар>ского, пригласил меня в Кремль. С Кремлем я рассталась тогда же, что и с Сережей, часто звали пойти, я надменно отвечала: «Сама поведу». — Шла с сердцебиением. Положение было странно, весь случай странен: накануне дочиста потеряла голос, ни звука, — только и! (вроде верхнего си (si) Патти!) [958]. Но не пойти — обидеть, потерять право возмущаться равнодушием, упустить Кремль! — взяла в вожатые В<олькен>штейна («Калики» — услужливая академическая бездарность) [959].

После тысячи недоразумений: его ложноклассического пафоса перед красноармей<цем> в будке (никто не понимал моего шепота: явления его!) и пр. — зеленый с белым Потешный дворец. Ни души. После долгих звонков — мальчишка в куцавейке, докладывает. Ждем. Большая пустая белая дворянская зала: несколько стульев, рояль, велосипед. Наконец, через секретаря: видеться вовсе не нужно, пусть т<овари>щ напишет. Бумаги нет, чернил тоже. Пишу на чем-то оберточном, собственным карандашом. Доклад, ввиду краткости, слегка напоминающий декрет: бонапартовский, в Египте. В<олькен>штейн (муж Сони) [960] через плечо подсказывает. Я злюсь. — «Соню! Соню-то!». Я: — «А чччерт! Мне Макс важней!». — «Но С<офья> Я<ковлевна> — женщина и моя бывшая жена!». — «Но Макс тоже женщина и мой настоящий (indicatif present) {129} друг!». Пишу про всех, отдельно Судак и отдельно К<окте>бель. Дорвалась, наконец, до Вас с Пра: «больные, одни в пустом доме»… — и вдруг иронический шип В<олькен>штейна: «Вы хотите, чтоб их уплотнили? Если так, Вы на верном пути!». Опомнившись, превращаю эти пять слов в тайнопись. Доклад кончен, уже хочу вручить мальчишке и вдруг: улыбаюсь, прежде чем осознаю! Упоительное чувство: «en présence de quelqu’un» {130}. Ласковые глаза: «Вы о голодающих Крыма? Всё сделаю!». Я, вдохновенным шипом: — «Вы очень добры». — «Пишите, пишите, все сделаю!». Я, в упоении: «Вы ангельски добры!». — «Имена, адреса, в чем нуждаются, ничего не забудьте — и будьте спокойны, в_с_ё б_у_д_е_т_ с_д_е_л_а_н_о!». Я, беря его обе руки, самозабвенно: «Вы ц<арст>венно добры!». Ах, забыла! На мое первое «добры» он с любопытством, верней любознательностью, спросил (осведомился): — «А Вы всегда так говорите?» и мой ответ: «Нет, только сегодня, — потому что Вы позвали!» — Ласков, как сибирский кот (не сибирский ли?), люблю нежно. Говорила с ним в первый раз. — Ася все эти дни вела денежную кампанию, сейчас столько богатых! все торгуют. Кажется, на твою долю выпадает м<иллио>н, от нас с Асей только сто т<ысяч> (сверх м<иллио>на), я знаю, что это — ничто, это мы, чтоб устыдить наших богатых сотоварищей, нужно действовать самыми грубыми средствами: оглушать, — тогда бумажники раскрываются. — Дай Бог, чтоб все дошло и чтоб это вас с Пра немножко вызволило [961].

_____

М.И. К<узнецо>ва, наконец, устроилась, — в Летучей Мыши [962]. Играет «Женщину-змею» (подходит? у нее ведь змеиные глаза!). С Майей [963] вижусь редко: дружит с Акс<еновым> (рыжая борода) и Бобровым с к<оторы>ми не дружу. Меня почему-то боится. А я вся та́к в С<ереже>, что духу нет подымать отношения. Все, что не необходимо, — лишне. Так я к вещам и к людям. Согласен ли? Я вообще закаменела, состояние ангела и памятника, очень издалека. Единственное мое живое (болевое) место — это С<ережа>. (Аля — тот же С<ережа>.) Для других (а все — другие!) делаю, что могу, но безучастно. Люблю только 1911 г. — и сейчас, 1920 г. (тоску по С<ереже> — весть — всю эпопею!). Этих 10-ти лет как не было, ни одной привязанности. Узнаешь из стихов. Любимейшие послать не решаюсь, их увез к С<ереже> — Э<ренбур>г. Кстати, о Э<ренбур>ге: он оказался прекрасным другом: добрым, заботливым, не словесником! Всей моей радости я обязана ему [964]. — Собираюсь. — Обещают. Это моя последняя ставка. Если мне еще хочется жить здесь, то из-за С<ережи> и Али, я та́к знаю, что буду жить еще и еще. Но С<ережу> мне необходимо увидеть, просто войти, чтоб видел, чтоб видела. «Вместо сына», — так я бы это назвала, иначе ничто не понятно.

О М<оск>ве. Она чудовищна. — Жировой нарост, гнойник. На Арбате 54 гастр<ономических> магазина: дома извергают продовольствие. Всех гастр<ономических> магаз<инов> за последние три недели 850. На Тверской гастрономия «L’Estomac» {131} — Клянусь! — Люди такие же, как магазины: дают только за деньги. Общий закон беспощадность. Никому ни до кого нет дела. Милый Макс, верь, я не из зависти, будь у меня миллионы, я бы все же не покупала окороков. Все это слишком пахнет кровью. — Голодных много, но они где-то по норам и трущобам, видимость блистательна.

Макс, а вот веселая история: в Тифлисе перед б<ольшеви>ками были схоронены на кладбище шесть гробов с монпасье. Священники пели, родные плакали. А потом б<ольшеви>ки отрыли и засадили и священников, и родных. — Достоверность. —

_____

О литераторах и литературе я тебе уже писала. Та же торговля. А когда не торгующие (хотя и сидящие за прилавком) как Бердяев открывают рот, чтобы произнести слово: Бог, у меня всю внутренность сводит от скуки, — не потому, что Бог, а потому, что мертвый Бог, не растущий, не воинствующий, тот же, что, скажем, в 1903 г., — Бог литературных сборищ.

_____

Только что письмо от Э<ренбур>га: почтой из Берлина. Шло десять дней. Утешает, обнадеживает, С<ережа> в Праге, учится, Э<ренбур>г обещает к нему съездить. Завтра отправляю письмо С<ереже>, буду писать о тебе. Писала ли я тебе в прошлый раз (письмо с М<инд>линым) о большой любви С<ережи> к тебе и Пра: «Мои наезды в К<окте>бель были единственной радостью всех этих лет, с Максом и Пра я совсем сроднился». Спасибо тебе. Макс, за С<ережу> — за 1911 г. и 1920 г.!

Какова будет наша следующая встреча?

Думаю, не в России. — Хочешь в Париже? На моей Rue Bonaparte? [965] —

_____

Герцыкам посылаю другие стихи, если доведется — прочти [966]. Лучшей моей вещи ты не знаешь, «Царь-Девицы». — У меня выходят две книжки: «Версты» (стихи) и «Феникс» (конец Казановы, драматическая сцена) [967]. В случае моего отъезда их перешлет тебе Ася. Ася живет очень трудно, — хуже меня! Героична, совсем забыла: я. Всем настоящим эти годы во благо! —

Поцелуй за меня Пра, прочти ей мое письмо, не пишу ей отдельно [968], потому что нет времени, поздно предупредили. Будь уверен, милый Макс, что неустанно с Асей будем измышлять всякие способы помочь Вам с Пра. Живя словом, презираю слова. Дружба — дело.

Обнимаю и целую тебя и Пра.

М.

Впервые — ЕРО. стр. 180–183 (публ. В.П. Купченко). Печ. по НИСП. стр. 291-294

29-21. <Н.А. Нолле-Коган>

<Декабрь 1921 года> [969]

Дорогая Н<адежда> А<лександровна>, я всё ждала, что Вы придете, во вторник говорила: в среду, в среду: в четверг… Но уже неделя прошла, как мы были у Вас с Алей [970]. Вы никогда не придете.

Молодой человек, имени которого я не знаю, передал мне Ваши слова, из которых я поняла, что я Вами внутренне принята. М<ожет> б<ыть> сейчас Вам в Вашей жизни ничего не нужно нового, новое всегда — чужое, тогда пусть так и останется.

Я очень робка.

(Предыдущий абзац в скобках, очевидно я решила предпосылку невозможности — отставить).

Мне бы очень хотелось Вас видеть и именно чтобы Вы ко мне пришли, я так часто эти дни глядела на дверь и думала: как это будет? и всё слушала шаги — как некое чудо, которого ждала и не дождалась.

Я бы Вам тогда дала новые стихи, захватите книжечку.

Но м<ожет> б<ыть> Вам сейчас в Вашей жизни ничего не нужно нового, новое всегда — чужое, тогда пусть так и останется.

Стихи я Вам тогда пришлю письмом.

МЦ

На случай, если бы Вам захотелось придти, прошу, напишите заранее несколько слов, чтобы я наверное была дома.

Адр<ес> мой: Борисоглебский пер<еулок>.

д<ом> 6 кв<артира> 3

Впервые — HCT. стр. 65. Печ. по тексту первой публикации.

1922

1-22. Е.Ф. Никитиной

Милая Евдокия Федоровна! [971]

Отдаю «Конец Казановы» в «Созвездие» [972], сегодня получила 2 м<иллиона> аванса (расценка — 7 т<ысяч> строка).

То же издательство покупает у меня «Матерь-Верста» (стихи за 1916 г.) [973], имеющиеся у Вас в двух ремингтонных экз<емплярах>. Очень просила бы Вас передать их представительнице издательства Зинаиде Ивановне Шамуриной, если нужно — оплачу ремингтонную работу.

Остающаяся у Вас «Царь-Девица» [974] полученным мною авансом в 5 милл<ионов> не покрыта, поэтому считаю себя вправе распоряжаться рукописями, данными Вам на просмотр.

С уважением

М. Цветаева

Москва, 22-го января 1922 г.

Впервые — НП. стр. 51. СС-6. стр. 216. Печ. по СС-6.

2-22. И.Г. Эренбургу

Москва, 11/24-го февраля 1922 г.

Мой дорогой!

Эти дни у меня под Вашим знаком, столько надо сказать Вам, что руки опускаются!

Или же — правая к перу! — Стихотворному, — ибо не одним пером пишешь письмо и стихи.

И весомость слов — иная.

Хочется сказать нелепость: стихотворное слово столь весомо, что уже не весит, по таким векселям не дано платить в жизни: монеты такой нет.

А многое из этого, что мне НАДО сказать Вам, уже переросло разговорную речь.

Не: пытаюсь писать Вам стихи [975], а: пытаюсь Вам стихов не писать. (Сейчас увидите, почему.)

Знаете, раньше было так: иногда толчком в грудь:

Свинья! Ни одного стиха человеку, который — человеку, которому…

И внимательное (прослушав) — «Не могу. Не ясно». — И сразу забывала.

_____

Стихи к Вам надо мной как сонм. Хочется иногда поднять обе руки и распростать дорогу лбу. — Стерегущий сонм. — И весьма разномастный. (Что э́то — птицы — я знаю, но не просто: орлы, сокола, ястреба, — пожалуй что из тех:

Птицы райские поют,

В рай войти нам не дают… [976]

— Лютые птицы!)

И вот, денно и нощно, чаще всего с Алей рядом, поздними часами одна — переплеск этих сумасшедших крыльев над головой — целые бои! — ибо и та хочет, и та хочет, и та хочет, и ни одна дьяволица (птица!) не уступает и вместо одного стиха — три сразу (больше!!!) и ни одно не дописано. Чувство: СОВЛАДАТЬ!

Чтоб самоё не унесли!

_____

Мой родной!

_____

Отъезд таков: срок моего паспорта истекает 7-го Вашего марта, нынче 24-ое (Ваше) февраля, Ю<ргис> К<азимирович> [977] приезжает 2-го В<ашего> марта, если 3-го поставит длительную литовскую визу и до 7-го будет дипл<оматический> вагон — дело выиграно. Но если Ю<ргис>