вне жизни, и — горький опыт с первого дня сознания — в них я одна (как в детстве «играю одна»).

Потому что ни другому, ни жизни резать не даю. Моя вина — ошибка — грех, что средства-то я беру из жизни. Так ведя встречу нужно просто молчать: ВСЁ внутри. Ведь человек не может вынести. (Я бы могла, но я единственный из всех кого встретила — кто бы могла! Я всему большому о себе верю. Только ему. Нет — слишком большого!)

А потом меня обвиняют в жестокости. Это не жестокость. Свет перестал брезжиться (пробиваться) через тебя, через эту стену — тебя, ты темный, плотный, свет ушел — и я ушла.

К чему сейчас всё говорю? А вот. (Соблазн правдой!) — Вы сейчас мой любимый русский поэт, и мне нисколько не стыдно сказать Вам, что только для Вас и именно для Вас сяду в вагон и приеду. — Ездят же, чтобы купить себе пальто.

Никогда не поверю, что Вы есть. Вы есть временами, потом Вас нет (Ваше исчезновение на кладбище.)

То, что Вы пишете о себе (русло, наклон, плоскость) правильно. Вы — слушайте внимательно — как сон, в который возвращаешься (возвратные, повторные сны). Не сон, действующее лицо сна. — Или как город: уезжаешь — и его нет, он будет, когда ты вернешься.

Та́к, в жизни я Вас наверное не пойму, не соберу, буду ошибаться, нужен другой подход — разряд — сонный. Разрешите вести встречу та́к: поверьте! Разрешите и отрешитесь.

Не думайте: мне всё важно в Вашей жизни: вплоть до нового костюма и денежных дел — я ведь насквозь-сочувственна! и в житейских делах проще простого (родней родного!), быт — это ведь общий враг, в каждом костюмном деле мы — союзники! Я не занимаюсь лизанием сливок (с меня их всегда лизали: оставляя мне обездушенную сыворотку быта, топя меня в ней! Подыхай, т.е. живи как хочешь, будь прохвостом — только пиши хорошие стихи, а мы послушаем (полижем!)) но — пока я Вам (о чем очень, глубже, чем Вы думаете, горюю) в бытовой жизни не нужна — будем жить в внебытовой. Но если бы Вам — предположение — почему-либо понадобилось приехать в Прагу, я бы узнала нынешнюю валюту, и гостиницу — и всё чего не знаю.

Вариант письма 29а-22: HCT стр. 148–150.

Письму здесь предшествует запись: «Из письма к Б.П.

(NB! Обе черновые Мо́лодца приходятся посредине зеленой с черным тетради, т.е. тогда Б.П. еще не уехал.)»

30-22. Р.Б. Гулю

Мокропсы, 12-го нов<ого> декабря 1922 г.

Милый Гуль,

Простите, забыла Ваше отчество, непременно сообщите. Посылаю Вам три стиха: «Река» и два «Заводские», последние неделимы, непременно должны идти вместе, для Вашего «Железного века» они, очевидно, длинны, — берите «Реку» [1073]. Может быть во 2 номер бы вместились? Словом, смотрите сами. Очень бы мне хотелось, чтобы Вы пристроили их теперь же. У меня столько стихов разослано, — и в Польшу [1074], и в Париж, — все просят — а пошлешь — как в прорву: устала переписывать. Гонорар, если сумеете выцарапать таковой (а это куда трудней, по-моему, чем писать, переписывать, набирать, брошюровать и т.д.!) — передайте, пожалуйста, Глебу Струве [1075]: моя страстная мечта — немецкие Bergschuhe, и жена Струве [1076] была так мила, что обещала мне их купить, если будут деньги. Посылала на этот предмет и Глебу Струве стихи — для «Романтического Альманаха».

Простите, что так тяжеловесно вступаю в письмо (ибо письмо — путь!), помню, что одна из моих главенствующих страстей — ходьба — и Ваша страсть, поэтому надеюсь не только на Ваше прощение, но и сочувствие (Bergschuh’ам!).

— Дружочек, мне совсем не о гонорарах и сапогах хотелось бы Вам писать, мы с Вами мало дружили, но славно дружили, сапоги и гонорары — только для очистки моей деловой совести, чтобы ложась нынче в 3-ем или 4-ом часу в кровать (на сенной мешок, покрытый еще из сов<етской> России полосатой рванью!), я бы в 1001 раз не сказала себе: снова продала свою чечевичную похлебку (Bergschuhe!) за первенство (Лирику!).

Еще два слова о стихах. 1) Умоляю, правьте корректуру сами. 2) Будьте внимательны к знакам, особенно к тире — (разъединит<ельным> и — (соедин<ительным>). 3) В 1 стихотв<орении> «Заводские» — в строчке «В надышанную сирость чайной» — непременно вместо СИРОСТЬ напечатают СЫРОСТЬ, а это вздор. В 6-ом четверостишии третья строка перерублена:

Скончания.

— Всем песням насыпь.

Так и быть должно. Во втором стихотворении прошу проставить ударение: Трудноды́шащую, ё в слове ошмёт, Тот с большой буквы. Стихотворение «Река». В первой строчке 5-го четверостишия непременно ГОРНИЙ, а не ГОРНЫЙ. Потом, один раз: «в ГОРДЫЙ час трубы», другой раз: «в ГОЛЫЙ час трубы», чтоб не перепутали. Наконец, в этом же стихотворении (последняя стр<ока>, первое четверостишие) заклинаю: курсивом слова: ТОЙ… и: ТОТ. Оба подчеркнуты. И оба с маленькой буквы.

Предвосхищаю, поскольку могу, все опечатки. У меня очень ясно написано, но у меня роковая судьба.

_____

Читала в Руле, что вышла моя «Царь-Девица» [1077]. Голубчик, не могли ли бы Вы деликатным образом заставить моего из<дате>ля Соломона Гитмановича Каплуна [1078] прислать мне авторские экз<емпляры>). Геликон [1079] мне давал 25, хорошо бы раньше узнать, сколько обычно дает Каплун («Эпоха»). Получив, тотчас же вышлю Вам, клянусь Богом, что между услугой, о к<отор>ой прошу, и обещанием — никакой связи, кроме внешней: подарю Вам также свое «Ремесло», когда выйдет (???) [1080], — я помню, как Вы тогда всем существом слушали стихи: так же, как я их писала.

_____

О себе в этом письме не хочется писать ничего, напишу Вам отдельно. Скажу только, что кончаю большую вещь (в стихах), к<отор>ую страстно люблю и без к<отор>ой осиротею [1081]. Пишу ее три месяца. Стихи писала всего месяц — летом — потом обуздала себя и вот за три месяца ни одного стиха, иначе большая вещь не была бы написана. Не пишу Вам ее названия из чистого (любовного) суеверия. Пока последняя точка не будет поставлена —

Очень беспокоюсь о своем «Ремесле», Геликон молчит как гроб: не прогорел ли? Посылала ему стихи для «Эпопеи» — то же молчание [1082]. Вообще, у меня в Берлине, с отъездом Л.Е. Чириковой, нет друзей: никого.

Берлинских стихов сейчас печатать не буду: тошно! Это еще не переборотая слабость во мне: отвращение к стихам в связи с лицами (никогда с чувствами, ибо чувства — я!) — их вызвавшими. — Так что не сердитесь. Если Вам этот стих (с казармами) мил, пришлю Вам его в следующем письме, только не печатайте.

Прозы у меня сейчас готовой (переписанной) нет, есть записные книги (1917–1920 г.) не личного, но и не обществ<енного> характера: мысли, наблюдения, разговоры, револ<юционный> быт, — всякое. Геликон очень их просил у меня для отдельной книги. Напишите подробнее: какая проза? Куда? И верное ли дело? Тогда бы прислала, только не сейчас. — Шлю Вам привет, спасибо, что вспомнили. Пишите о себе: жизни и писаниях.

Сережа и Аля шлют привет.

МЦ.

<Приписка на полях:>

Praha VIII

Libeň Swobodarna

M-r Serge Efron (для МЦ.)

Впервые — Новый журнал. 1959. № 58. стр. 169–171. СС-6. стр. 515–516. Печ. по СС-6.

31-22. Р.Б. Гулю

Мокропсы, 21-го нов<ого> дек<абря> 1922 г.

Дорогой Гуль,

Вот Вам Царь-Девица с 16-ью опечатками — и письмо к Каплуну. Если найдете возможным — передайте лично («с оказией», не говорите, что прислано на Ваше имя), если нет — отправьте почтой, непременно заказным, чтоб потом не отговаривался. Деньги на марку (ибо знаю, что их у Вас нет, ибо Вы порядочный человек) Вы может быть возьмете из гонорара за «Заводские» (если приняты).

Теперь, следующее: если Каплун наотрез откажется (письмо прочтите!) — нельзя ли будет поместить мой перечень опечаток в ближайшем № «Русской Книги». Можно — чтобы не ожидать Каплуна — 1) не упоминать из<дательст>ва, просто «Царь-Девица», 2) в крайнем случае — взять вину на себя: «книга шла без моей корректуры».

УЛОМАЙТЕ или УМОЛИТЕ Ященку!

Можно сделать и по-другому, по-ященковски: авт<обиогра>фия под углом опечаток, очень весело, — блистательно! Некий цветник бессмыслиц. (У меня — сокровищница, особенно из времен советских!) и кончить «Царь-Девицей» [1083].

Кстати, прочла во вчерашнем Руле отзыв Каменецкого [1084]: умилилась, но — не то! Барокко — русская речь — игрушка — талантливо — и ни слова о внутренней сути: судьбах, природах, героях, — точно ничего, кроме звону в ушах не осталось. — Досадно! —

Не ради русской речи же я писала!

Если знакомы с К<амене>цким — ему не передавайте, этот человек явно хотел мне добра, будьте другом и не поселите вражды.

_____

Посылаю одновременно и книгу для Пастернака [1085], простите за хлопоты, — видите, как трудно со мной дружить!

Жду скорейшего ответа. Вы Ященку знаете, а я нет: вдруг он не только откажется, но еще и будет смеяться надо мной с Каплуном.

Тогда я буду посрамлена.

— Будьте осторожны. —

Милый Гуль, еще не поздно со мной раздружиться: это меня нисколько не обидит, а Вас, может, освободит от многой лишней возни, — пока я в Праге, а Вы в Берлине. (Простите за «я» на 1-ом месте, иначе фраза не звучит!)

Жму руку.

МЦ.

<Приписка на полях:>

Адр<ес>: Praha II

Vyšhegradska 16

Méstski Hudobinec {150}

P.S. Efron (МЦ.)

Впервые — Новый журнал. 1959. № 58. стр. 171–172. СС-6. стр. 517–518. Печ. по СС-6.

1923

1-23. Р.Б. Гулю

Мокропсы, 4/17 января 1923 г.

Дорогой Гуль,

Так как Вы мне больших писем не пишете, я решила писать Вам маленькие открыточки. — Хороша Прага? [1086] — К сожалению, я живу в Мокропсах (о, насмешка! — Горних!) Спасибо за письмо, хотя маленькое и на ремингтоне: люблю большие и от руки. — Дошла ли до Вас, наконец, моя Царь-Девица? Были посланы две, — вторая Пастернаку. Что он? Все спрашиваю о нем приезжающих, — никто не видел.

Спасибо за устройство стихов. Как встречали Новый Год? Мы дважды — и чудесно.

Ну, жду обещанного письма! — Да, Эр<енбур>га ни о чем, касающемся меня, не просите, мы с ним разошлись! Привет.

МЦ.

Впервые — Новый журнал. 1959. № 58. стр. 175. СС-6. стр. 518. Печ. по тексту СС-6.

2-23. М.С. Цетлиной

Прага, 9-го нов<ого> января 1923 г.

Милая Мария Самойловна,

Очень жалею, что не получила Вашего первого письма, — будьте уверены, что ежели бы получила, ответила бы сразу. — У меня о Вас и о Михаиле Осиповиче [1087] самая добрая память. —

Жалею еще и потому, что у меня в данный час почти все стихи розданы: скоро выходит моя книга «Ремесло», а написанные после нее размещены по различным берлинским альманахам