49–62.
15–23. Р.Б. Гулю
Мокропсы, 11-го нов<ого> марта 1923 г.
Мой дорогой Гуль!
Мои мысли «в великом расстрое» (так мне однажды сказала цыганка на Смоленском, — прогадала ей последнюю тыщонку!)
Уезжает мой поэт — из всех любимый — Пастернак, конечно — и я даже не могу поехать к нему проститься: нет умирающего родственника в Берлине, и к 18-му не выдумаешь [1165]. Я в большой грусти (видите, умею, и чаще и пуще, чем думаете! Это я о Вашем отзыве говорю!) — и у меня единственное утешение 1) что это всю мою жизнь так 2) «Gespräche mit Goethe» {168} Эккермана. Эту книгу я умоляю Вас купить на прилагаемую «валюту» и передать Пастернаку до его отъезда. (Уезжает 18-го, так пишет.)
Думаю, есть много изданий. У меня в Москве было чудесное, Вы сразу узнаете: увесистый том, великолепный шрифт (готический), иллюстрации (Веймар, рисунки Гёте и т.д.). Я бы не знаю как просила Вас разыскать именно это, это отнюдь не редкость, издание не старинное. Меньше всего я бы хотела Reclam-Ausgabe {169} (вроде нашей Универсальной). Думаю, ведь можно в магазинах по телеф<ону> справиться?
Ecckermann Gespräche mit Goethe. Книга должна быть большая, есть выдержки, это не имеет смысла.
Очень хотелось бы мне еще ему старого Гёте, хороший портрет. Есть такие коричневые — не гравюры, но вроде. Но не знаю, хватит ли денег. (Около 15 герм<анских> тысяч, кажется?) Во всяком случае — Эккерман на первом месте. Если бы — совершенно не знаю Ваших цен — денег не хватило, умоляю, доложите из своих. Верну тотчас же.
_____
Еще: ничего не знаю о П<астернаке> и многое хотела бы знать. (МЕЖДУ НАМИ!) Наша переписка — ins Blaue {170}, я всегда боюсь чужого быта, он меня большей частью огорчает. Я бы хотела знать, какая у Пастернака жена («это — быт?!» Дай Бог, чтобы бытие!), что́ он в Берлине делал, зачем и почему уезжает, с кем дружил и т.д. Что́ знаете — сообщите.
И — непременно — как передавали книгу, что он сказал, были ли чужие. Самое милое, если бы Вы отвезли ему ее на вокзал, тогда бы я знала проводы. Но 1) просить не смею (хотя для Вас, писателя, такой отъезд любопытен: человек уезжает от «хорошей жизни», сто́ит задуматься!) 2) может быть у Вас привычка опаздывать на вокзал? Тогда мой Эккерман провалится! — Нужно было бы точно узнать время поезда.
Передавая, скажите только, что вот я просила… Можете не говорить что́ (назв<ание> книги), я всегда боюсь смущения другого, некой неизбежной секунды НЕЛЕПОСТИ в комнате. Вокзал для всяких чувств благоприятней (видите, какая я лисица!)
И, чтобы кончить об этом (во мне-то — только начинается!), милый Гуль, не откладывайте! Отсылаю письмо 12-го (в понедельник), дойдет не раньше 16-го, у Вас всего один день на всё. Буду ждать Вашего ответа больше, чем с нетерпением, меньше, чем с исступлением, что-то среднее, но с меня хватит.
_____
Вторая печаль (следствие) — осточертела книга [1166]. С 9-го (день, когда узнала об отъезде) бросила, рука не тянется. Страшно огорчена: все время гуляю: проскваживаю на мокропсинских горах голову и сердце! Но пишу стихи — опять засоряются. Мутит меня и Геликон (наглец!) не отвечая, берет или нет. Но все-таки, конечно, переборю и примусь. Книга любопытная, очень ясны две стихии: быт (т.е. Революция) и БЫТИЕ (я). Не сочтите за наглость — бытие, это то́, как должно быть, нужно же хоть один угол в мире — неискаженный!
А Ваш Манфред — как? Не боится «белогвардейщины»? Черной сотни в книге нет, но есть белое бешенство. В России (если большевики не окончательно об’о́вчели (овца)) — навряд ли пропустят. А куда-нибудь в Болгарию отдавать — они всю Психею (меня то есть) выбросят. — Затрудняюсь. —
_____
Ну, Гуль мой дорогой, до свидания. Читали ли Вы «Родину» Волконского? У меня о ней большая статья где-то гуляет, м<ожет> б<ыть> Глеб Струве возьмет в «Р<усскую> М<ысль>». Если увидите «Родину» — прочтите, это ЧУДЕСНАЯ книга, такой нет второй.
Геликон, наглец, «Ремесло» не шлет, свой единственный экз<емпляр> я отослала Пастернаку в дорогу. Как только получу — первая книга Вам. В следующем письме напишу Вам об одном своем невеселом и невольном жульничестве, — сама удивлена.
Ради Бога, подробно и поскорее — о книге и об отъезде.
Ваша неустанная просительница
МЦ.
<Приписка на полях:>
В КРАЙНЕМ случае берите Reclam-Ausg
Адр<ес>: Пастернака: Berlin — W. 15 Fasanenstrasse 41III в/v. Versen.
Впервые — Новый журнал. 1959. № 58. стр. 178–179. СС-6. стр. 524–526. Печ. по СС-6.
16-23. М.С. Цетлиной
Прага, 11-го нов<ого> марта 1923 г.
Милая Мария Самойловна,
У меня к Вам просьба: не могли бы Вы попросить «Звено» о высылке мне гонорара за «Метель» [1167]. (Хотелось бы и оттиск.)
Скоро Пасха и мне очень нужны деньги. Простите, что обращаюсь к Вам, но в «Звене» я никого не знаю.
Если бы Вас не затруднило, сообщите им, пожалуйста, мой адрес:
Praha, II, Vyšehradska tř
Mêstsky Hudobinec
S. Efron
«Ремесло» мое уже отпечатано, но Геликон [1168] почему-то в продажу не пускает. Прислал мне пробный экз<емпляр> [1169] книга издана безукоризненно. Как только получу, пришлю.
А пока — сердечный привет Вам и Михаилу Осиповичу. — Как Вам понравился Сергей Михайлович? [1170]
Шлю привет.
МЦ.
Впервые — в кн.: Книги и рукописи в собрании М.С. Лесмана. М.: Книга, 1989. стр. 368 (публ. Е.И. Лубянниковой). СС-6. стр. 549. Печ. по СС-6.
17-23. Р.Б. Гулю
Мокропсы, 28 нов<ого> марта 1923 г.
Дорогой Гуль,
Это письмо Вы получите через Катерину Исааковну Еленеву [1171], мою приятельницу и сподвижницу по Мокропсам.
Очень рада была бы, если бы вы друг другу понравились. Это возможно, ибо мне — вы нравитесь оба.
Посылаю Вам «Ремесло». И нежную благодарность за Эккермана [1172]. Ваше письмо прочла поздно вечером на станции, под фонарем. Душа закипела от Вашей любови к быту: моя извечная ненависть! За прочность в мире тоже не стою. Где прочно — там и рвется. (Это я, впрочем, из злобы!)
О книге: сейчас не пишу, думаю бросила на все лето. Сейчас погибаю от стихов: рук не хватает!
Пишу в грозу, — первую, почти в темноте: от молнии до молнии!
Книгу (возвращаясь к делам) закончу к осени. Если раньше — пришлю.
— Гуль, я не люблю земной жизни, никогда ее не любила, в особенности — людей. Я люблю небо и ангелов: там и с ними бы я умерла.
Если что и люблю здесь — то отражения (если принимать их за сущность, получается: искажения). Это я Вам пишу, чтобы Вы со мной раздружились, потому что я люблю, чтобы меня любили из-за меня самой, — не терплю заместителей! (Себя — в толковании другого!)
_____
Спешу. Кончаю. Убеждена, что не раздружитесь. Не сердитесь за волокиту с книгой, — здесь виновны стихи (Весна и стихи!)
МЦ
Впервые — Новый журнал. 1959. № 58. стр. 180. СС-6. стр. 526–527. Печ. по СС-6.
18-23. Б.Л. Пастернаку
<Конец марта 1923 г.>
Я терпелива, и свидания буду ждать, как смерти. / Я <в> Вас знаю только Вашу душу. / Умею любить Вселенную в розницу: позвездно и погнездно, но это величайший соблазн, — раз в жизни: оптом, в собирательном стекле — чего? — ну глаз. (Как всю Музыку в мире в одной органной ноте голоса.) Нужно быть терпеливым, великодушным, пожалуй старым, старше возраста. Только старик (тот, кому ничего не нужно) умеет взять, принять всё, т.е. дать другому возможность быть. Открещиваться и принимать вздох (выдох!) за вексель — дело наглой и подозрительной молодости. / Последняя реплика — «При чем тут я?!» («Не по адресу»). А здесь, волей неволей, приходится говорить о поэте. Миллиард за жизнь прочитанных книг. — Так? — И очень много написанных. Откуда же чудо первичного волнения? Почему это ударило, а не соседнее. У каждого поэта только один читатель и Ваш читатель — я. Теперь, внимание: я же не слепая и не глухая, Ваше признание меня (поэта) до меня доходит, я же не открещиваюсь: Вы поэт, Вы видите будущее. Хвалу сегодняшнему дню я отношу за счет завтрашнего, я спокойно принимаю, раз Вы верите — это будет (следовательно есть!). Вы видите землю насквозь, Вы видите цветок в семени. Никогда не расцветающий здесь, здесь прорастание в земле <вариант: сквозь землю>, цвет — завтра и там.
Ничья хвала и ничье признание мне не нужно, кроме Вашего, руку на сердце положа. — О не бойтесь моих безмерных слов, их вина в том, что они еще слова, т.е. не могут еще быть только чувствами. Когда я окончательно поверю в Вас, я перестану Вам писать.
_____
Я очень спокойна. Никакой лихорадки. Я блаженно провожу свои дни. Это в первый раз за жизнь не наваждение, — а <пропуск одного слова> не чара, а знание. Не рассмотрите в этом превышения прав, раз, — упокоения в себе, два. Кроме Элизиума, есть еще земной милый сад с тростинками, с хворостинками, с шерстинками птиц и зайцев, — лбом в Элизиум, ногами на земле. Поэтому покойно, упокоено только мое главенствующее. А ногам — для того чтобы прямо идти — нужна рука — протянутая навстречу. — Хочу Ваших писем. —
Впервые — Души начинают видеть. стр. 64–65. Печ. по тексту первой публикации.
19-23. Б.Л. Пастернаку
<Конец марта 1923 г.>
Не живя с <Вами>, я всю жизнь буду жить не с теми, но мне не важно с кем: кем. Живя <Вами>, я всю жизнь буду жить — ТЕМ!
_____
Знаете, как это бывает. Предположим Вы ставите вопрос, сгоряча — перв<ым> движ<ением> — нет, потом — глубже: да, потом еще глубже: нет, глубже глубокого: да… (Не четыре ступени — сорок!) И, конечное: да.
Так и с Вашим вопросом (ибо не утверждение, а вопрос, в утверждении — вопрос!) о сестре [1173]. (Уже сейчас не помню, что́ сгоряча, м<ожет> б<ыть> и да, важна смена!) Как с лестницы. Но в Вашем вопросе я не вглубь шла, а ввысь.
_____
Воз<действие> одного на другого. Душа ищет знака, повел<евающего> быть, (скала — жезла Ааронова <вариант: Моисеева>).
_____
Думаю, что из упорства никогда не скажу Вам того слова. Из упорства. Из суеверия. (Самого пустого, ибо вмещает всё, самого страшного!) Его можно произносить по пустякам, когда это заведомо — гипербола. Его можно дарить, как червонец — нищему. В больших случаях — тишина и осторожн<ость>. Не п<отому> ч<то> Крёзу моего червонца мало, а п<отому> ч<то> он его сам наперед взял.
Я ничего не могу Вам подарить, п<отому> ч<то> это было бы взлом<ом> в Вашу же сокровищницу.
_____
Еще: дарить: хотя бы душу! — отделять: душа часть меня, есть кость. Предпочитаю
