И.В. Цветаеву
Dresden, 16/29 июня 1910 г.
Милый папа. Пишу тебе из Дрездена куда мы с Асей приехали сегодня купить некоторые вещи. «Weisser Hirsch» лежит в котловине. Горы в другом роде, чем шварцвальдские — менее приветливые. Целые дни льет дождь. У пастора кроме нас несколько пансионеров-мальчиков.
Андрей на днях собирается в Швейцарию. Наш адр<ес> Weisser Hirsch, Rissweg, 14 bei Herrn Bachmann.
Целуем.
МЦ
Впервые — Борисоглебье. С. 194, 196. Печ. по тексту первой публикации, сверенному с оригиналом (ДМЦ).
Письмо написано на художественной открытке с видом Дрездена.
4-10. П.И. Юркевичу
Weisser Hirch, 8-го Июля 1910 г. [157]
У меня к Вам, Петя, большая просьба: пожалуйста, прочтите Генриха Манна «Богини» и «Голос крови» [158].
Вы этим доставите мне большую радость, а себе — по меньшей мере несколько ярких, незабываемых часов.
Чтение Манна — плаванье по очень яркому морю, под очень синим небом, на очень красивой галере с очень красивыми гребцами, мимо очень пестрых городов.
Судите немцев не по добродушным бюргерам, а по таким, как Манн. Хотя нельзя сказать «по таким», так как Манн один и не похож ни на кого из всех существующих и когда-либо бывших писателей.
Если сравнивать его с кем-нибудь — его, пожалуй, можно сравнить еще с D’Annunzio [159].
Знакомы ли Вы с произведениями последнего?
Если нет — будьте хорошим мальчиком, прочтите его «Огонь», «Наслаждение», «Девы скал» [160].
Поймите, я прошу только для Вас. Сама я ведь читала эти вещи, и выгоды в том, что Вы их прочтете, для меня никакой нет.
Я когда-то заметила в Вас искорку, Петя, и мне хочется, чтобы она никогда не погасла, несмотря ни на что.
Берегите ее! Все лишившиеся ее перестали жить.
Все, никогда ее не имевшие, вовсе не жили.
И в Орловке можно жить с тревожно бьющимся сердцем.
И в Париже можно жить без всякого волнения.
Всё зависит от нас — не от нас, желающих чего-нибудь, а от нас, всегда чувствующих себя, ощущающих каждое биение своего сердца.
Понятны Вам мои слова?
Природа и книги, — выше и ярче нет ничего [161]. Музыка, музеи, книги, розовые вечера и розовые утра, вино, бешеная езда, — всё это мне необходимо, ибо только тогда я живу, когда чувствую в себе дрожь яркого переживания.
Всё остальное — самообман.
Я не боюсь пошлости, так как знаю, что ее во мне нет.
Я боюсь одного в мире — минуты, когда во мне замирает жизнь.
Это — расплата за каждый праздник. И тогда я бессильна перед жизнью. Кроме такого мгновенного затишья нет для меня ничего страшного, потому что я чувствую в себе бесконечный восторг перед каждым облачком, напевом, поворотом дороги.
И вот, Петя, мне хотелось бы и Вам передать свою сладкую способность вечно волноваться.
Мне хотелось бы, чтобы Вы, благодаря мне, пережили многое — и не забыли его.
Верьте и доверьтесь мне.
Я много перемучалась. Вспомните то, что я говорила о расплате за праздники.
Читайте, Понтик, Манна и д’Аннунцио и читая вспоминайте меня. Это мне будет большой радостью.
Ни один человек, встретившийся со мною, не должен уйти от меня с пустыми руками.
У меня так бесконечно много всего! Умейте только брать, выбирать. Я говорю: «ни один человек»…
Пожалуйста, не думайте, что я хочу сказать: «ни один первый встречный». Нет, я говорю только о тех, с кем у меня есть хоть немного общего.
Обижаться на мое письмо, если Вам и захочется, Понтик, не надо! К чему эта мелочность? Я пишу Вам в хорошую минуту. Сумейте увидать в этом письме настоящую меня и не обижаться на то, что Вам покажется обидным.
Я пишу Вам с горячим желанием передать Вам свое настроение. Возьмите его, если захотите… Вот и всё!
МЦ.
Впервые — Московский комсомолец. 1994. 22 нояб. (публ. Н. Дардыкиной; с неточностями). Новый мир. № 6. 1995. стр. 141–142 (публ. О.П. Юркевич. Опубл. по тексту, сверенному с оригиналом). СС-7. стр. 731–732. Печ. по тексту Нового мира.
5-10. В.И. Цветаевой
Милая Валерия, спасибо за твою открытку. Мы как раз вспоминали тебя с паршивкой [163] сегодня утром. Папа сегодня (28-го ст<арого> стиля) должен приехать в Берлин, Андрей в Нёшателе [164].
Семья, где мы живем, очень странная. За обедом почти исключительно картофель + разговоры о душе и <нем. неразб.> Нам эти блюда их по вкусу, т<а>к к<а>к приготовлены на немецкий лад. Сам пастор, — неудавшийся Beethoven или Wagner, мрачный и неприятный. Жена его д<о> с<их> п<ор> влюблена в него и всё время лезет с нежностями.
<Приписки на полях:>
Дети очень неразвитые, мальчик 14-ти л<ет> ростом с Андрея д<о> с<их> п<ор> приходит прощаться в рубашке, не стесняясь.
Все время дожди и мы уныло сидим в комнатах. Пиши еще. Наш адр<ес>
<Край открытки с адресом оторван>
Печ. впервые по оригиналу, хранящемуся в архиве Дома-музея Марины Цветаевой в Москве.
Написано на художественной открытке с видом на городок Вайсер-Хирш.
6-10. Эллису
Москва, 2-го декабря 1910 г.
Милый Эллис,
Вы вчера так внезапно исчезли, — почему? В Мусагете [165] было очень хорошо. Мне про него даже снились сны. У меня к Вам просьба: перемените, пожалуйста, в 2-х моих стихотворениях для альманаха [166] следующие места:
_____
Как я отвыкла от людей и разговоров! При малейшем разногласии с собеседником мне уже хочется уйти, становится так скверно! В Мусагете много милых и мне симпатичных людей. Я довольна, что там бываю, но… М<ожет> б<ыть> папа на несколько дней уедет в Петербург [167]. Если это будет, — известим Вас. Будет ли в воскресенье что-нибудь у Крахта? [168] И в к<отор>ом часу и что именно? Привет.
МЦ.
А мой сонет? [169]
Впервые — в кн: Цветаева А. Воспоминания (М.: Сов. писатель. 1971. стр. 342–343) с двумя пропущенными фразами. СС-6. стр. 34 (полный текст). Печ. по СС-6.
7-10. М.А. Волошину
Москва, 23-го декабря 1910 г.
Многоуважаемый Максимилиан Александрович,
Примите мою искреннюю благодарность за Ваши искренние слова о моей книге [170]. Вы подошли к ней к<а>к к жизни, и простили жизни то, чего не прощают литературе. Благодарю за стихи [171].
Если не боитесь замерзнуть, приходите в старый дом со ставнями [172]. Только предупредите, пожалуйста, заранее. Привет.
Марина Цветаева.
Впервые ― ЕРО. стр. 157 (публ. В.П. Купченко). СС-6. стр. 39. Печ. по НИСП. стр. 83. Все письма, публикующиеся в настоящем издании по НИСП, печатаются с исправлением неточностей в первых публикациях.
8-10. М.А. Волошину
Москва, 27-го декабря 1910 г. [173]
Многоуважаемый Максимилиан Александрович.
Благодарю Вас за письма.
В пятницу вечером я не свободна.
Будьте добры, выберите из остальных дней наиболее для Вас удобный и приходите, пожалуйста, часам к пяти, предупредив заранее о дне Вашего прихода.
Марина Цветаева
Впервые — ЕРО. стр. 158 (публ. В.П. Купченко). СС-6. стр. 39–40. Печ. по НИСП. стр. 83.
9-10. М.А. Волошину
Максимилиан Александрович,
Приходите, пожалуйста, в пятницу, часам к пяти.
Марина Цветаева
Москва, 29-го декабря 1910 г.
Впервые — СС-6. стр 40 (с указанием даты: 28 декабря). Публ. по НИСП. стр. 84.
10-10. М.А. Волошину
<30 декабря 1910 г., Москва>
Многоуважаемый Максимилиан Александрович,
Я в настоящее время т<а>к занята своим новым граммофоном (к<оторо>го у меня еще нет), что путаю все дни и числа [174].
Если Ваша взрослость действительно не безнадежна [175], Вы простите мне мою рассеянность и придете 4-го января 1911 г., в 5 час<ов>, к<а>к назначили. Т<а>к говорит — вежливо, длинно и прозой — мое великодушие.
А т<а>к скажет — менее вежливо, короче и стихами — моя справедливость:
Кто виноват? Ошиблись оба…
Прости и ты, к<а>к я простила!
Марина Цветаева.
Впервые — СС-6. стр. 40. Печ. по НИСП. стр. 85.
1911
1-11. М.А. Волошину
Москва, 5-го января 1911 г.
Я только что начала разрезать «La Canne de Jaspe» [176], когда мне передали Ваше письмо. Ваша книга всё, что мы любим, наше — очаровательна. Я буду читать ее сегодня целую ночь. Ни у Готье, ни у Вольфа [177] не оказалось Швоба [178]. Я даже рада этому: любить двух писателей зараз — невозможно. Будьте хорошим: достаньте Генриха Манна [179]. Если хотите блестящего, фантастического, волшебного Манна, — читайте «Богини», интимного и страшно мне близкого — «Голос крови», «Актриса», «Чудесное», «В погоне за любовью», «Флейты и кинжалы».
У Генриха Манна есть одна удивительно скучная вещь: я два раза начинала ее и оба раза откладывала на грядущие времена. Это «Маленький город».
Вся эта книга — насмешка над прежними, она даже скучнее Чехова [180].
Менее скучны, но т<а>к же нехарактерны для Манна «Страна лентяев» и «Смерть тирана».
Я в настоящую минуту перечитываю «В погоне за любовью». Она у меня есть по-русски, т.е. я могу ее достать.
В ней Вас должен заинтересовать образ Уты, героини.
Но если у Вас мало времени, читайте только Герцогиню и маленькие вещи: «Флейты и кинжалы», «Актрису», «Чудесное». Очень я Вам надоела со своим Манном?
У Бодлера есть строка, написанная о Вас, для Вас: «L’univers est égal à son vaste appétit» [181]. Вы — воплощенная жадность жизни.
Вы должны понять Герцогиню: она жадно жила. Но ее жадность была богаче жизни. Нельзя было начинать с Венеры!
До Венеры — Минерва, до Минервы — Диана! [182]
У Манна т<а>к: едет автомобиль, через дорогу бежит фавн. Всё невозможное ― возможно, просто и должно. Ничему не удивляешься: только люди проводят черту между мечтой и действительностью. Для Манна же (разве он человек?) всё в мечте — действительность, всё в действительности — мечта. Если фавн жив. отчего ему не перебежать дороги, когда едет автомобиль?
А если фавн только воображение, если фавна нет, то нет и автомобиля, нет и разряженных людей, нет дороги, ничего нет. Всё — мечта и всё возможно!
Герцогиня это знает. В ней всё, кроме веры. Она не мистик, она слишком жадно дышит апрельским и сентябрьским воздухом, слишком жадно любит черную землю. Небо для нее — звездная сетка или сеть со звездами. В таком небе разве есть место Богу?
Ее вера, беспредельная и непоколебимая, в герцогиню Виоланту фон Асси.
Себе она молится, себе она служит, она одновременно и жертвенник, и огонь, и жрица, и жертва.
Обратите внимание на мальчика Нино, единственного молившегося той же силе, к<а>к Герцогиня. Он понимал, он принимал ее всю, не смущался никакими ее поступками, зная, что всё, что она делает, нужно и должно для нее.
Общая вера в Герцогиню связала их до гроба, быть может и после гроба, если Христос позволил им жить еще и остаться теми же.
К<а>к смотрит Христос на Герцогиню? Она молилась себе в лицах Дианы, Минервы и Венеры. Она не знала Его, не понимала (не любила, значит — не понимала), не искала.
Что ей делать в Раю? За что ей Ад? Она — грешница перед чеховскими людьми, перед с<оциал->д<емократами>, земскими врачами, — и святая перед собой и всеми, ее любящими.
Неужели Вы дочитали д<о> с<их> п<ор>?
Если бы кто-н<и>б<удь> т<а>к много говорил мне
