его любовным прошлым», — вот то́, чего я себе, уже 20-ти лет, от любви желала. Вы берете это как потерю, возьмите это как лишний захват.

_____

Я расту. Для роста — все пути хороши. Наипростейшие — наилучшие. Это не жестокость во мне говорит, это вера в Вашу раннюю мудрость и большую доброту. Та́к Вы меня никогда не потеряете. Сделайте мою боль своей, как я уже делала своей — Вашу, будем друзьями. Это не так мало, когда это я́ говорю.

_____

Есть мир, где мы с Вами встречаемся: песня!

…Слово — чистое веселье,

Исцеленье от тоски… [1381]

Буду пересылать Вам свои стихи: преображенную — настоящую! жизнь, буду писать Вам. Есть мир просторов.

О себе писать не буду, о своем — да, с радостью и с нежностью. Будьте моим союзником, у меня мало друзей: за всю жизнь — м<ожет> б<ыть> трое, из которых одному 65 лет, другой бе́з вести, о третьем больше года ничего не знаю [1382]. — Видите! — Земные дороги не так богаты.

_____

Как меня трогают Ваши строки из Пушкина. Вы, действительно, живете стихами, и, может быть, мой лучший читатель. Стихи — разве это так мало в моей жизни? Без них бы меня не было. Будем встречаться здесь.

_____

Все это при условии: если Вам так лучше. Этого у меня нет: из жадности длить, держать, хранить. К Вам я бережна. А о том, что Ваши письма не мной одной будут читаться, — бросьте! Вы знаете, что это не так.

Пишите на Fastrova ulice, как последнее письмо. Адрес на обороте [1383]. Иногда — на Smichov, чтобы не было странным, почему вдруг замолчали. Ваши письма мне дороги. А одна строчка — прямо пронзает мне душу! Но об этом не должно, не можно.

МЦ.

Печ. по СС-6. стр. 611–613. См. коммент. к письму 27–23.

65-23. A.B. Бахраху

Прага, 27-го сентября 1923 г.

Милый друг,

Мне хочется перед Вашим отъездом [1384] сказать Вам еще несколько слов. Нет внешних отъездов, для меня и поездка на трамвае в «Русский Дом» за иждивением — событие (почти всегда болевого порядка, на радость я мало восприимчива: как-то тупа). И так как мы с Вами похожи, говорю Вам: Париж Вам ничего не даст, кроме Вас же, нового Вас. (Которого по счету?! Это я Ваши слова о глазах вспоминаю.)

Я была в Париже в первый раз 16-ти лет, одна: взрослая, независимая, суровая. Поселилась на Rue Bonaparte из любви к Императору и, кроме N [1385] (торжествующего NON {237} всему, что не он) в Париже ничего не увидела. Этого было достаточно.

Второй раз я была там с Сережей, уже замужем, очень молодая (лет 18-ти, должно быть!) — и жалела то́т свой Париж.

Пойдите во имя мое на Rue Bonaparte и вспомните меня, 16-летнюю [1386]. Только не умиляйтесь, я совсем не была умилительной, я была героичной: то есть: бесчеловечной.

_____

Я сейчас накануне большой вещи, это меня радует и страшит [1387]. Вспоминаю слово (Бальзака, кажется?) по поводу новой работы: «On la commence avec désespoir, on la quitte aves regret» {238}. (Только не la, a le, потому что travail {239} — le, a если: oeuvre {240} — то все-таки la).

_____

Я совершенно зачарована Вашими строками о Мариуле. Откуда? Из «Цыган»?

Только одна странная оплошность:

«И ваши сени кочевые

В пустынях не спаслись от бед.

И всюду страсти роковые,

И от судеб спасенья нет».

Конечно — спасенья, а не защиты, как у Вас (у Пушкина?) [1388]. Если даже у Пушкина, все равно каждый, говоря, бессознательно заменит «спасенье», и будет прав, п<отому> ч<то> это — правда стиха. Согласны? Если не лень, проверьте и напишите.

_____

Возвращаюсь еще к Вашему письму. Вы пишете: на 22-ом году жизни пора бы знать. Ничего не пора, п<отому> ч<то> это — я. Здесь и 72-летний задумается. Я Вам уже давно писала: мой опыт (т.е. опыт со мной) Вам не послужит, ни благой, ни болевой, — это все зря, не применительно, единственный случай. Вы со мной ничему не научитесь, что могло бы Вам послужить в жизни. (Боль тоже служит.) Кроме того, есть какая-то низость в опыте, основная ложь.

_____

У меня есть друг в Праге, каменный рыцарь, очень похожий на меня лицом [1389]. Он стоит на мосту и стережет реку: клятвы, кольца, волны, тела. Ему около пятисот лет и он очень молод: каменный мальчик. Когда Вы будете думать обо мне, видьте меня с ним.

_____

Пишите мне обо всех событиях Вашей жизни. О дружбах, встречах, книгах, писаниях. Присылайте мне все, что будете писать, не отговаривайтесь случайностью написанного: ne peut pas qui vent! [1390] Случай — повод для нас самих. Не все ли равно: о Степуне или о японском землетрясении [1391], лишь бы по поводу частности найти (сказать) вечное. Вспомните слова Гёте:

«Jedes Gedicht ist ein Gelegenheitsgedicht» {241} [1392].

И это Гёте говорил, муж Рока!

_____

Моя горка рыжеет. С нее город — как море. Я редко бываю в городе, только в библиотеке, где читаю древних. О, если бы монастырскую библиотеку! С двумя старыми монахами, такими же сухими, как пергаментные то́мы, над коими они клонятся! И мощеный садик в окне! Я не умею читать на людях, ведь даже улыбнуться нельзя.

Аля в Моравии, пишет мне письма. Вчера я отослала ей ее любимую куклу: мулатку, по имени Елена Премудрая, в синем эскимосском одеянии и с настоящей тоской в великолепных карих глазах.

Аля пишет: «Здесь про каждую новенькую спрашивают: „Хорошенькая? Кокетливая? Танцует?“ — Скучно, —»

Меня умилили эти два тире, в них вся беспредельность жизненной скуки. Направо и налево. А я — посредине.

_____

Итак, дружочек, пишите. Шлю Вам свою нежность и заботу и все пожелания на Париж.

Надеюсь, что это письмо Вас еще застанет.

МЦ.

Пишите по двум адресам, как найдете нужным:

Praha Smichov

Švedska ul, č 1373

_____

Praha Břevnov

Fastrova ul, č. 323

Slečna

K. Reitlingerova X.

Печ. по СС-6. стр. 613–615. См. коммент. к письму 27–23.

66-23. A.B. Бахраху

Прага, 29-го сентября 1923 г.

Пишу поздно ночью, под звуки ресторанной музыки, доносящ<иеся> из окна. (У нас сегодня национальный праздник.) Пишу в постели. Хотела читать Грецию, взяла Ваше письмо — и не смогла. Началось думаться в ответ, многое верно встало.

Думаю, первое письмо (первое после) больше акт моей воли, чем крик души. Надо (вообще) чтобы человек знал, не мне надо, а вообще, на земле — надо. И вот, написала.

Теперь, внимательно — что изменилось? (И, опуская все:) Будущего нет? Но ——— Больше этих трех тире не скажу. Нет, скажу: в будущем волен Бог, никак не мы, особенно не я, никогда ничего не строящая. Что я о Вас думаю, что я в Вас верю — Вы видите. Вы в начале осуществления чуда: безмерной любви, ибо Ваша любовь сейчас ко мне от силы, а не от слабости. «Я безоружен» — говорят ли так слабые? Да, слабые в мирах сих, к коим и я принадлежу, старшие своих лет — с колыбели! Старшие ревности (собственности), старшие гордости. Я Вас сейчас вижу большим и мудрым, а если Вы и клянете меня, то не меня — Жизнь, всю, ее жестокость, в которой я неповинна.

Вот это чувство невинности — моей и Вашей —

_____

Вы говорите: женщина. Да, есть во мне и это. Мало — слабо — налетами — отражением — отображением. Скорей тоска по, — чем! Для любящего меня — женщина во мне — дар. Для любящего ее во мне — для меня — неоплатный долг. Единственное напряжение, от которого я устаю и единственное обещание, которого не держу. Дом моей нищеты. О, я о совсем определенном говорю, — о любовной любви, в которой каждая первая встречная сильнее, цельнее и страстнее меня.

Может быть — этот текущий час и сделает надо мной чудо — дай Бог! — м<ожет> б<ыть> я действительно сделаюсь человеком, довоплощусь.

Друг, друг, я ведь дух, душа, существо. Не женщина к Вам писала и не женщина к Вам пишет, то́, что над, то, с чем и чем умру.

_____

Гадали? Напишите подробно гаданье, дословно, если помните. И никогда не смейтесь, когда гадаете. Это ведь — от Гекаты, богини тьмы.

_____

Вы пишете: не усугубляйте боли! И за три строки до этого: хочу забыть. Выбор, стало быть, мой: нет, пока я Вам необходима и пока я Вас не отпускаю. Нищая там, я безмерно богата здесь (в заочном!) — хватит и нежности и мужества, я от Вас не отступаюсь, отступлюсь лишь тогда, когда Вы сами отпустите.

Никаких «последних слов». Это письмо не последнее и последнего никогда не будет, если этого — как-то помимо слов убедительно — не потребуете Вы́!

То, что Вы теряете во мне, очень мало, говорю это от всей чистоты сердца. (— «Но — Ваше!») Да, на это ничего не могу ответить, хотя менее мое, чем все другое. Не мой дом.

_____

Сегодня слушала орган в костеле, потом военную музыку на плаце дворца и — сейчас — последнее веселье предместья. Такие жалкие звуки. Здесь умеют любить.

_____

29-го сент<ября>, утро.

Никакая страсть не перекричит во мне справедливости. Plus fort que moi {242}. Отсюда все мои потери. Мужчины и женщины беспощадны, пощадны только души. Делать другому боль, нет, тысячу раз лучше, терпеть самой, хотя рождена — радоваться. Счастье на чужих костях, — этого я не могу. Я не победитель.

(Говорю самое глубокое о себе, что знаю.)

Делаю боль, да, но ТАК страдаю сама, что никакая безмерность радости не зальет. Радуюсь, закрыв глаза и зажав уши, стиснув зубы — радуюсь. (— Господи, не очнуться!)

_____

И еще о другом: творчество и любовность несовместимы. Живешь или там или здесь. Я слишком вовлекаюсь. Для того, чтобы любить мне нужно забыть (всё, т.е. СЕБЯ!). Не видеть деревьев, не слышать листьев, оглохнуть, ослепнуть — иначе: урвусь! Болевой мир несовместим с любовным. (Это я уже о другой боли говорю, не от человека, о болевой разверстости, равняющейся творчеству.) Все часы без другого должны быть пусты, если не пусты — я живу: боль живет: другого нет.

Жить в другом — уничтожиться. Мне не жаль, я только этого и жажду, но —

_____

Поймите, другой влечется к моему богатству, а я влекусь — через него — стать нищей. Он хочет во мне быть, я хочу в нем пропа́сть. Вообще, я слишком страдаю. (Все это не о текущем часе, — о всех протекших часах. Никаких выводов! Это я Вам ПУТЬ своей души рассказываю.) — «Будьте умницей, пишите!» («Ка́к, я хочу через тебя разучиться писать, а ты меня — опять в тетрадь?!») И: — «Вы без меня пи́шете!» Человек между двух огней: