окончательного прекращения принятия рукописей подрасти новый сотрудник — мой сын?
Очень рада буду, если когда-нибудь заглянете в мое «тверское уединение» (стих Ахматовой) [344], — мне из него долго не выбраться, ибо без няни. Серьезно, приезжайте как-нибудь, послушаете «на лужайке детский крик» [345], погуляем, поболтаем. Только предупредите.
МЦ.
Впервые — ВРХД. 1991. № 161. С. 193 (публ. Д. Лерина). СС-7. С. 8. Печ. по СС-7.
29-25. И.Ф. Каллиникову
Вшеноры, 11-го, марта 1925 г.
Дорогой Иосиф Федорович,
Спасибо за привет. «Мо́лодца», конечно, получите, — дай только Бог вытянуть у «Пламени» побольше авторских! Но почему до сих пор не вышел, и в чем последний камень преткновения? [346]
Когда думаю о настоящем призвании и настоящем вдохновении, всегда вспоминаю Вас и Ваш труд, хотя темы Ваши мне зачастую чужды [347].
Посади Вас на остров [348] — Вы тоже писали бы: пальцем по песку [349] или просто вслух, на ветер [350].
Это — высшая марка, и только это и есть — призвание. Остальное — баловство.
М.Цветаева.
Впервые — Вшеноры, 2000. С. 54 (публ. и коммент.е. Лубянниковой). Печ. по указанному тексту.
30-25. Ф. Кубке
Вшеноры, 14-го марта 1925 г.
У меня из своих вещей — далеко не всё. Посылаю Вам, что́ имею: «Метель», «Фортуну» (пьеса), «Психею», «Царь-Девицу», «Ремесло», отдельные стихи, напечатанные в газетах, и два прозаических отрывка из неизданных московских записей: «Вольный проезд» и «Чердачное» [351]. Если Вам любопытна последовательность вещей — вот [352]:
В МОСКВЕ:
«Юношеские стихи» (неизданные) 1912–1916 г.
«Версты» книга I (Госиздат) 1916–1921 г.
«Версты» книга II (неиздана) 1916–1921 г.
«Царь-Девица» (Берлин, Эпоха) время написания 1920 г.
«Ремесло» (Берлин, — Геликон) время написания 1921 г.-1922 г.
«Психея» (Берлин, Гржебин) сборник
«Романтика» (выйдет в «Пламени». Пьесы: «Метель», «Приключение», «Фортуна», «Феникс») {74}
_____
В ЧЕХИИ:
«Мо́лодец» — поэма (на днях выходит в «Пламени»)
«Тезей» — пьеса — (ненапечатана)
«Умыслы» — следующая книга стихов после «Ремесла» — 1922 г. — 1925 г. (неиздана)
«Земные приметы» (книга московских записей, 1917 г. — 1921 г.) — неиздана, отдельные отрывки печатались в «Днях» («Чердачное»), в «Воле России» (рождественский № 1924 г.) и «Вольный проезд» («Современные Записки»)
«Световой ливень» (статья о Борисе Пастернаке — Берлин, Эпопея)
«Кедр» (о книге Волконского «Родина», сборник «Записки наблюдателя» — Прага. 1924 г.)
_____
Всё, что я Вам посылаю — единственные экземпляры. «Метели» у меня нет даже в черновике, — приехав из России восстановила по памяти [353].
«Мо́лодца», который выйдет на днях, Вам с удовольствием подарю.
Шлю привет Вам, Вашей милой жене и сыну. Как назвали? Мой — Георгий.
Марина Цветаева.
Впервые Českosluvenská rusistika. Прага. 1962. № 1. С. 50–51 (с купюрами). Публ. В.В. Морковина. СС-7. С. 24. Печ. впервые полностью по копии с оригинала, хранящегося в РГАЛИ (Ф. 1190. он. 3, ед. хр. 134).
31-25. Б.Л. Пастернаку
20–22 марта 1925 г.
Борис Пастернак, когда мы встретимся? Встретимся ли? Дай мне руку на весь тот свет, здесь мои обе — заняты! [354]
Борис Пастернак, Вы посвящаете свои вещи чужим — Кузмину и другим, наверное [355]. А мне, Борис, ни строки. Впрочем, это моя судьба: я всегда получала меньше, чем давала: от Блока — ни строки, от Ахматовой — телефонный звонок, который не дошел, и стороннюю весть, что всегда носит мои стихи при себе [356], в сумочке, — от Мандельштама — несколько холодных великолепий о Москве [357], от Чурилина — просто плохие стихи [358], от С.Я. Парнок — много и хорошие [359], но она сама — плохой поэт, а от Вас, Борис Пастернак, — ничего. Но душу Вашу я взяла, и Вы это знаете.
Впервые — HCT. С. 345. Печ. по: Души начинают видеть. С. 107–108.
32-25. A.B. Черновой
Вшеноры, 1-го апреля 1925 г.
Дорогая Адя,
Из всех девочек-подростков, которых я когда-либо встречала, Вы — самая даровитая и самая умная. Мне очень любопытно, что из Вас выйдет. Дарование и ум — плохие дары в колыбель, особенно женскую, — Адя, хотите формулу? Все, что не продажно-платно, т.е. за все, что не продаешь, платишь (платишься!), а не продажно в нас лишь то, чего мы никак — ну, никак! — как портрет царя на советском смоленском рынке — несмотря на все наши желания и усилия — не можем продать: 1) никто не берет, 2) продажная вещь, как собака с обрывком веревки, возвращается. Непродажных же вещей только одна: душа.
Так вот, я думаю о Вас — и вывод: Вы, конечно, будете человеком искусства — потому что других путей нет. Всякая жизнь в пространстве — самом просторном! — и во времени — самом свободном! — тесна. Вы не можете, будь у Вас в руках хоть все билеты на все экспрессы мира — быть зараз и в Конго (куда так и не уехал монах) и на Урале и в Порт-Саиде. Вы должны жить одну жизнь, скорей всего — Вами не выбранную, случайную. И любить сразу, имея на это все права и все внутренние возможности, Лорда Байрона, Генриха Гейне и Лермонтова, встреченных в жизни (предположим такое чудо!), Вы не можете. В жизни, Аденька, ни-че-го нельзя, — nichts {75} — rien {76}. Поэтому — искусство («во сне все возможно»). Из этого — искусство, моя жизнь, как я ее хочу, не беззаконная, но подчиненная высшим законам, жизнь на земле, как ее мыслят верующие — на небе. Других путей нет.
Знаю по себе, что как только пытаюсь жить — срываюсь (всегда пытаюсь и всегда срываюсь!). Это ведь большой соблазн — «наяву»! И никакой опыт — меньше всего собственный! — не поможет. Поэтому, когда Аля, спохватившись, что ей уже 11 ½ лет, просит меня самой выбрать ей жениха, отвечаю: «L’unique consolation (contentement) d’avoir fait une bêtise est de l’avoir faite soi-même» {77} (слишком громоздко по-русски, иные вещи на ином языке не мыслятся) — поэтому пусть жениха выбирает сама. Аля, впрочем, объявила, что кроме как за Зигфрида (Нибелунги) ни за кого не выйдет замуж, а так как Зигфрида не встретит… (Пауза:) — «Но старой девой тоже нельзя…»
_____
Вше-норы. Крохотный загон садика с беседкой, стоящей прямо в навозе (хозяин помешался на удобрениях). В беседке, на скамье, отстоящей от стола на три метра — писать невозможно — я. Рядом коляска, в которой под зелеными занавесками — Барсик. (Уцелело от Бориса [360].) Комната, где он провел два первых месяца своей жизни, так темна, что доктор запретил под каким бы то ни было видом выносить его на волю с открытым лицом: немедленное воспаление глаз. Но он так умен, что на воле их и не раскрывает. В этом загоне коротаем дни. Прогулки с коляской трудны, никуда нельзя, — «comme un forçat, attaché á sa brouette» {78}, предпочитаю на руках. (Уже излазили с ним — моим темпом! — немалое количество холмов.) Нигде не бываю. Заходят — Александра Захаровна с Леликом [361] (Аля, при виде его, шалеет: безумные глаза и двухчасовой галоп по нашему загону), Анна Ильинична Андреева — и всё, кажется. Последняя необычайна, таких не встречала. Каждый раз новая, не узнаю и не пойму, в чем дело. Дружим — с оттенком известной грубости: взаимные толчки. Но явное внутреннее правление, с ее стороны необъяснимое. Скажите Ольге Елисеевне, что я, в своем любовании ею, была права, что нюх не обманул. Самое чудесное в ней — природа, полное отсутствие мещанства — qu’en dira-t-on {79} — и позы (того же самого). Существо, каким его создал Бог. Одаренное существо.
_____
От Ольги Елисеевны уже месяц — ни строчки. И не напишу, пока не напишет, так и скажите. А может быть — больше месяца, совсем забыла вид ее почерка на конверте. Передайте ей, что и моей вере в любовь на расстоянии есть предел (я, вообще, не из верующих, — изверилась!) — что я не сержусь, но настороже и что меньше как на 12-ти страницах (добросовестного: мелкого почерка: петита) не помирюсь.
_____
«Мо́лодец» уже 1½ месяца как отпечатан, — но — нет обложки. Ясно, что пролежит еще 1½ года и что обложка будет чудовищная [362]. Поставила крест, не спрашиваю и не угрожаю. «Дорогой» (Марк Львович [363]) — как помер (по-чешски: «хцып»), не мне — воскрешать, но и не мне оплакивать. Случайно узнала от Лебедевых (Аля ездила к Ирусе), что был в Париже. Навестил ли вас? И на кого был похож?
Маргарита Николаевна [364] бесконечно-мила, подарила мне зеленое платье, мальчику — чудесное одеяльце, вязаный костюм (NB! первые штаны! так же знаменательно как первая любовь) и множество «белизн». Але сняла мерку и обещала ей к Пасхе розовое платье, из той же материи и того же покроя, что Ирусе. Влюбленность последней в Алю продолжается: всю зиму переписка и, изредка, свидания. Ждем их (все семейство) в следующий понедельник. Аля предлагает всем женщинам: Маргарите Николаевне, Ирусе, себе и мне — уйти гулять, а Владимира Ивановича [365] оставить с коляской, благо еще Барсик так мал, что не понимает (бороды и голоса).
Адя, непременно познакомьтесь с Бальмонтами, Мирра [366] была очень мила 13 лет, а сейчас она немножко старше Вас. Через 2 недели выйдет — а, впрочем — тайна: когда выйдет, пришлю. — Посмеетесь. —
Очень прошу Вас, познакомьтесь! Если Бальмонт захочет целоваться (с ним бывает!), скажите, что у Вас есть жених — в Марокко, на кофейных плантациях. Он это ценит и отстанет. Напишите про Елену [367], какое впечатление. В первый раз пойдите с Лисевной [368], сидите и наблюдайте. Чудная семья, непременно подружитесь. — Не откладывайте. —
_____
Пишу Вам в 5 часов утра. Оба Сергея Яковлевича [369], Аля и Барсик спят. Птицы свистят. В комнате, кроме деревянного корыта (бассейна Барсика), еще три таза — и все с пеленками, Барсик вроде Версаля в le jour des Grandes eaux {80} (одна из причин любви к нему и неустанного повода к восхищению им — А.И. Андреевой).
Сижу в чешкином халате — с сиреневыми лилиями, сильно похорошевшем, ибо обкурен, как пенковый мундштук.
До свидания, милая Адя, пишите мне. Спасибо за сведения о Розентале (по-еврейски: «Аймек-гуарузим»):
Аймек-гуарузим — долина роз.
Это у меня стих такой есть (1916 г.) [370] — пророчество, нет — предчувствие Розенталя. (Знает ли он, что он Аймек гуарузим?)
Целую Вас.
МЦ.
Аденька! пошло ли мое письмо к Борису Пастернаку? Не забудьте ответить. Про наш гейзер Вам пишет Аля, — кипяточный поток!
Впервые — НП. С. 150–154. СС-6. С. 670–672. Печ. по СС-6.
33-25. O.E. Колбасиной-Черновой
Париж — Господи! — Вшеноры, 4-го апреля 1925 г.
Дорогая Ольга Елисеевна,
Последнее, что я от Вас получила, было укрепление меня
