Сидели в навозной беседке, Невинный не замечал (навоза), наслаждался природой. А рядом козий загон, и козы все время делали. Рассказывал о Париже — как всегда, сплошное общее место: автомобили, конные, десять правил езды. И нарядность («У всех башмаки чищенные, — высшая ступень культуры». И я, мысленно: «А Бетховен?») О вас (вкупе) — следующее: живут средне, нерасчетливы, в общем тысячи? полторы в месяц — главное — есть база (квартира). Захвачены общим парижским веянием (православием) — я, мысленно: «эку штуку выдумал Париж, — православие!» — впрочем не Ольга Елисеевна, — дочери. Гинденбург [388] и Эррио [389]. Сыновья, — один на лоне природы с утятами и поросятами, другой — на́ голову выше отца, «старший брат». Речь лилась, лилась, а я все бегала, бегала: с Барсиком — вверх и вниз (сад со ступеньками) — то молоко греть, то бутылочки полоскать, то сцены с переодеванием. Думаю, у Невинного в глазах рябило, как у меня — в ушах.
Потом ушел к Пешехоновым [390] (здесь живут), с обещанием, если найдет номер в гостинице, придти, если же не найдет, вновь приехать завтра. А завтра — сегодня, и я в задумчивости: гулять ведь нельзя, значит — сидеть: сидеть и слушать.
Да! для справедливости: умиленно и даже умно вспоминал ту весну: гору, Пасху, приходы и проводы, сумасшедшие рукописи и сумасшедших кукол (Кочаровского) [391], — все на фоне Вас, конечно. Единственный час в беседе, когда был человечен. «Любовь — слепа». Нет, — зряча и заставляет видеть. Он никогда не любил Вас, конечно, — не любовь, — фоксов обрубленный хвостик ее! — и уже общее место точнеет, общее становится местным, «ins Blaue hinein» {88} — точным, и уже мне, всю жизнь скучающей с людьми, с этим, скучнейшим из них — не скучно.
Бедный Невинный! Жалуется на свою волероссийскую клетку: «с весной — еще темней». И нет Ваших лисьих волос и львиных (определение Сережино: гениальное) глаз, чтоб осветить. У него отношение к Вам явно двоится: напетое в уши «товарищами» (непрактичность, неумение жить, неправильное воспитание Ади и т.п.) — в ушах — с той весны — оставшееся. И он путается, с одних рельс на другие. — Толчки —
_____
Это меня возвращает к Андреевой. Вы, пожалуй, во всем правы. Оценка, для нелюбови (ибо Вы ее не любите), даже великодушная. Она мне чужда, чувствую это всем существом: чуждостью женщины — мужчине. Притягательной чуждостью. Влюбиться я бы в нее могла, любить — нет [392]. С ней не взлетаешь, с ней — срываешься. (Помните у Гумилева):
И уста мои рады
Целовать лишь одну —
Ту, с которой не надо
Улетать в вышину!
(курсив мой — и в нем все дело) [393].
А о дарении ненужного — до смешного правы. Принесла нам с Алей целый узел нелюбимых вещей (как цыганка — краденое, к которому остыла) — нам очень, ей явно не нужных. Красная куртка для Али. Верина юбка (для меня), что-то Нинино, в которое даже я не влезаю. Конечно, могла бы продать, и — конечно — благодарна, ннно…
Я ей нужна, потому что ей скучно, и потому что в меня, как в прорву — все прегрешения, особенно вольные. Я ей нужна такого-то числа, такого-то месяца, такого-то года, во Вшенорах, в таком-то часу. Я ей нужна временно, местно и срочно. Я ей нужна для себя. Иначе бы она меня в бытовой жизни вызволяла. (То, что всегда так героически делали Вы. Вообще, руку на сердце положа, так, как Вы — по силе и по умению — меня никто не любил, — только, шести лет, Аля.)
Для меня (советую и Вам, и Аде, и Оле, и Наташе) мерило в любви — помощь, и именно в быту: в деле швейном, квартирном, устройственном и пр. Ведь только (хорошо «только»!) с бытом мы не умеем справиться, он — Ахиллесова пята. Так займитесь им, а не моей душою, все эти «души» — лизание сливок или, хуже, упырство. Высосут, налакаются — и «домой», к женам, к детям, в свой (упорядоченный) быт. Черт с такими друзьями!
К чести женщин скажу, что такими друзьями бывают, обыкновенно, мужчины.
_____
Так Оля — Байрона? Нет, Шелли, утонувшего 23 лет в голубейшем из озер? [394] Или — еще лучше — Орфея? Что ж, рукоплещу. А Аля — Зигфрида. А Адя — кого?
Да и я не лучше — после всех живых евреев — Генриха Гейне — нежно люблю — насмешливо люблю — мой союзник во всех высотах и низинах, если таковые есть. Ему посвящаю то, что сейчас пишу (первая глава в следующем № «Воли России») — с прелестной надписью, которую в «Воле России» опускаю [395].
_____
Продолжаю 14-го. Вчера в 5 часов вечера, явление Невинного. Ночевал на диванчике у Пешехоновых. Пришел, несколько жеманный и жантильный {89}, — пили кофе — (он у меня ничего не ест, но не знает, что пьем из медного, годы не луженного — кофейника!) — так и просидели, за кофе, дотемна. (Барсик на этот раз спал.) Уехал с головной болью, думал — от вольного воздуха, думаю — от быстроты моей мысли и речи. Обещал навещать все лето, — может быть исправляет грехи дорогого? Тот — как помер. До странности. (Ах, пора на другие рельсы! Знаю ведь — сразу — как рукой снимет!)
_____
На днях Сережа вышлет Вам новый № «Своих Путей» (выходит в пятницу). В следующей книге «На Чужой Стороне» — его «Октябрь» [396]. Mякотин пригласил, до-олго глядел (Сережа истолковал: «врет или не врет?») и попросил продолжения. Я очень рада, — оправдательный документ добровольчества.
Сейчас в Праге генерал Брусилов [397] — говеет. Глубокий старик. Едет, а может быть уже проехал, в Карлсбад. Единственный сын расстрелян добровольцами. Закатывал панихиду. Сережа видел его в церкви, чудно рассказывал, пусть сам напишет.
_____
На 2-ой день русской Пасхи — Сережина «Гроза» в «Мещанской Беседе». Играет Бориса (любовника). Может быть Адя помнит «Грозу»? (Вы, наверное, нет.) Катерина — Коваленская (из Александрийского театра). В первый раз за три месяца увижу Вшенорский вокзал — и деревья в окне поезда — и людей.
_____
Нежное спасибо за бумагу, — очарована. Але о ждущем ее подарке ничего не сказала, но предупредила, что в письме — тайна, и нарочно кладу его на виду — для соблазна. (Адя! вроде «Rosalie et la souris grese» {90}.)
Просьбу с тетрадкой, по возможности, исполню, хотя времени нет совсем. (Как понравились стихи в последнем письме? Ответ, по-моему, на мое письмо к Аде. NB! Не забудьте про дорогого, всё, что знаете.)
Сережа сейчас едет. Письмо Вы получите накануне Пасхи. Итак — Христос Воскресе!
МЦ.
Впервые — НП. С. 160–164. СС-6. С. 735–738. Печ. по СС-6.
35-25. A.B. Оболенскому
Вшеноры 16-го апреля 1925 г., Страстной четверг
Христос Воскресе, дорогой Андреюшка!
Ваше письмецо получила — хорошо живете и хорошо пишете [398]. А на Пасху собака придет? И, придя, поймет — что Пасха? Непременно побывайте у Черновых и потом напишите, как было. Это как праздник — вечного возрождения.
Георгий растет, хорош, похож на меня. Катаем его с Алей по трем вшенорским шоссе, предпочитала бы — по Версалю.
Так как Пасха, Андреюшка, давай похристосуемся. Если бы Вы были здесь, я бы сделала Вам отдельный кулич… [399]
МЦ
Впервые — Русская мысль. 1992, 16 окт., спец. прилож. Публ. Л. А. Мнухина. СС-6. С. 656. Печ. по СС-6.
36-25. A.A. Тесковой
Вшеноры, 20-го апреля 1925 г.,
Воистину Воскресе, дорогая Анна Антоновна!
Мое Христос Воскресе до Вас не дошло, — думая, что Вы будете в Едноте, передала через Сергея Яковлевича, а Вас не было.
Писала Вам о нынешней (в 7 часов вечера, в Мещанской беседе) «Грозе», где Сергей Яковлевич играет Бориса и куда я Вас приглашала [400].
— Жаль. — Впрочем, за смертью родственницы [401], Вы навряд ли бы пошли.
Сергей Яковлевич сейчас в городе, поэтому не могу сказать точно, в какой из дней он будет у Вас. Только прошу — письма через него не передавайте, боюсь повторения чириковского случая с пеленками, тем более, что он окончательно замотан «Прозой» и Пасхой и еле волочит ноги.
Приедете — привезете. Лучше так.
Очень жду Вас, у нас весна, гуляем с коляской.
Нынче мой первый выезд в Прагу за 3 месяца, — жаль, что не увидимся.
Целую Вас.
М.Ц.
В том письме была первая фиалка — от Али. Сейчас их — россыпи!
Впервые — Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 20. Печ. по указанному изданию с уточнением по: Письма к Анне Тесковой, 2009. С. 31.
37-25. A.B. Черновой
Вшеноры, 25-го апреля 1925 г.
Дорогая Адя,
Ваши оба письма дошли. Теперь давайте о главном: «Записки девочки», так надо назвать [402]. Предисловие, если хотите, напишу я — несколько слов в связи с другой книгой — «Une enfant sous la Terreur» {91} — кажется, так называется [403]. Тоже аресты, мытарства, издевки — только героиня была старше Вас — тогда, и писала уже взрослой. Отмечу и это.
Писать я бы Вам советовала, не называя родителей, и подписываться буквами — secret de Polichinelle {92} [404], но так, по-моему, для первого раза в печати — скромнее. (Ничего не потеряете, только выиграете.) Отрывка будет два: Арест (и все, что с ним связано) и — Колония [405]. Пока пишите первый. Начните с чего хотите, но только не слишком задерживайтесь на предыдущем, — важно выяснить общее положение: слежку, скрывание и т.д. Арест, Чека, Стекловых [406], Кремль — возможно точнее и подробнее, с фамилиями, не упуская внешностей, повадок, голосов, по возможности восстанавливая свое тогдашнее впечатление. Вид комнаты — меню обеда (NB! особенно в Чека!), не упуская ничего. Ваша запись будет единственной. Может быть и много было детей арестованных, но таких как Вы — «дитяти» — ни одного. Помните, что у Вас в руках — клад. Не испортьте поспешностью — ленью — небрежностью, не бойтесь длиннот, не смешивайте их с длиной вещи: в содержательной вещи, растекись она хоть на 100 печатных верст, их не бывает. (Лучший пример — Достоевский.)
Адя, и — не мудрствуя: просто, как рассказ и как письмо. Напрягите внимание и память (внимание памяти!), о «стиле» не думайте, «faites de la prose sans le savoir» {93}. Здесь в Праге Mякотин («На Чужой Стороне») [407], если решите писать, прельщу его заранее. Возьмите со стороны: девочка 9-ти (?) лет в такой передряге и 15-ти (на год «омолодим») ее записывающая. Не только документ истории, еще и document humain {94}. В «Колонии» не забудьте историю с собакой, но пока о «Колонии»
