кто уже был?! Non, pas de ça! {103} Словом, крестного пока нет. (Мур у меня на вес платины, боюсь продешевить!)
О Муре: во-первых — Мур, бесповоротно. Борис — Георгий — Барсик — Мур. Все вело к Муру. Во-первых, в родстве с моим именем, во-вторых — Kater Murr {104} [428] — Германия, в-третьих — само, вне символики, как утро в комнату. Словом — Мур. 3 месяца 10 дней, вес — 7 кило, т.е. на русские деньги 1714 фунтов (вес годовалой Ирины, но она была скелетом: 1918 г.!), характер — ангельский, улыбается, узнает салфетку, бутылку (меня — нет!) и… А.И. Андрееву, — так она утверждает. Дни проводит на шоссе, в maison roulante {105} (коляске) или в maison croulante {106} (в состоянии постоянного крушения) т.е. у меня на руках. Ходим с ним вдоль ручьев, под елками и безымянными кустами, лазим по скалам, когда я сажусь — он рычит. Иногда, если в коляске засыпает, тогда пишу или слушаю Алино чтение бесконечного «Ourson», («Blondine» {107}, слава Богу, одолели. Сплошное молоко и слезы! И, определение: le lait Carmoyant du repentir {108}.)
Хотите напугать, уступите Веру Зайцеву [429] и Кº! Мур перед каждой едой получает по чайной ложке лимона, живого, без сахара, а ест пережаренную дочерна муку на масле, разведенную в 200 граммах воды и молока (125 воды, 75 молока — разовая порция). Это — система германского профессора Черни (я до с их пор знала только этюды Czerny [430], играла в детстве), спасшая в Германии во время войны сотни тысяч детей. Ведет Мура Альтшулер, с гордостью и любовью. Навещает каждое воскресенье, выстукивает, выслушивает, производит какие-то арифметические выкладки — расписание еды на неделю (мука и масло постепенно повышаются), помнит каждый предыдущий вес. У меня временами безумное желание просто взять и поцеловать ему руку — что я еще могу?! Денег он не берет, — но — 1) за ним по пятам, как луна за солнцем (или землею? забыла) ходит А.И. Андреева, влюбленная в Мура, а всякий поцелуй, на глазах, теряет, 2) боюсь смутить: он руки никому не целует. Но есть у него две девочки Катя (4 года и Наташа (1 с ½ года, тоже Черни) — если кто-нибудь из знакомых случайно что-нибудь для этого пола и возраста предложит, нет: если у кого-нибудь из знакомых неслучайно можно что-нибудь вытянуть — тяните. Семья нищая, от такого бескорыстия тяжело.
Если фланелевые кофточки, о которых Вы писали, не очень малы, очень прошу: присылайте. Еще очень нужны чепчики: из всех вырос, до полголовы. (Подумайте, у Вашего крестника уже есть наследники! Я горжусь.)
Это я все о черновиках, а вот — беловик: Алей я в детстве гордилась, даже — чванилась, этого — страстно — люблю. Аля была несравненно красивее, сразу — красавицей (помните годовалую карточку в медальоне?), прохожие заглядывались, на Мурку тоже заглядываются — из-за загара: Mohrenkind {109}. Но у этого свое (а может быть — мое? или это то же самое?) лицо, вне красоты и некрасоты, вне породы и непороды: уже сейчас — горбатый нос, с настоящим хребтом, сильноочерченный подбородок, сторожкие уши, синие глаза чуть вкось, — Сережа зовет его Евразией. Кроме того — отсутствие няни, стены; я у него одна — понимаете это чувство? Если я не сделаю — никто не сделает (Сережа рад бы, да его никогда нет, задушен делами. Аля все-таки мала). Сейчас Аля на радиоконцерте (во Вшенорах!!!), Сережа — в городе, на Степуне [431], я одна с Муром, — выкупала, накормила, уложила, пишу. Такие часы мои любимые. И еще — самые утренние, начало пятого, пять. Мурка, проснувшись, добр, повторяет: «heureux, heureux» {110}, я разогреваю молоко, утро входит в комнату. Вообще, у меня чувство с Муром — как на острове, и сегодня я поймала себя на том, что я уже мечтаю об острове с ним, настоящем, чтобы ему некого (оцените малодушие!) было, кроме меня, любить. А он, конечно, будет любить всех актрис («поэтесс» — нет, ручаюсь, и не потому, что объестся мной, в ином смысле — вкус отобью: испорчу), всех актрис подряд и когда-нибудь пойдет в солдаты. А может быть — займется революцией — или контрреволюцией (что при моем темпераменте — то же) — и будет сидеть в тюрьме, а я буду носить передачу. Словом — terra incognita {111}. И эту terr’y incognit’y держать на руках! Когда мы одни, я ему насказываю:
— «Мур, ты дурак, ты ничего не понимаешь, Мур, — только еду. И еще: ты эмигрант, Мур, сын эмигранта, так будет в паспорте. А паспорт у тебя будет волчий. Но волк — хорошо, лучше, чем овца, у твоего святого тоже был волк [432] — любимый, этот волк теперь в раю. Потому что есть и волчий рай — Мур, для паршивых овец, для таких, как я. Как я, когда-то, одному гордецу писала:
Суда поспешно не чини:
Непрочен суд земной!
И голубиной не черни
Галчонка — белизной.
Но всех перелюбя! —
Быть может, в тот чернейший день
Очнусь — белей тебя! [433]
Это я не тебе, Мур, ты мой защитник, это я одному ханже, который меня (понимаешь? ме-ня!!!) хотел спасти от моих дурных страстей, то есть чтобы мне никто, кроме него одного, впредь не нравился. Ты понимаешь, Мур?!»
— и т.д. —
И еще о России, о том, что Россия — в нас, а не там-то или там-то на карте, в нас и в песнях, и в нашей русой раскраске, в раскосости глаз и во всепрощении сердца, что он — через меня и мое песенное начало — такой русский Мур, каким никогда не быть X или Y, рожденному в «Белокаменной» — Да.
_____
Устали?
Спасибо за письмо к Борису Пастернаку. Скоро, через мать А.И. Андреевой [434] (проведет здесь неделю и — в Россию) отправлю ему «Мо́лодца», а Вам для верности — другой экземпляр, умоляю — с первой оказией! Подарить кому — найдется, там у меня много друзей. Книгу можно вне тайны, т.е. при жене. Адрес Бориса: Волхонка, 14.
Посылаю Вам: «Мо́лодца» (пока — одного с Адей) [435], чешскую «ванночку» и Аля — Аде татарские чувяки, у Ади узкая нога, надеюсь — подойдут. Скажите Аде, что попирали черноморские берега.
_____
Тетрадей еще не получила, но знаю, у кого. Пишу мало, нет времени, целиком его с Муром прогуливаем. Но «Крысолов» подвигается.
_____
И еще «Мо́лодца» для Ремизова. И для Ариадны Скрябиной в благодарность за вязаную кофточку для Мурки. (Адрес узнаете у Веры Зайцевой.)
Кажется, всё — о делах.
О Леонарде боюсь спросить: жив ли?
Это письмо Вам передаст Марк Львович. Мы с ним «помирились». Из многих людей — за многие годы — он мне самый близкий: по не-мужскому своему, не-женскому, — третьего царства — облику, затемняемому иногда — чужими глазами навязанным. А что больно мне от него было (и, наверное, будет!) — Господи! — от кого и от чего в жизни мне не было больно, было — не больно? Это моя линия — с детства. Любить: болеть. «Люблю-болит». Береги он мою душу как зеницу ока — все равно бы было больно: всегда — от всего. И это моя главная примета.
И если бы не захватанность и не страшность этого слова (не чувства!) я бы просто сказала, что я его — люблю.
_____
Сейчас Аля придет с радио. Сережа приедет из города. Мур проснется. (Всех кормить!)
Бахраха на Пасху не было. Был режиссер Брэй с женой, и я злилась. А ту Пасху плакала — помните? — потому что Сережа заявил, что меня похоронит, а я требовала, чтобы меня сожгли. Помните эти злостные слезы? И испуг в комнате?
«Тело свое завещаю сжечь» —
это будет моим единственным завещанием.
_____
Об А.И. Андреевой в другой раз. Есть что рассказать. Искушение послать «Мо́лодца» Вадиму [436]. И моему Кесселю. А Бахраху — rien {112}. Кажется, так и сделаю.
Целую Вас нежно. Замещать Вас на крестинах будет кроткая Муна. (Родзевич в Риге — или в Ревеле — ворочает большим пароходом. Не знаю адреса, а то бы я ему послала «Мо́лодца», — уязвить его грошовую мужскую гордость.)
МЦ
P.S. Не ищите Мура в календаре и не пытайтесь достать ему иконки. (Кстати, что должно быть на такой иконке? Очевидно — кот? Или, старший в роде — тигр?)
Обещаю, что это — последнее имя! (А все оттого, что не Борис).
_____
Адрес Бориса: Волхонка, 14.
Борису Леонидовичу Пастернаку
Можно и на Союз Писателей, только не знаю адреса — как угодно — лишь бы только дошла (книга).
Приписка на полях:
Посылаю Вам шелковую курточку. Сама вязала. (Подочтите пропущенные петли: что мысль — или сердце — делала скачок.)
Впервые — НП. С. 172–178. СС-6. С. 740–744. Печ. по СС-6.
41-25. A.A. Тесковой
14-го мая 1925 г. [437]
Дорогая Анна Антоновна,
Бесконечное спасибо за посылку! Простите за позднюю благодарность, каждый день, каждый час хотела писать — и все некогда, некогда, некогда!
Пальму с бананами? Я удовлетворилась бы Иерусалимской стеной на солнце. (Можно ведь и не плакать?) [438]
Приходите завтра, в пятницу, на диспут о современной литературе, — буду. В 7 часов, в Земгоре [439].
Целую Вас, — увидимся?
М.Ц.
Вшеноры, четверг.
Впервые — Письма к Анне Тесковой, 2008, С, 22. Печ. по указанному тексту.
42-25. А.К., В.А. и О.Н. Богенгардт
20 мая 1925 г. [440]
Господа! А я вам сердечно — от всего сердца — завидую. А когда узнаю что вы, действительно, сели на пароход, кажется — взвою [441]. Вшеноры (каково названьице?) дико надоели: мелкая природа, засилье и безлюдье.
Всеволод, непременно читайте Купера, — Вы читали, но забыли — мы с Алей сейчас зачитываемся. Там все ваши будущие благо- и зло-ключения. И все всегда хорошо кончается, за исключением нескольких скальпов.
_____
Георгий (в честь Добровольческой Армии и Москвы, — ее герб) еще некрещен, жду, чтобы вцепился в бороду священника. Очень большой и веский. Улыбается. Пока больше нечего о нем рассказать.
Целую нежно всех вас.
МЦ
Печ. впервые по копии с оригинала, хранящегося в архиве Дома-музея Марины Цветаевой в Москве.
43-25. O.E. Колбасиной-Черновой
Вшеноры, 25 мая 1925 г.
Дорогая Ольга Елисеевна,
Только что получила от Вас письмо, которым мое, подписанное и запечатанное, упраздняется.
Не писала так долго, потому что рассчитывала на скорое прибытие Марка Львовича, но он, увы, в последнюю минуту поехал через Женеву (задержка 8 дней) — увы, потому что не взял с собой чудесного чешского хлеба-монстра, приготовленного и привезенного (на диспут) для Вас. Так и пришлось везти обратно во Вшеноры. — Съели, но без удовольствия. — А что не
