скрасить Вашу внешнюю жизнь моя единственная радость, Вы у меня ее не отнимайте, за нее Вам Бог — всё простит.
Благодарна Вам каждый миг моей жизни. Вся любовь, вся душа, все мысли — с Вами. Когда кто-нибудь передает от Вас привет закусываю себе губы в кровь. Не переставайте передавать приветов, это фраза не окончена
_____
P.S. Нашелся Чабров! Завтра же пишу ему чтобы разложил карты: на Вас и на меня (отдельно, не предупреждая). Гадание пришлю.
_____
Друг; простите эту слабость, слишком больно.
Ночью внезапно просыпаюсь: луна во всю комнату, в ушах слова: — «Еще третьего дня он говорил мне, что я ему ближе отца и матери, ближе всех». И первое: «Ложь! Неправда! Милее, дороже, желаннее пусть! Но ближе — нет!» (Это Булгакова говорила? в моем сне.)
Кстати, отсутствие великодушия или чутья? Вчера я, не удержавшись, и очень сдержанно: — Ну как Родзевич?
Большая пауза, и ледяным тоном:
— Он болен.
Я, выдерживая? паузу: — Чем?
— Невроз сердца.
— Лежит?
— Нет ходит.
И, не переждав моего следующего вопроса: — «Марина Ивановна, я бы очень хотела прочесть Вашу прозу…» и т.д. Ах, ты мою прозу хочешь прочесть, а ПОЭМУ моей жизни — нет?!
О, Родзевич, клянусь, будь я на ее месте я бы так непоступала?! Это то же самое, что запрещать нищему смотреть на дворец, который у него вчера продали с молотка. Нововладельчество во всей его грубости и мерзости. Право последнего. Право присутствия. Во мне негодование встало. Ведь, если она хоть что-нибудь понимает, она должна понимать, что каждое ее посещение — один вид ее! — для меня нож, что только мое исконное спартанство и — может быть мысль что обижая ее я обижаю Вас — заставляет меня не прекращать этого знакомства.
Потом, среди совеем уже другою разговора, отчеканивая каждый слог:
— Я забыла сказать, что Родзевич просил передать Вам привет.
— Надо вытереть окно, сказала я, ничего не видно.
И достав носовой платок долго-долго протирала все четыре стеклянных квадрата.
_____
Посмертная ревность? Но тогда не ходи к пропуск одного слова на могилу и не проси у него песен.
Мо́лодца я ей все-таки прочла, как всегда буду делать всё, о чем Вы попросите — во имя Ваше и в память Вашу.
Но перебарывая одну за другой все «земные» страсти (точно есть — небесные!) я скоро переборю и самую землю. Это растет во мне с каждым днем. Мне здесь нечего делать без Вас. — Родзевич! — Я недавно смотрела «Женщину с моря» — слабая пьеса и фальшивая игра — но я смотрела ее в абсолюте, помимо автора и исполнителей. Обычная семейная трагедия: справа — долг, слева — любовь. Любовь — моряк, а сама она «с моря». И вот, Родзевич, она остается.
Глядя на нее (я пьесы не знала) я всё время, всем гипнозом своим подсказывала: — Ни с тем, ни с другим, — в море!
Родзевич, не обвиняйте меня в низости и не судите до сроку.
_____
Итак, если заболеете (будете лежать) позовете? О, я ни в чем не нарушу покоя Вашей души. Кроме того, увидев Вас, просто увидев, услышав — нет, это такое счастье, которого я даже не могу мыслить.
Не болейте, мое солнышко, будьте здоровы, веселы, знайте, что моя любовь всегда с Вами, что все Ваши радости — мои. На расстоянии это возможно.
Целую Вашу руку в ладонь.
М.
Просьба: не слушайте никаких рассказов обо мне. Я сейчас в Вашей жизни — мертвец: без ПРАВА ЗАЩИТЫ.
«А на его могилке растут цветы, значит ему хорошо» — это всё, что, в лучшем случае, Вы обо мне услышите. Не давайте вставать между нами (полнотою фактического незнания и полнотою внутреннего знания) третьему лицу: жизни. И еще просьба: не рассказывайте обо мне Булгаковой: не хочу быть Вашей совместной собственностью.
_____
(«Et dites-vous parfois mon nom dans un baiser…» Mademoisellede Maupin. {13} [20] Пометка 1933 г.)
_____
Посылаю Вам посылочку. Не сердитесь. Больше писать не буду.
Впервые — HCT, С. 282 284. Печ. по указанному изданию.
5-24. В Комитет помощи русским писателям и ученым во Франции [21]
Прага, 4-го марта 1924 г.
В Парижский Комитет помощи русским писателям и ученым:
Ссуду в размере 275 французских франков (400 чешских крон) с благодарностью получила.
Марина Цветаева
Впервые — СС-6, С. 662. Печ. по тексту первой публикации.
6-24. А.А. Чаброву
Март 1924 г.
(Не Родзевичу)
Вы хотите перейти через жест, я хочу перейти через слово, — не хочу слов (обычной монеты), не хотите жеста (своей обычной) — из какой-то гордости. Слово со всеми, жест — со всеми, хотим говорить друг с другом на чужом (его) языке.
_____
Я нашла формулу: меня притягивает к Вам Ewig-Weibliche {12}.
_____
Мы с Вами заблудились в Pays du Tendre {14}, — видите — немалая страна! (Malá Strana! {15})
_____
et son amitié encore qui était plus grande que son amour {16}.
Впервые — HCT. С. 291. Печ. по тексту первой публикации.
7-24. К.Б. Родзевичу
Прага, 26-го марта 1924 г.
Дружочек дорогой,
Временный денежный затор, — не объясняйте забвением!
МЦ.
Впервые — Письма к Константину Родзевичу. С. 153. Печ. по тексту первой публикации.
8-24. Р.Б. Гулю
Прага, 30-го марта, воскресенье 1924 г.
Милый Гуль,
Какой у Вас милый, тихий голос в письме, все интонации слышны, — кроткие. Как я тронута, что Вы меня вспомнили — с весной, есть особая память: по временам года?
Помню один хороший вечер с Вами — в кафе. Вы всё гладили себя против шерсти, и я потом украла у Вас этот жест — в стихи [22]. Тому почти два года: из России я выехала 29-го апреля 1922 г. [23] Скучаю ли по ней? Нет. Совсем не хочу назад. Но Вас, мой безрадостный и кроткий Гуль, понимаю. Редактируете «Накануне»? [24] Не понимаю, но принимаю, потому что Вы хороший и дурного сделать не можете.
Вам, конечно, нужно в Россию, — жаль, что когда-то, в свое время, не попали в Прагу, здесь хорошо, я ее люблю.
У меня, Гуль, эту зиму было мною слез, а стихов — мало (сравнительно). Несколько раз совсем отчаивалась, стояла на мосту и заклинала реку, чтобы поднялась и взяла. Это было осенью, в туманные ноябрьские дни. Потом река замерзла, а я отошла… понемножку. Сейчас радуюсь весне, недавно сторожила ледоход, не усторожила, — лед тронулся ночью. И — ни одной просини, прозелени: у нас ледоход синь! [25] Здесь цвета пражского неба. Но все-таки хорошо, когда лед идет.
Странно, что в Россию поедете, Где будете жить? В Москве? Хочу подарить Вам своих друзей — Коганов, целую семью, все хорошие. Там блоковский мальчик растет — Саша, уже большой, три года [26]. Это очень хороший дом. Вам там будет уютно. Повезете мою книгу — поэму «Мо́лодец», через неделю начнет печататься в здешнем издательстве «Пламени». Надеюсь, что выйдет до Вашего отъезда, непременно Вам пришлю.
С прозой — ничего: лежит. Лежит и целая большая книгу стихов, после России, за два года. Много чего лежит, в Праге одно единственное издательство, и все хотят печататься. Предполагается целый ряд альманахов, в одном из них появится моя злополучная статья «Кедр» {17} [27]. У Волконского новая книга «Быт и бытие», ряд мимолетных вечностей, вечных мимолетностей. Хорошая книга [28].
А помните Сережину — «Записки добровольца»? (Не читали, но я Вам о ней писала.) [29] Огромная книга, сейчас переписывается, оттачивается. Есть издатель, удивитесь, когда узнаете кто, сейчас не скажу, — боюсь cглазить. Вы эту книгу будете любить, очень хотелось бы переслать ее Вам в Россию.
Когда собираетесь? Только что перечла Ваше письмо, думала осенью, оказывается — весной. Когда весной? Передам через Вас письма Пастернаку и Коганам, посмо́трите обоих мальчиков, блоковского и пастернаковского, напишете мне. Мне очень важен срок Вашего отъезда, и вот почему: месяца три назад послала Пастернаку стихи: много, большая работа. Не дошли. В почту не верю, ибо за 2 года ни на одно свое письмо в Россию не получила ответа. Сейчас посылаю те же стихи Любовь Михайловне [30], с мольбой об оказии, верной, личной, потому что не только стихи, но письмо, очень важное, первое за год, ответ на его через нее полученное.
Невозможно же переписывать в третий раз!
Хорошо бы, если бы снеслись с Любовью Михайловной. Она скоро уезжает из Берлина.
Стихов новых не посылаю, милый Гуль, потому что, очень занята перепиской, но до Вашего отъезда непременно пришлю «Поэму горы», написанную этой зимою. Хорошо бы «Мо́лодец» вышел до Вашего отъезда.
_____
Гуль, дружу с эсерами, — с ними НЕ душно. Не преднамеренно с эсерами, но так почему-то выходит: широк, любит стихи, значит эсер. Есть еще что-то в них от старого (1905 г) героизма. Познакомилась с Керенским, — читал у нас два доклада [31]. Вручила ему стихи свои к нему (1917 г.) и пастернаковские [32]. Взволновался, дошло.
Мне он понравился: несомненность чистоты. Только жаль, жаль, жаль, что политик, а не скрипач. (NB! Играет на скрипке.)
С правыми у меня (как и у Сережи) — холод. Тупость, непростительнейший из грехов! Сережа во главе студенческого демократического союза IV — хороший союз, если, вообще, есть хорошие. Из 1-го безвозвратно ушел. Дружу еще с сыном Шингарева [33] — есть такие святые дети. 29 лет, с виду 18 лет: — мальчик. Уединенный. Весь — в 4-ом измерении. Туберкулез. Сейчас в Давосе.
Да: Как вы думаете, купит ли Госиздат мою последнюю книгу стихов? Именно: купит, а не: возьмет. Меня там, два года назад, очень любили, больше, чем здесь. Но я, очевидно, не возобновив советского паспорта — эмигрантка? Как быть? Посоветуйте. Не хочется переписывать целой большой книги, да еще по-новому, на авось. И, вообще, корректно ли?
— Надоели деления!
В Госиздате (московском) у меня большой друг П.C. Коган, по крайней мере — тогда́ был (в Госиздате — и другом).
Конечно, эта книга для России, а не для заграницы, в России, объевшись фальшью идей, ловят каждое новое слово (звук), — особенно бессмысленные! Здесь еще роман с содержанием: не отчаялись в логике!
Стихи, Гуль, третье царство, вне добра и зла, так же далеки от церкви, как от науки. Стихи, Гуль, это последний соблазн земли (вообще — искусства!), ее прелестнейшая плоть. Посему, все мы, поэты, будем осуждены.
_____
Пишите мне. Поэму Пастернака [34] очень хочу, но — откуда? Скоро пришлю свою.
МЦ.
Пражский адрес на обороте. Действенен до конца мая.
Приписки на полях:
— О чем Ваши новые книги? Названия? —
— Эсеры, это — Жиронда [35], Гуль, — а?
Впервые — Новый журнал, 1986, № 165, С. 284–287. СС-6, С. 532–534. Печ. по СС-6.
9-24. Р.Б. Гулю
Прага, 6-го апреля 1924 г.
Дорогой Гуль,
