с дач. Если получишь посылку (когда не знаю, но говорю заранее), вязаный костюм и верблюжью куртку Асе. Шарф тебе. Розовая куртка мальчику. Прости, глупо, что розовая, не я выбирала, мне подарили для Мура, а ему велика. В Париже, где я надеюсь быть к 1-у ноября, достану ему целый костюм — голубой. Оттуда оказии будут. И лучше не говори, от кого, просто — прислали. Ты ведь можешь и не знать. Я тебя очень люблю.

Хотела и твоей жене, но лучше не надо, она меня не любит и вряд ли будет любить, не нужно щемящести мелочей.

______

Мой сын очень хорош. 7 ½ месяцев. Классическое: сидит, смеется. И не классическое, собственное — ругается скороговоркой, как индюк, выразительно, властно, всегда по адресу и всегда по мужскому. Вырастет феминистом. (Хорошее определение мужской ветрености?)

______

Ты моей жизни не знаешь, знаешь ее отрывками, точно я уже умерла. Так вот еще отрывок: к 1-му ноября, кажется, еду в Париж — месяца на три, потому что вряд ли устроюсь твердо. Мой первый выезд из — даже не Чехии, а окрестностей Праги, попросту — из деревни за 3 с лишком года. Еду с детьми, Сергей Яковлевич пока остается в Праге, кончать докторскую работу [540]. Радуюсь? Не знаю. Если будут какие-нибудь большие дружбы в Париже, если заработаю себе человеческую душу (на все века) — За иным не сто́ит. — А еще, и гораздо сильнее, радуюсь вагону.

_____

Да, главное: твоя проза, по всей вероятности, к весне будет издана отдельной книгой [541]. Гонорар переведу. Раньше весны — невозможно, всякие —— опередили, чешский рынок завален (дрянью).

Впервые — Души начинают видеть. С. 126–128. Печ. по тексту первой публикации.

65-25. O.Е. Колбасиной-Черновой

Вшеноры, 30-го сентября 1925 г.

Дорогая Ольга Елисеевна,

Паспорт на днях будет. Дело за визой. Визу обещал достать Марк Львович. Виделась с ним 15-го, с тех пор ни слуху, ни духу. На какие деньги поеду — не знаю. Отъезд, ведь, не только билет, но уплата долгов, покупка и починка дорожных вещей, переноска, перевозка и пр. Сделайте все, чтобы фонд литераторов — дал. Председатель — Ходасевич [542]. Где он сейчас — не знаю. Но Вам адрес достать, думаю, будет нетрудно.

Отъезд решен. Вся совокупность явлений выживает. Повысили квартирную плату, на стенах проступила прошлогодняя сырость, рано темнеет, угля нет, потому что в ссоре с единственным его источником, — много чего!

Да (между нами!) содержание мне на три месяца сохраняют, но жить на него не придется, так как Сережа не может жить на 400 студенческих крон в месяц. Ему нужна отдельная комната (докторская работа), нужно хорошо есть — разваливается — нет пальто. Много чего нужно и много чего нет. Я не могу, чтобы наш отъезд был для него ущербом, лучше совсем не ехать.

Вся надежда на вечер [543] и на текущий приработок, — сейчас зарабатываю мало, нет времени даже на переписку стихов. В свободные минуты — «Крысолов» Пишу предпоследнюю главу. Бедная «Воля России». Героизм поневоле или: «bonne mine au mauvais jeu» {123} (что — то же). Убеждена, что никто из редакторов его не читает, — «очередной Крысолов? В типографию!»

Да! Первая размолвка с Анной Ильиничной, кстати очень и очень ко мне остывшей. Недавно, по настойчивой просьбе Сережи, прошу ее извлечь мой паспорт из какого-то проваленного места в министерстве. (Ей легко, потому что ни с кем и ни с чем не считается, и для себя такие вещи делает постоянно.)

И ответ: «Нет, не могу. Придется ждать в двух канцеляриях. Невозможно». Через 10 минут Сережа, просивший совсем другим тоном (улещая, как умеет тот Сергей Яковлевич), добился. А мой тон — Вы знаете: в делах — деловой, вне лирики. Лирика — как предпосылка. (Молча:) «Зная, как Вы ко мне относитесь, зная, что я — вообще и что — для Вас, прошу Вас…» (Вслух:) «Анна Ильинична, у меня к Вам большая просьба: не могли бы Вы» и т.д. Впрочем, на этот раз, такой предпосылки не было; слишком знаю, что я для нее: если не раз-влечение, то от-влечение, может быть просто — влечение. И только. Ради этого времени не теряют. — Хотите конец? Она просьбу («Сергея Яковлевича») исполнила, а я ее не поблагодарила. Не смогла. Но не улыбайтесь, торжествующе: все это я знала с первой минуты, теперь — узнала. Нелюбимую Нину [544] она всегда — житейски — предпочтет любимой (?) мне. Словом, я для нее — тот, кого в случае бури первым выкидывают из лодочки. Семья — одно, я — другое: второе, десятое, нечислящееся. — По-мужски. —

К Муру тоже остыла. (Была — страсть!) Боязнь привязанности? Чувство моего — здесь? — единовластия? Огорчение (смягчаю), что не позвали в крестные? Видимся редко, — раз в неделю, не чаще. Раньше, при встрече, она — сияла, сейчас на лице оживление — и только. (NB! Оживляю — даже мертвецов!) Мне не грустно, потому что я ее не любила, и не досадно, потому что не самолюбива. Нечто вроде удовлетворения большой кости в собачьей глотке: «Ага! подавился мною!» Иногда я думаю, что я бессердечна, до такой степени все мои любови и нелюбови вне всякого добра (мне) и зла. «Тянет», «не тянет» — всё. Обоснование животного — или чистого духа, могущего, за отсутствием платы, разрешить себе эту роскошь тяготения. Вообще, у меня душа играет роль тела: диктатор.

Читайте или не читайте Вадиму, Вам виднее. Только — остерегаю — чтобы никогда — ей — ни звука. Все равно дойдет (до меня). Думаю, учитывая все сказанное, — она меня больше любит.

Приписка на обороте:

Везти ли примус? Есть ли в Париже керосин? По утрам разогреваю Мурке еду — лучше всякой спиртовки. (А газ взрывается.) Не смейтесь и ответьте.

Целую Вас, Адю, Ооолу [545] и Наташу, Вадиме (е) и Володе привет.

P.S. Будут ли они учить Алю? Необходимо, чтобы она сдала экзамены в IV класс.

МЦ.

Того же 1-го октября 1925 г., четверг

Письмо второе

Только то вложила письмо в конверт — как Ваше (Ваши). Самое сомнительное — коляска. Очень велика и тяжела: дормёз {124}. Но Мур сам очень велик и тяжел, носить на руках — руки отвалятся. Не справитесь ли Вы, дорогая Ольга Елисеевна, и о цене сидячей коляски, легонькой, для гулянья, — но с пологом, т.е. верхом, от дождя? Может быть — не так дорого, — вместо кресла. Минус кресло и минус провоз — вот и коляска. С нашей трудно управляться: на Александра III в детстве. А спать он в ней все равно на днях перестанет: уже упирается ногами. Купим все на следующий же день по приезде. Кроватку хочу хорошую, надолго. А с нашим дормёзом — не то, что в 15 минyт до парка — и в час не доползешь.

Умилена двойным распоряжением касательно тряпок. Одарю кого-нибудь. Градации нищеты ведь неисчислимы! Кому-нибудь (хотела бы посмотреть!) наши отребья будут пурпуром и горностаем. (Мур проснулся и скромно, но громко стучит копытами об коляску — знак, чтоб брали!)

_____

Да! Забыла рассказать. В квартире, покидаемой Анной Ильиничной — чудесной, на вилле, в каштановом саду, над ручьем может быть будет жить Виктор Михайлович [546]. Сообщила с неопределенным смехом. В иные минуты передо мной вскрыты все черепные крышки и грудные клетки, обнажая мозги и сердца. Анна Ильинична: большая тропическая кошка. Сережа с ней управляется отлично. Я (остывает) — разучиваюсь.

______

Только что получила письмо от Марка Львовича, советует в фонд литераторов обращаться через Зензинова [547]. Пишу ему нынче же. С нескольких сторон — хорошо. Действуйте — через кого Вам легче. На днях увижусь с Марком Львовичем и после разговора напишу. У нас, увы, 600 крон долгов. (У Маковского, кажется, было около 60.000 крон!) Просить нужно не меньше 500 франков.

_____

Читаю сейчас Башкирцевой — Cahier intime {125}. Суета и тщета. Жаль ее чудесной головы. Ничтожные молодые люди и замечательные чувства по поводу них. Неправы — издавшие и неправы — так назвавшие. «Intimite» {126} Башкирцевой — ее голова, а не маскарадные авантюры. Хотелось бы написать о ней. Прозаик ревнует меня к поэту и обратно. Раздвоиться.

Кончаю. Мои письма сухи, не мои. Торопясь, нельзя чувствовать, хотя чувствование — молниеносно. Иная быстрота.

От чтения Башкириевой — две досады: за нее, знавшую только эту жизнь — и за себя, никогда ее не знавшую. (Сужение круга выбора.)

Целую всех. Спасибо Вадиму за клочки письма. Буду постепенно сообщать Вам все новости. Аде спасибо за план.

МЦ.

P.S. Как понравилась моя фотография?

Клетчатое платье — подарок Сережи на редакционные деньги.

Об «Октябре» благожелательный отзыв Айхенвальда [548] в «Руле».

Впервые — НП. С. 203–205. Печ. по СС-6. С. 757 760.

66-25. A.A. Тесковой

Вшеноры, 1-го октября 1925 г.

Дорогая Анна Антоновна.

Вопрос и просьба: не могли бы Вы похранить у себя некоторое время нашу корзинку с вещами? Некоторое время, потому что: либо через три месяца — вернусь, либо, если устроюсь в Париже (в чем очень сомневаюсь) — Сергей Яковлевич ее мне вышлет «petite vitesse» {127}.

Корзина большая, предупреждаю, — но, может быть, нашлось бы место в передней? Невозможно везти с собой всё, не зная, останешься ли. Очень попросила бы Вас поскорей сообщить мне ответ. Заграничный паспорт на днях будет, визу Марк Львович [549] обещал достать, денег пока нет. Еду с Алей и Муром (самовольное уменьшение от Георгия) два взрослых билета — и виза — и перевозка — и предотъездная уплата долгов… Но, раз нужно, думаю, — уеду.

Непременно хочу перед отъездом провести с Вами вечерок. Я у Вас ни разу не была, знаю, что буду жалеть об этом — не хочу жалеть небывшего, а радостно вспоминать бывшее. — Видите, как я сама к Вам в гости напрашиваюсь? —

Отъезд — предполагаемый — после двадцатого этого месяца. Как поеду — не знаю: ужасающе-неприспособлена. Не едет ли, случайно, кто-нибудь из Ваших знакомых? Не знаю например, как устроить с питанием Георгия? Ест он 4 раза в сутки, и ему все нужно греть. Как это делается? Спиртовку ведь жечь нельзя. Впервые я была в Париже шестнадцати лет — одна, — влюбленная в Наполеона — и не нуждавшаяся ни в теплой, ни в холодной пище. — Сто лет назад [550]. —

Приезжайте к нам на прощание. Я Вас нежно люблю. Вы из того мира, где только душа весит, — мира сна или сказки. Я бы очень хотела побродить с Вами по Праге, потому что Прага, по существу, тоже такой город — где только