не драмы, по-моему): «Приключение» (Генриетта, помнишь? самое прекрасное из его приключений, которое вовсе не приключение, — единственное, которое не приключение) и «Феникс» — конец Казановы [826]. Герцог, 75 лет, одинокий, бедный, старомодный, осмеянный. Его последняя любовь. 75 лет — 13 лет. Это ты должен прочесть, это легко понять (я имею в виду язык). И — не удивляйся — это написано моей германской, не французской душой.

Касаемся друг друга. Чем? Крылами… [827]

Райнер, Райнер, ты сказал мне это, не зная меня, как слепой (зрячий!) — наугад. (Лучшие стрелки́ — слепые!)

Завтра — Вознесение Христово. В_о_з_н_е_с_е_н_и_е. Как хорошо! Небо при этом выглядит совсем как мой океан — с волнами. И Христос — возносится.

_____

Только что пришло твое письмо. Моему пора отправляться.

Марина

Впервые — Вопросы литературы. С. 249–251 (с купюрой). СС-7. С. 58–61. Печ. по кн.: Небесная арка. С. 61–66.

52-26. P.M. Рильке

…перед ним

не кичиться тебе проникновенностью чувства… [828]

St. Gilles-sur-Vie

Вознесение Христово, 13-го мая 1926 г.

Поэтому: чисто-человечески и очень скромно: Рильке-человек. Написав, запнулась. Люблю поэта, не человека. (Теперь ты, прочитав, запнулся.) Это звучит эстетски, т.е. бездушно, неодухотворенно (эстеты — те, у кого нет души, а только пять (часто меньше) острых чувств). Смею ли я выбирать? Когда я люблю, я не могу и не хочу выбирать (пошлое и ограниченное право!). Ты — уже абсолют. Пока же я не полюблю (не узна́ю) тебя, я не смею выбирать, ибо не имею к тебе никакого отношения (не знаю твоего товара!).

Нет, Райнер, я не коллекционер, и человека Рильке, который еще больше поэта (как ни поверни — итог один: больше!), — ибо он несет поэта (рыцарь и конь: ВСАДНИК!), я люблю неотделимо от поэта.

Написав: Рильке-человек, я имела в виду того, кто живет, издает свои книги, кого любят, кто уже многим принадлежит и, наверное, устал от любви многих. — Я имела в виду лишь множество человеческих связей! Написав: Рильке-человек, я имела в виду то, где для меня нет места. Поэтому вся фраза о человеке и поэте — чистый отказ, отречение, чтоб ты не подумал, будто я хочу вторгнуться в твою жизнь, в твое время, в твой день (день трудов и общений), который раз навсегда расписан и распределен. Отказ — чтобы затем не стало больно: первое имя, первое число, с которыми сталкиваешься и которые отталкивают тебя. (Берегись — отказа!) {170} [829].

Милый, я очень послушна. Если ты мне скажешь: не пиши, это меня волнует, я нужен себе для самого себя, — я все пойму и стерплю.

_____

Пишу тебе в дюнах, в тонкой траве дюн. Мой сын (год и три месяца, Георгий — в честь нашей белой армии. А Борис считает себя социалистом! Неужели ты тоже?) — итак мой сын сел на меня верхом (почти на голову!) и отнимает у меня карандаш (пишу прямо в тетради). Он так красив, что все старые женщины (какие наряды! жаль, что тебя здесь нет!) восклицают в один голое: «Mais c’est un petit Roi de Rome!» {171} [830]. Бонопартистская Вандея — не странно ли? О короле они уже забыли, но слово «император» еще можно услышать. Наши хозяева (рыбак и его жена, сказочная пара, вместе им — 150 лет!) еще хорошо помнят последнюю империю.

Дети во множественном числе? Милый, не могла сдержать улыбки. Дети — понятие растяжимое (двое или семь?). Двое, милый, двенадцатилетняя девочка и годовалый сын [831]. Два маленьких великана из детской Валгаллы [832]. Дети великолепные, редкостные. Высокая ли Ариадна? О, даже выше меня (я не маленькая) и вдвое толще (я ничего не вешу) Вот моя фотография — из паспорта — я светлей и моложе. Потом пришлю лучшую и сделанную совсем недавно, в Париже, Фотографировал меня Ш_у_м_о_в, который снимал и работы твоего великого друга [833]. — Он мне много рассказывал о нем. — Я не решилась спросить, нет ли у него твоей фотографии. — Заказать ее для себя не посмела бы. (Ты уже понял, что я прошу тебя — напрямик и совсем без всякой робости — о твоей фотографии.)

…Лазурь и робость детских лет… [834]

Это я еще помню. Кто ты, Райнер? Германец? Австриец? (Ведь прежде разницы не было? Я не слишком образована — обрывочно.) Где ты родился? Как попал в Прагу? Откуда — «Цари»? Ведь это чудо: ты — Россия — я.

— Сколько вопросов!

Твоя земная участь волнует меня еще глубже, чем иные твои пути. Потому что я знаю, как это тяжко — все.

_____

Давно ли ты болен? Как живешь в Мюзо? Красота! Высоко и достойно и серьезно. Есть ли у тебя семья? Дети! (Думаю, нет.) Долго ли еще пробудешь в санатории? Есть ли у тебя там друзья?

Бульвар де Гранси, 3 (кажется, недалеко от Уш?) — там ты найдешь меня [835]. У меня короткие волосы (как сейчас, в жизни никогда не носила длинных), и я похожа на мальчика, с четками на шее.

_____

Сегодня ночью читала твои Дуинезские элегии. Днем мне не удается ни читать, ни писать, я занята хозяйством до поздней ночи, ведь у меня всего две руки. Мой муж — всю молодость был добровольцем, ему скоро 31 (мне будет 31 в сентябре) [836], очень болезненный, а кроме того мужчина не может делать женскую работу, это ужасно выглядит (на женский взгляд) — сейчас он еще в Париже, скоро приедет. В ю_н_к_е_р_с_к_о_м у_ч_и_л_и_щ_е его в шутку называли «а_с_т_р_а_л_ь_н_ы_й ю_н_к_е_р». Он красив: страдальческой красотой. Дочь похожа на него, но счастливая, а сын скорей на меня, оба — светлые, светлоглазые, м_о_я р_а_с_к_р_а_с_к_а.

Что тебе сказать о твоей книге? Высшая степень. Моя постель стала облаком.

_____

Милый, я уже всё знаю — от меня к тебе — но для многого еще слишком рано. Еще в тебе что-то должно привыкнуть ко мне.

Марина.

Впервые — Дружба народов. 1987. № 7. С. 253–254. СС-7. С. 61–63. Печ. по кн. Небесная арка. С. 67–69.

53-26. Д.А. Шаховскому

St. Gilles, 18-го мая 1926 г.

Милый Димитрий Алексеевич,

Вот стихи, мой любимый цикл «Провода́», который жалела и не давала. Не весь, всех стихов 13 (даю 7), а строк 256 (даю 158) [837]. Делаю это сознательно: читатель быстро сыт, не хочу кормить через силу, не так его люблю (читателя). Но — оговорка: конец, т.е. 2-ая часть «Проводо́в» должна пойти в следующей книге «Благонамеренного» под цифрами: 7–8 и т.д. Если не согласны, могу сейчас дослать остальное, если не согласны и так — верните.

Стихи трудные, с ударениями, курсивом, переносами (разбивкой) строк. Корректура необходима. Только так и даю. Пояснила (синим) как могла, но — КОРРЕКТУРА НЕОБХОДИМА (с этим родилась, с этим и умру!).

У нас Норд, об океане и думать нечего, мерзнем, кутаемся. Сергей Яковлевич на днях приезжает в трогательном самообмане ждущих его Тигра и Эвфрата (я о климате!).

Моя Вандея — суровая, как ей и быть должно.

_____

Очень прошу, милый Димитрий Алексеевич, если уже не выслали наших гонораров Сергею Яковлевичу, выслать их мне. Деньги очень нужны. За дачу пришлось заплатить сразу за все полгода — больше 2-х тысяч.

_____

Где будете летом? Что делаете? Пишете ли свое?

Из всех «отзывов» единственный, меня огорчивший, и, вообще, единственный — отзыв Струве [838]. СОВСЕМ НЕ ПОНИМАЕТ СТИХОВ, ни моих, никаких. Френолог бы у него двух шишек не обнаружил: воображения и слуха. (Слух, впрочем, в ушной раковине, а то глубже, — стало быть выемка.)

До свидания. Сердечный привет.

МЦ.

Жду скорейшего ответа насчет «Проводов», Воля России тоже просит.

Впервые — НП. С. 367–368. СС-7. С. 39–40. Печ. по СС-7.

54-26. Б.Л. Пастернаку

Около 22 мая 1926 г.

Мой отрыв от жизни становится все непоправимее. Я переселяюсь, переселилась, унося с собой всю страсть, всю нерастрату, не тенью, обессиленной жизнью, а живой из живых.

Подтверждение — моя исполнительность в жизни. Я исполнительна как раб. Только унеся вещь из дому, я могу ее понять, изымясь, отвлечась.

Ты не знаешь моей жизни, именно этой частности слова: жизнь. И никогда не узнаешь из писем, я слишком суеверна, боюсь вслух, боюсь сглазить [то, что все-таки, очевидно, является — счастьем] — не объяснить. Боюсь оказаться неблагодарной. Но, очевидно, мне так трудно, так несвойственна мне эта дорогая несвобода, что из самосохранение переселяюсь в свободу — полную. В тебя.

Борис, ни один мой час не принадлежит мне. Никуда не могу уйти, все заранее распределено. Я бы и умереть не могла — потому что распределено. Кем? Мною. Моей заботой. Я не могу чтобы Аля не мылась: Аля, мойся! по 10 раз. Я не могу чтобы газ горел даром, я не могу, чтобы Мур ходил в грязной куртке, я не могу. — У меня гордость нищего — не по карману, не по собственным силам. И вот, как заведенная: оборвано. Борис, я тебя хочу — без завода, в каком-то жизненном промежутке, в состоянии паузы. Такая пауза — мост, поезд, всё, что движется: переносной пол, maison roulante {172} — моего (и может быть твоего) детства.

Я ненавижу предметы — я загромождена ими. Точно мужчина, давший честное слово уехавшей жене, что все будет в порядке. Поэтому — не упорядоченная жизнь, а безумие, вдруг среди разговора — срывается, забыла вывешено ли полотенце: солнце, нужно воспользоваться.

Словно вытверженный урок — как Отче Наш, с которого не собьешь потому что не понимаешь ни слова.

Нынче письмо от Аси. Есть о Мо́лодце. «Борис, по своей доброте увидел в конце простое, освобождение и порадовался за тебя». Ты опять прав. Конечно, и постое освобождение: от чего? от насилия жизни, от непременности жить. [Она честно как нужно оберегалась от счастья. Оно пришло. Разве важно — что именно во время Херувимской? [839] Я сама вздохнула, когда кончила, осчастливленная за нее — за cебя. Что они будут делать в «огнь-синь»? [840] Лететь в него вечно. Так я вижу счастье. Никакого сатанизма. Просто сказка, как упырь — силой любви — превращается в человека (его нарастающие, крепчающие предостережения, его мольбы!) А человек — Mаруся — силой той же любви в упыря вариант: нечеловека (перешагнула же через мать! — через себя! — в конце: через ребенка и барина). Как в Греции: любовь делает богов людьми и людей — богами.

Херувимская? Так народ захотел. И, нужно сказать, хорошо выбрал час для встречи. Борис, я не знаю, что́ такое кощунство. Любовь. Может быть — степень огня? Красный — синий — белый. Белый (Бог) может быть силой бел, чистотой сгорания? Чистота. Мое обожаемое слово.

То, что сгорает без пепла — Бог. Так?

А, от этих — моих